– Была бы я зверем, – мечтательно протянула Чеслава, – охотилась бы и бед не знала! Спала бы в берлоге всю зиму… Как же я ненавижу морозы! Так колени крутит…
Чеслава забормотала, принялась кругами вокруг поваленного ствола ходить.
Душица вздохнула, плечами пожала – чего, мол, с нее взять?
– Будь моя воля, – вдруг громко и четко сказала Чеслава, – никогда бы с людьми не связывалась. – И снова забормотала.
– И часто она так? – тихо спросила Ярина.
– Бывает часто, бывает редко, – неопределенно ответила Душица.
– Бережешь ты ее.
– А что мне еще делать? Семья же. Мы друг за друга горой. Ты не смотри, что порой Чеслава на хворую умом похожа, разум у нее острый, а язык и того острее. Проклясть может одним словом, а коль два скажет – любой загнется, сгниет за два дня.
Ярина поежилась, исподволь взглянула на Чеславу, а та знай себе по земле катается, словно собака какая.
– Обидели ее, – вдруг сказала Душица. – Вот она и вернулась ко мне. До того жила в городе, в палатах богатых, ухаживал за ней межеумок один. Долго мы не виделись, несколько зим, и вот открываю я дверь, а она на пороге сидит. Испуганная, в платье ночном, а на шее следы от пальцев чьих-то. Ох и разозлилась же я! Думала, дойду до города, найду межеумка и все кости ему переломаю! Но она меня остановила.
– Почему? Пожалела его? – с пониманием спросила Ярина.
– Пожалела? – Душица недобро усмехнулась. – Мы таких, как он, не жалеем.
– И что же вы сделали?
– Рано тебе знать о таком, – вдруг отмахнулась Душица. – Не гони лошадей. Сперва освоишься с даром своим, потом с сестрами нашими позн…
– У вас еще сестры есть? – удивилась Ярина.
– Не по крови, но мы настоящая семья. Друг…
– Друг за друга горой, да, ты говорила, – перебила Ярина. – А братья?
– А на что нам братья? – хмыкнула Душица. – Мужики только мешают.
Ярина так и не поняла, чему мешают мужики, но расспрашивать дальше не стала. Видно было, что продолжать беседу Душица не хотела, потому они вернулись к тому, с чего начали, – к попыткам переселиться в чужое тело.
Над головой птица пролетела так быстро, что разглядеть ее Ярина не успела, зато смогла услышать биение крошечного сердечка. Этого оказалось достаточно: дух словно вытолкнуло из плоти – и спустя мгновение она уже смотрела на лес с высоты птичьего полета.
Неуклюже спустившись к земле, Ярина уселась на ветку и исполнила заливистую трель. Душица одобрительно закивала и улыбнулась. Чеслава же продолжала рыскать в кустах.
Крошечными глазками Ярина глядела на свое беззащитное тело и чувствовала натянутую между ними связь. Чем больше проходило времени, тем страннее мысли становились: захотелось поклевать мусор лесной, с ветки на ветку попрыгать, а может, даже… гнездо свить.
– Хватит, хватит, – вдруг сказала Душица. – Возвращайся давай.
В тот же миг ее словно выдернуло из птичьего тельца. Она закашлялась, свалилась со ствола на землю, задышала часто.
– Все лучше и лучше у тебя получается, – заметила Душица. – Думаю, скоро не нужна тебе будет моя помощь.
– И что мы делать станем? – спросила Ярина, все так же лежа на теплой земле.
– Покажу тебе, как настои варить, как…
– Какие настои? – вмешалась Чеслава. – Яды! Нужно научить ее яды готовить!
– И этому обучу, – согласилась Душица. – Но позже. Сперва нужно показать ей, как с травами обращаться, как собирать, когда, где. Это ведь…
– Знаешь, а ведь взглядом убить можно.
Над Яриной нависла Чеслава. Ее волосы щекотали лицо, а безумные глаза пугали.
– Взглядом?
– А то. Зыркнешь на кого – и все, отпевать завтра будут.
– Ты и такое умеешь?
– Нет, не умею, – призналась Чеслава. – Умела бы – давно помер бы проклятый Доброгнев.
Ярина села и посмотрела на хмурую Душицу. Видно, не нравился той упомянутый человек.
– А кто это? – осмелилась спросить Ярина. – Он тебя душить пытался?
– Не он, – отмахнулась Чеслава. – Сынок его, плоть от плоти. Вырастил змея и змеюку, уф…
Чеслава зафыркала, принялась отмахиваться от чего-то невидимого глазу.
– А не может колдушка доброй быть? Чтобы без ядов и убийств взглядом? – спросила Ярина.
– Может, – ответила Душица. – Да только долго она не проживет.
– Почему это?
– Потому что убьют тебя, как только корова соседская сдохнет, – хохотнула Чеслава. – Говорили же: как только беды какие на головы соседские свалятся, они сразу на тебя с вилами пойдут. И никто не вспомнит, что ты роженицам помогала и мужикам с их немощью. Убьют, прикопают и забудут.
– Бояться тебя должны, – пояснила Душица. – Или хотя бы побаиваться. Знать должны люди, что коль решат на тебя с дурными мыслями пойти, то ты отпор дашь.
Ярина задумалась. А ведь правду говорили девицы: как только бабка в немилость соседскую попала, сразу отселили ее к лесу, а потом и вовсе сторониться стали да под ноги ей плевать. К колодцу общему не пускали, приходилось Ярине самой ей воду таскать. Получается, правы подруги: люди должны бояться ее, чтобы не смели даже помыслить так по-скотски вести себя с ней.
