Рука шарит по стене, нащупывая выключатель. Снова тишина.
Невидимый глаз, если это все-таки глаз, ослеплен ярким лучом ручного фонарика, который шарит по комнате, выхватывая на мгновение из темноты очертания вещей. Наконец щелкает выключатель, и комнату заливает электрический свет. Интерьер в стиле обычного передвижного дома. Но что-то гнетущее разлито в воздухе. И это ощущение усиливается от зловонного запаха, как на скотобойне. Отвратительный, тошнотворный запах убийства. Тяжелый, застоявшийся запах могилы. Циклоп глядит поверх этого адского места. Южная Ютика.
Взгляд Джека Эйхорда остановился на обеденном подносе, и у него перехватило дыхание. То, что он, много повидавший на своем веку, увидел на нем, в первый момент парализовало его мысли.
Этот омерзительный циклоп долго будет преследовать его в ночных кошмарах. С груды окровавленных человеческих внутренностей нагло и отвратительно смотрит одинокое глазное яблоко. Сердце Эйхорда обливается кровью.
Бакхед
Задолго до того, как в Бакхеде погибла Тина Хоут, в Блайтвилле были совершены два редких по жестокости преступления. Жертвы были изнасилованы, затем убиты и изуродованы.
Эйхорда доставили в город самолетом Главного криминального управления и подключили к расследованию этого запутанного дела под условным названием «Кошмар в Блайтвилле». Он провел обычную работу, обшарил место хладнокровного убийства, ознакомился с досье подозреваемых, внимательно изучил горы бумаг. И единственный вывод, к которому он пришел, заключался в том, что преступление совершил немолодой человек, хотя арканзасские коллеги и не разделяли уверенности Эйхорда.
Не обнаружив ничего, за что можно было бы зацепиться в этом деле, Эйхорд вернулся в Бакхед и снова занялся делом об обезглавленных девочках.
Спустя пару месяцев полиция арестовала преступника. Им оказался довольно старый мужчина, на совести которого были восьмилетний мальчик, две девочки, одиннадцатилетний мальчик, двадцатидвухлетний молодой человек и угрюмое дитя — несчастная Памела Бейли, которая старалась предупредить всех о том, что может случиться, и сделала все, что могла, но крика ее души не услышали. Все мертвы. Убиты. Вначале над ними издевались с невообразимой жестокостью, затем насиловали, убивали и расчленяли. Подобных ужасных, садистских, бессмысленных убийств не мог припомнить ни один офицер службы правопорядка.
После осмотра страшного обиталища кровавого циклопа в Блайтвилле Эйхорд вернулся в Бакхед ночным самолетом, не в силах избавиться от ужасных впечатлений. Столы и буфеты передвижного дома были «сервированы» кровавыми останками, причем части тела преступник расположил в определенном порядке...
Господи! Это невыносимо! Каждый раз, когда он начинал восстанавливать увиденное в памяти, то просто не мог дышать, хотя и понимал, что не должен допускать влияния эмоций на ход мыслей. Он чувствовал себя виноватым в том, что, не обладая достаточной властью, позволил такому случиться. Им даже овладела некоторая апатия. Нервное переутомление перешло постепенно в глубокую депрессию с обычными для нее ощущениями безысходности, унизительного поражения и губительной жалости к себе. Лишь через несколько недель ему удалось справиться с собой и встряхнуться, но долго еще он оставался вялым, заторможенным, часто пребывал в плохом настроении.
А тут еще пришлось отправиться к дантисту, чтобы запломбировать зуб мудрости. Однако, заглянув Джеку в рот, врач обнаружил, что дело обстоит куда сложнее.
— Да здесь уйма работы! — сказал он своей ассистентке.
— Похоже на то, — ответила она.
Во рту Эйхорда копались четыре руки сразу.
— Не очень больно? — спросила медсестра.
Но кроме невнятного мычания она ничего не услышала в ответ.
Джек чувствовал, как язык переваливается внутри онемевшего рта, а когда услышал жалобный вой бормашины, закрыл глаза.
