ака поведет меня по тем тропкам, где обычно с хозяином гуляла, погляжу, что и как. Я ведь бывший пограничник. Застава наша в лесу была. Кое-что помню. Наука такая, на всю жизнь.
Катерина слушала равнодушно, накрывая на стол вчерашний ужин. Потом выложила в старую кастрюлю куски хлеба, залила остатками борща и поставила ко входу.
— Вот, дашь Альме. Колбасы покроши еще. Сейчас принесу.
Потом присела напротив Федора, подперев рукой подбородок.
— На пенсии военной? А где семья?
— Не случилась семьи. Сначала по гарнизонам носился, думал, молодой, все успею. А потом как-то криво все пошло: отец погиб, мать слегла, — перелом позвоночника, — ну и вот уже под пятьдесят, поздно теперь. Я словно старый гриб-боровик, и ножка толстая и шляпа без червей, а никому не пригодился. Так и остался один на опушке в лесу.
— Долго мать лежала?
— Десять лет. Я же не приведу невесту в дом, вот, мол, свекровь тебе, ухаживай. Катерина хитро улыбнулась.
— Как это — никому не пригодился? Вон, вокруг полно баб разведенных. Все ищут, хоть к кому бы прилепиться. У меня сестра троюродная в соседней деревне живет. Хочешь, сведу вас? Правда, она тоже не одна живет — со свекровью. Сын их бросил, подался куда-то за деньгами. Там и женился второй раз. А они вот вдвоем остались. Бабка-то не плохая, божий одуванчик, только верующая сильно. Грешить не разрешает, — Катерина засмеялась тихо, — Новый год не отмечает, на Рождество ей вертеп под елку на днях вдвоем мастерили. Хорошая баба — сестра. Или в тебе самом изъян какой есть?
— Посмотрим, — Федор, не ответив на вопрос об изъяне, смел рукой крошки со стола. Затем поднялся, захватил кастрюлю, оделся и вышел. С соседнего двора раздался веселый собачий лай, потом стукнула калитка и все стихло. К двенадцати гостя все не было. Катерина чистила к обеду картошку и уже с тревогой поглядывала в окно. Наконец, в ворота постучали. Но это оказался участковый. Проходить в дом он отказался, предупредил, что направляется в район, вернется — расскажет, когда бригада приедет.
— И это, Катер-рина, ты к гостю пр-рисмотр-рись. Я тут поспр-рашивал. Нашел двух кр-ралей, с котор-рыми Гена хор-роводился. Каждая вчер-ра его ждала, каждой он обещал, что пр-ридет на пр-раздничный ужин. И обе одинаково сообщили, что Гена ни под каким Владивостоком не служил. А хвастался, что в снабжении был, на кухне, здесь, в Подмосковье. Ты с постояльцем как, поладила? Что думаешь? Не чужак? Не он Гену-то…? Где он?
— С собакой гуляет. Снег убрал. Вроде обычный мужик, — пожала плечами Катерина.
— Ну ладно, я еще позже загляну.
Ильич ушел. Вслед за ним пришла давняя знакомая, попросила сделать мужу укол от радикулита. Мол, с вечера на горке накатался, а утром скрутило. Катерина раньше работала фельдшером в районной поликлинике, поэтому местные обращались к ней иногда за помощью. Кому мазь наложить, кому укол сделать, кому вывих вправить. Катерина оставила приоткрытой калитку, дверь в дом запирать не стала, подхватила фельдшерскую сумку и пошла вслед за соседкой. А когда вернулась, из кухни доносился запах жареной картошки.
У плиты стоял Федор, в накинутом домашнем фартуке, и переворачивал в сковородке золотистые картофельные ломтики.
— Ты говорила, что к плите нельзя, — Федор поискал глазами прихватку, поднял с огня сковородку и переставил на стол. — Но я ждать не смог. Увидел почищенную картоху… и вот… — он смотрел на Катерину виновато, но она чувствовала, что гость притворяется.
— Ничего. Я тоже голодная. — она ушла в кладовку, принесла оттуда холодную квашенную капусту, соленые помидоры и выставила на стол. — Садись, расскажи, как погулял. Что-нибудь нашел?
— Нашел, — кивнул Федор, — примерно в километре отсюда на опушке на суку висит полушубок, его снегом засыпало, но это Генин, точно. Недалеко от дорожки. Альма уходить не хотела, все прыгала и скулила. Я его там оставил, пусть следак разбирается. А еще…
— Что?
— Елочка. Срубленная самое позднее позавчера. Недалеко от полушубка. Бабья рука рубила. Но почему-то не забрала баба елку-то. Там и оставила.
— А почему вдруг баба? — Катерина звякнула вилкой о тарелку.
— Потому что мужику такой ствол раз плюнуть перерубить. Тюкнул топором и все. А там три зарубки. Точно тебе говорю, баба это. Участковый приходил? А соседняя деревня, где у тебя сестра, далеко?
— Два километра межу нашим поселком и тем. Если по лесу идти, напрямки. А в объезд по дороге километров пять. А что?
— Сейчас поем и сбегаю до этой деревни, послушаю, что говорят. Ты адрес сестры дай мне и что передать, может, посылочку какую? Я с ней познакомлюсь? А?
Катерина с подозрением смотрела на проявлявшего такую бурную деятельность постояльца.
— Ну, хорошо, — смирилась она, — иди. Передавать ничего не буду, у нее все есть, и огород, и хозяйство, побольше моего. Участковый приходил, сказал, что никого не нашел, — Катерина вгляделась в лицо Федора, поискала следы тревоги, но ничего не увидела. — Я тебе лыжи дам. Они в гараже. От мужа остались. Быстрее доберешься.
