Крыши починили, траву скосили, на окна натянули новые бычьи пузыри. Волкодлаки трудились не покладая рук: чистили колодцы и перекладывали печные трубы. Лука и сам работал до седьмого пота, ночью засыпал мертвым сном, а утром снова возвращался к насущным делам. У него не было времени думать. Это его тоже устраивало.
В одну из ночей к нему в избу прокралась Даная и, сдерживая слезы, призналась в том, что это она научила Владлена самым страшным в жизни волкодлака словам. Волчица просила прощения, говорила, что думала только о благополучии стаи, и Лука простил ее.
Ему хотелось верить, что простил.
Он всегда спрашивал совета у старших, потому однажды созвал их, чтобы решить, с чего начать поиски других стай. Тогда Ныгмет сказала: «Подождем зимы. В колядские дни мы сможем их позвать, ни к чему тревожить незнакомых волкодлаков сейчас».
Лука согласился.
– У тебя получилось сегодня?
Он вздрогнул, моргнул, прогоняя воспоминания, и посмотрел на Жанар.
– Да. Все получилось.
Охнув, волчица обняла его и звонко расцеловала. Лука морщился, но терпел. К этому тоже пришлось привыкнуть, как и к тому, что его жены очень любили безделушки и украшения, за которыми приходилось выезжать в соседний городок. Подарками он пытался задобрить их и извиниться за то, что муж из него вышел скверный.
– Холодает, – сказал Всеволод, стараясь скрыть смущение.
– Твоя правда. – Лука осторожно отодвинул от себя Жанар и добавил: – Можешь рассказать об этом Разие и Шолпан.
– Они будут так рады! – Волчица бросила тряпицу в воду и вскочила на ноги. – Устроим сегодня праздник!
Праздновать Лука не хотел, но его мнения никто не спрашивал.
– Ты такой угрюмый, будто у тебя нет трех жен, – неловко пошутил Всеволод.
– Могу и тебе найти парочку, – буркнул Лука. – Хочешь?
– Я незрячий. Никто не захочет замуж за слепца.
– Не жалеешь, что с нами ушел? – ловко сменил тему Лука.
– Нет. Здесь я чувствую себя нужным. И дети меня любят.
– Твои сказки передают из уст в уста. Ты завоевал их доверие и сердца.
– Я рад. Когда ты привел меня, голос Ныгмет был не очень довольным. Мне даже показалось, что она меня прогонит.
Шаманка действительно ворчала, но больше для вида. Узнав, что Всеволод незрячий, Ныгмет оттаяла, но еще несколько седмиц всячески испытывала его, прежде чем подпустить к детям.
– Знаешь, как ты звучишь? – вдруг спросил Всеволод.
– Ну?
– Как расстроенные гусли. Вроде хорошая мелодия, но какая-то неладная. Злишься на него?
Лука покачал головой, задумавшись, но тут же вспомнил, что Всеволод этого не увидел, и сказал:
– Никогда не злился. Я знаю, почему он так поступил.
– Решил, поди, что ты обрел семью и места для друга в твоей жизни больше нет. Я такой же и поступил бы так же. – Всеволод усмехнулся. – Но вот слушаю тебя и понимаю: он ошибся.
– Теперь не исправить ничего, к чему эти разговоры.
– К тому, что вы снова рядом. Почти рукой подать, а? – Всеволод повернул голову и обратил на Луку завязанные лентой глаза. – Найди его. Или гордость не позволяет?
Не осталось у Луки гордости. Ничего не осталось, переломало всего, в муку перемололо и гордость, и волю…
– Столько времени прошло, зима на носу. Многое могло измениться, – задумчиво сказал Лука.
– Он ведь твоя семья. Ближе брата, дороже себя самого. У него верное сердце, пусть и поступил как дурак, но ведь о тебе позаботиться пытался, хотел как лучше. Может, стоит вернуть дружбу?
– Я не могу…
– Можешь. – Всеволод вложил в руку Луки вырезанного из деревяшки волка. – Ты вожак, тебе все позволено.
Так-то оно так, вот только…
Мучительно так было жить, но Лука зубами вцепился в данное на берегу обещание. Никогда, ни за что не должен он возвращаться к Владлену, даже если тот позовет.
Он тихо рассмеялся, все сильнее сжимая игрушку.
Лжец! Каков лжец!
Если он услышит зов, помчится, ломая лапы, и ни обещания, ни клятвы, ни ответственность за стаю не удержат его.
Владлен отрекся от него, чтобы подарить возможность обзавестись семьей, вот только Лука давно себя таким одиноким не чувствовал. Это одиночество всюду его преследовало: во время трапез сидело рядом, по ночам спало под боком. Он даже свыкнуться с ним успел.
– Напрасны эти разговоры, – буркнул Лука. – Я должен думать о стае.
– А о себе ты когда подумаешь? – Всеволод посмурнел. – Загнешься ведь от тоски.
– Все еще не загнулся, так с чего бы? Впереди зима, поиски другой стаи – забот полно будет. Некогда мне говорить и думать о том, чему не бывать.
– А там и Ныгмет потребует щенков завести, – поддакнул Всеволод. – Всё на благо стаи.
Это он сказал не задиристо, но с таким выражением, что Лука поморщился:
– Тебя приняли, обогрели, нужным сделали, а ты так…
– Я за все благодарен, но поражен тем, что глаз я лишился, а все вокруг ослепли. – Всеволод тяжело поднялся на ноги. – Помяни мое слово: однажды захочешь с другом у костра посидеть, поговорить о горестях и радостях, но будет поздно. Послушай меня, я, сам знаешь, в один миг все потерял.