– А в птицу я обращаться смогу? – спросила она. – Как ты, Чеслава.
– Это вряд ли, – ответила та, ковыряя ногтем в зубах. – Другой дар у тебя, на мой не похожий. Да и в зайца тоже вряд ли обратиться сумеешь.
– В зайца?
Ярина не успела договорить, а на месте Чеславы уже заяц сидел, да не простой: черный, с красными глазами, еще и трехногий. Попрыгал он на месте, принюхался – и в кустах скрылся.
– Как ловко это у нее выходит! – восхитилась Ярина.
– Не завидуй. Лучше уж ничего не уметь вовсе, чем в зверя проклятого обращаться, – мрачно сказала Душица. – Видала, страшный какой? То-то же. Каждый, кто увидит его, сразу поймет, что это черт.
– Черт?
Душица вздохнула, расправила юбку на коленях.
– Есть твари такие, в которых только двоедушники обращаться могут. Трехногий заяц тот же. Не ведьмовская это сила, а чертовщина поганая.
Она сплюнула на землю, покачала головой, и столько горечи в ее словах было, что Ярине жаль подругу стало. Душица переживала за сестру: болело ее сердце, но поделать она ничего не могла.
– И не излечить Чеславу?
– Как же ты души ее разделишь? Нет, дело это невозможное. Так и будет скитаться по свету, пока боги над ней не смилостивятся. Дураки все яблоки молодильные ищут, все жить вечно хотят, но не знают, что не дар это, а проклятие. Я помру, сгниет моя плоть, сойдет с костей, а Чеслава продолжит по земле ходить. И никто не знает, сколько еще ей отмерено.
Ярина взглянула на Чеславу, сидевшую под деревом. Та уже вернула себе человеческий облик, грызла что-то, вся перемазалась. Безобидной казалась, но Ярина уже поняла, что под личиной странноватой девицы скрывается существо особое, непостижимое умом.
– И много таких, как она, по свету ходит?
– Кто ж его знает, – ответила Душица. – Я таких не встречала больше. Она нас с сестрами таким вещам научила, о которых мы и не слышали никогда. Говорит, что обучали ее колдушки старые, давно в Навь ушедшие, но если спрашиваешь ее, когда это было, то она плечами пожимает, мол, не помню. И сдается мне, что действительно не помнит об этом, как и о том, когда родилась и сколько с тех пор времени минуло.
– Тяжелая у нее судьба, – с жалостью сказала Ярина. – Выходит, всех она пережила: и батюшку с матушкой, и возлюбленных, и друзей.
– Потому и не привязывается ни к кому она. Знает, что мы все к матушке сырой земле вернемся, а она дальше жить будет.
– Но как же получилось, что какой-то мужик ее обидеть умудрился? – спросила Ярина.
Душица посмотрела на Чеславу, та насторожилась, вытерла руки грязные о подол и на коленях подползла к Ярине.
– Хотела я для сестер дом создать, – сказала Чеслава неожиданно уверенным, звонким голосом. – Чтобы никто не смел дурно к ним относиться, чтобы почитали их, уважали. Повидала я многое за жизнь свою долгую: и земли далекие, и королей, и ханов, и дома высокие, и деревья с листьями огромными, но знаешь, что везде одинаково? Жестокость человеческая.
Взгляд Чеславы ясным был, незамутненным, в нем светился острый ум. Ярина засмотрелась, утонула в омуте ярких глаз, слушала колдушку затаив дыхание.
– Нас живьем закапывают, вбивают колья в груди белые, сжигают, к столбу привязав. Нам иглы под ногти загоняют, топят, морят голодом.
– Неужто везде так к колдушкам относятся? – тихо спросила Ярина.
– К колдушкам? – удивилась Чеслава. – К женщинам, милая. Век твой короток, повезло тебе. Не увидят эти глаза ясные, как жен живых с помершими мужьями закапывают, как заставляют собой жертвовать, чтобы доказать, что чисты их души и помыслы. Не услышишь ты воя горестного из хижины, в которой девочка родилась, как не услышишь хрипа, когда задушит ее повитуха. Где бы ни бывала я, какое бы небо над моей головой ни простиралось, везде женщины жертвовать должны, то собой, то детьми своими. Как скот на убой князья сыновей гонят, как вещи бездушные дочерей продают и покупают. А мы терпим. Терпим, терпим…
Взгляд Чеславы затуманился, стал отрешенным. Она села, обхватила колени руками, начала раскачиваться и бормотать.
Страх Ярину сковал, обняла она себя, задрожала. Столько боли в словах Чеславы было, столько ярости холодной…
– И что делать с этим? – только и спросила Ярина.
– Ничего, – ответила ей Душица. – Не в наших это силах. Пусть можем мы и порчу навести, и убить кого-то, но против мужей с мечами бессильны. Единственное, что нам остается, – в стаи сбиваться, как зверям диким, оберегать друг друга, передавать знания. Хотела Чеслава из Ярилова града благое место сделать, безопасное. Околдовала царя, под пятой он у нее ходил, да только помешали ей.
– И что теперь?
– Теперь мы мстим, – холодно ответила Душица. – Нет в нас больше терпения и понимания. Раз царь не отдал нам город по своей воле, мы силой его заберем.
– Но как? – тихо спросила Ярина. – Там ведь и дружинники, и… Ты сама говоришь, что против мужей с мечами вы бессильны.