Она достала ключи от гаража и протянула Федору.
— Ты, если Генку там в деревне у бабы какой найдешь, сообщи сразу участковому, чтобы не мучился.
— А муж где? — не оборачиваясь от дверей, глухо спросил Федор.
— Вдова я. Там еще валенки его старые, они под лыжные ремни хорошо входят. А размер, я посмотрела, у тебя подходящий.
В глубине дома раздался приглушенный звонок мобильного.
— Ой, — у Катерины радостно засветилось лицо, она махнула Федору, прощаясь, метнулась к себе в комнату и плотно прикрыла дверь.
…Участковый отзвонился вечером, доложил, что из города ответили, что сегодня у страны официальный выходной, а трупа нет, значит, не срочно, то есть завтра. Спросил про постояльца. Катерина доложила, что тот ушел в соседнюю деревню, и соврала, что не знает, зачем. Почему-то не рассказала и про его лесные находки. Подумала, что пусть сам рассказывает. Когда придет. Если придет. Она прождала его до поздней ночи. Оставила калитку и дом открытыми. Федор не вернулся.
Утром, когда в деревне совсем рассвело, во двор осторожно вошел Федор. Прокрался к дому и тихо отворил дверь. Скинул одежду и обувь прямо на пол, приоткрыл дверь кладовой, увидел открытый подпол и лестницу вниз. Бесшумно спустился в одних носках по широким деревянным ступеням и замер. В глубине подполья, заставленного с двух сторон полками с заготовками, на стуле, освещенном яркой лампочкой, свисающей с потолка на витом шнуре, связанный по рукам и ногам, сидел Гена. Живой. Только нога была замотана в самодельный лубок от перелома. Перед ним на скамье с телефоном в одной руке и топором в другой, находилась Катерина.
— Стой там, Федор, — угрожающе произнесла она, — я все равно его убью. Мой Тимочка сейчас умирает. Вот как получу сообщение, что его нет больше, так и этой твари не жить. И ты мне не помешаешь.
— Я не помешаю, — Федор быстро шагнул вперед, выхватил топор из рук Катерины, подвинул ее по скамье и сел рядом, — я помогу. Ну, здравствуй, Гена. Узнал? Это он в машине той сидел, которая моих родителей на дороге сбила десять лет назад. Да, переходили ночью и в неположенном месте, — вдруг заорал Федор, — но фонари нормально светили! И видно было отчетливо. Отец сразу погиб, а мать спину сломала. Мучилась сильно, когда умирала, все просила меня найти негодяев, посмотреть, как живут, страдают ли. Я ей перед смертью обещал. Один, правда, меня не дождался, сам в тюрьме не выдержал. Гена вот живой. А, Гена?
— Да я спал на заднем сиденье! Я вообще бедро сломал, когда машину перевернуло!
— Но вместе с водителем пил? И потом за руль ему сесть разрешил!
Катерина посмотрела на телефон. Часы показывали девять сорок пять.
— А как ты меня нашел? Догадался? — спросила она Федора.
— Догадался. Я ж не совсем обычаев не знаю. Ты сказала, сестринской свекрови вертеп делали, а вертеп под елкой стоять должен. Значит, вы вдвоем с сестрой за елкой этой в Сочельник в лес и пришли. Да нитка от вязаных перчаток на стволе осталась. Я специально посмотрел — серая, с твоих. Санки в гараже стоят, веревка мокрая на них. На санках хотели елочку вывезти, а пришлось ее там оставить, а этого гада погрузить, да? В деревне сестры твоей дома не оказалось, а свекровь ее меня долго чаем поила, да все жаловалась, вот, мол, девки елочку обещали принести на Рождество, да обманули, поганки. А зачем полушубок там оставила?
— Он ногу сломал, провалился в яму, снегом заметенную. Собака его убежала. А в полушубке он на санки не влезал, пришлось снять. На сук я машинально повесила, не подумала. Людка, сестра, не знает ничего. Думала, я домой его отвезу. Помогла его на санки определить и убежала сразу к себе в деревню. Мол, потерпит свекруха без елки.
Федор помолчал и кивнул на Гену.
— Ты топором его собираешься?
— Нет, вот яд в шприце. Я долго готовилась. Понемногу прикупала яд-то. Как летом в больницу городскую увезла Тимочку, всего покусанного, да с отеком аллергическим. Как позвонили мне, что отек-то сняли, да он в кому впал, так и решила, что убью. Я же к Генке первому прибежала, говорю, отвези в город, внуку плохо… А он… «Я выпил, за руль не сяду». Сволочь! А перед Новым годом позвонила дочка, плачет, говорит, Тимочку сразу после Рождества от аппаратов отключать будут, мол, все, конец. В первый рабочий день, восьмого января в десять утра. Она показала Гене часы на телефоне.
— Жить тебе осталось десять минут, готовься. Помолись, прощенья попроси у Бога.
— А потом ты куда его? — Федор успокаивающе погладил Катерину по плечу.
— В дом его отнесу. Да сожгу вместе с домом.
Федор убрал руку с ее плеча, вытащил мобильный и набрал участкового.
— Здорово, Ильич. Я что звоню? Отменяй все. Нашел я Гену. В соседней деревне. Как ты и говорил, пьяным у бабы. Домой привез. Устроил его. Пока Катерине докладывал, вернулся, а он опять самогон хлещет, да курит. Отобрал я спички. Не дай Бог. Снова уложил. Я у Катерины побуду до утра. Чего мне на эту рожу пьяную смотреть? — Федор послушал, что говорит участковый, и засмеялся в трубку, — не бойся, не обижу.