Всеволод провел пальцами по повязке и горько усмехнулся:
– Мне казалось, что впереди вся жизнь, что в Ретре меня встретят как героя, вернувшего народу царя, а теперь я здесь – в стае волкодлаков, сломанный, как игрушка какая. И бесполезный. – Он вздохнул. – Может статься, что Владлен погибнет на очередной охоте или его покалечат в бою. Вот тогда все ваши размолвки покажутся глупостями, только у могилы раскаиваться – гиблое дело, никого еще причитания из Нави не вернули.
– Замолчи, – рыкнул Лука. – Он предал меня, сказал, что я ему не нужен. Не стану бегать за ним, словно щенок, по доброму слову истосковавшийся. Коль случится так, что помощь ему моя понадобится, – помогу. Но это всё.
– Как скажешь, вожак. – Всеволод взял в руки тросточку и пошел прочь, слепо шаря ей перед собой.
Умник выискался! Не понять человеку, что он чувствует. Для людей «собачья верность» – всего лишь слова, а для волкодлака – часть жизни. Никакая дружба и рядом не стояла с приказом Создателя, вырезанным на ребрах, приказом, которому невозможно противиться.
Прежде волкодлаки были хозяевам не друзьями, а грозным оружием в их руках, вот и Лука чувствовал себя теперь не вольным волком, а заржавевшим мечом, брошенным в сарае за ненадобностью.
Снег начал падать мягкими хлопьями. Лука ладонь подставил и глядел, как снежинки тают, превращаются в воду. Сам не заметил, что похолодало настолько, от гнева распалился, даже о рубахе не вспомнил.
На улицу малышня из избы высыпала, радостные детские вопли и повизгивание псов сменили тишину. Даная вынесла самых младших, Ораз и тот в улыбке расплылся, глядя на хмурое небо.
«Вот бы зимние ветра выстудили всё нутро мое, – подумал Лука, наблюдая за стаей, – чтобы ничего там не осталось: ни тоски, ни жалости к себе, ни… ничего».
– Слышала, ты обратился.
Даная присела рядом и щелкнула Луку по носу. Тот поморщился, даже улыбнуться попытался, но вышло скверно.
– Одна радость: Ныгмет больше не станет гонять меня в лес каждый день, – сказал он, надевая рубашку.
– Праздник будет. Выпьем за тебя, за наш новый дом, так удачно подвернувшийся, повоем на луну. Все устали: дорога вымотала и стариков, и тех, кто помоложе. Позволишь нам развлечься, а, вожак?
Даная глядела хитро, прищурив глаза. Знала ведь, что Лука терпеть не может слово «вожак», что передергивает его каждый раз, когда кто-то так к нему обращается.
– Хотите – гуляйте. – Он безразлично пожал плечами.
– Нет, так не пойдет, ты тоже должен у костра плясать. – Даная подалась вперед и заглянула Луке в глаза. – Ты стал похож на больного пса. Сколько можно себя поедом есть? Все славно складывается, все здоровы. Чего еще желать?
Лука посмотрел на нее, и от этого взгляда плечи волчицы поникли.
– Скажу Оразу, чтобы козу тащил. Раз плясать не хочешь, хоть посиди с нами, не запирайся в избе.
Даная ушла. Лука поднялся на ноги, поглядел в сторону своего дома и тоже пошел, но не к нему, а прочь.
В избе его ждали жены, которых он не любил, и дела, которые выполнял в забытьи, не придавая им никакого значения. Ждали еда и теплая постель, лечь в которую порой было сложнее, чем в ледяную воду войти.
Старшие на него поглядывали, шептались. Никак не могли принять, что стаю такой молодой волкодлак ведет. Лука с радостью переложил бы эту ношу на чужие плечи, да только кто ее примет добровольно? У стаи ведь обычаи есть, чтоб их черти взяли…
Лука ушел в лес, хотя совсем недавно мечтал только о том, чтобы никогда в него не возвращаться. Скрылся от чужих глаз, брел вперед, желая не то в одиночестве побыть, не то заблудиться так, чтоб не нашли.
Злился, конечно, но не на кого-то, а на Долю, что в узел скрутила его жизненный путь.
Он не мог говорить о своей слабости с кем-то из стаи, пытался выглядеть уверенным и серьезным, но в душе так и остался щенком, голодным до приключений, желающим весь мир посмотреть. Там, в катакомбах под Ясностаном, он мечтал о бескрайнем небе над головой и сладкой свободе, а вырвавшись, снова угодил в плен. Только теперь его мятущийся дух не клетка сдерживала, а чужие обычаи.
Чужие.
Родными волкодлаки ему не стали. Родство – это ведь не про кровь, не про сущность волкодлачью, а про пережитые вместе горести, про слабость, которую не стыдно показать другому, про спину, которую ты снова подставишь, даже если уже вонзали в нее нож.
Хмыкнув, Лука покачал головой.
Это ж надо, как его жизнь изменилась! А ведь прожил всего ничего – от зимы до зимы.
Выть хотелось от несправедливости. Почему, почему он должен оберегать чужих детей, чужих любимых, чужих стариков, чужие обычаи?!
Он сжал кулаки и уставился в раскинувшуюся перед ним заснеженную чащу.
«Никакой ты не ржавый меч, – прорычал звучный голос в его голове, – и пленить тебя никто права не имеет! Ты был рожден свободным для великих дел, как и все твои братья и сестры, позабывшие о своем предназначении!»