— Чуть раньше я мог бы поставить пломбу, но теперь, к сожалению, поздно. — Дантист покачал головой. — В первый раз вижу, чтобы инфекция так разрушила зуб. — Он отодвинул сверло бормашины. — Терпеть не могу дергать, — сказал он.
— Па-и-бо, — храбро произнес Джек. — Дергайте.
От зуба остались лишь осколки. Дантист по частям удалил их, но корни сохранил.
— Они еще поработают с годик или около того, — сказал он, а потом вы придете, и я их выдерну. А пока — все.
Болело очень сильно. Джек чувствовал себя так, будто получил по челюсти свинчаткой. Через каждые десять минут мучений, которые еще можно было терпеть, его пронзала острая непереносимая боль. Он терпеливо ждал, когда же станет легче, но ощущения, напоминающие удар стальной ноги в челюсть, не проходили. Эйхорда бросало в жар, и ему, взрослому, сильному мужчине, не всегда удавалось сдержать стон.
— Я схожу в аптеку, куплю что-нибудь обезболивающее, — сказал он Донне.
Он понял, что она испугалась, как бы он снова не начал пить, когда услышал в ответ ее робкое:
— Хорошо.
Вега, 1964
Он был освобожден от призыва в армию и не слишком беспокоился о свои судьбе, но уже достиг того возраста, когда время от времени человек начинает задумываться о будущем. Он верил в себя и был убежден, что сможет делать большие деньги. А пока был поглощен другими занятиями.
Он научился у других ребят трахаться затяжными заигрывающими толчками. Смеясь, он показывал им свои шрамы, рассказывал, как его обижали, когда он был маленьким, как бросил школу, когда врачи признали его душевнобольным.
Он насиловал сводную сестру, заставляя ее лежать ничком в душистых травах на задворках дома старого Колмана. Никто бы не услышал, если бы она вздумала закричать раньше, чем он зажмет ей рот. Его удивляло, почему она так возбуждала его. Невзрачное лицо, неказистая фигура. Но, черт возьми, он имел ее сотни раз. И каждый раз становился открытием.
— Мне нравится трахать тебя, ты страшно сексуальна, — говорил он. Она не шевелилась под ним, стараясь ни о чем не думать, пока не кончится очередное тяжкое испытание.
— Я к тебе обращаюсь, дрянь, — повышал он голос, дергая ее короткие волосы и жестоко выворачивая голову. — Отвечай мне, черт побери!
— Ox, — только и могла произнести она, когда он отпускал ее голову, — пожалуйста...
— Давай-давай, умоляй меня получше. Может, я тебя и помилую.
Но больше она ничего не говорила. Он вытаскивал ее школьную бутылку с молоком, наливал немного себе на руку и натирал свой возбуждающийся пенис. Затем вливал часть молока ей в задний проход и стремительно протискивался в нее, пока не попадал внутрь.
— Что ты чувствуешь?
Он резкими ударами вталкивал пенис между ягодицами сводной сестры и при этом так возбуждался, что и двух минут не мог сдержать семяизвержение. Затем скатывался с нее и лежал на спине в траве, приходя в себя, а она молча одевалась и уходила, как всегда, повесив голову и не произнеся ни слова.
Ему нравилось, что она всегда под рукой для каждодневного секса. Но еще большее удовольствие он получал от насилования ее души, издеваясь, запугивая и мучая, превращая жизнь сестры в беспросветный кошмар. Смеясь от предвкушения ее ужаса, он вылезал из-за каменной стены дома Колмана и мчался через заросли сорняков с такой быстротой, на которую только были способны его сильные ноги. Он пробегал по Пятнадцатой улице, пересекал Пирсовую, несясь четыре квартала сломя голову, чтобы успеть спрятаться в ожидании, пока неосторожная сводная сестра подойдет к дому.
Задыхаясь и жадно глотая воздух, он подбегал к входным ступеням дома и прятался за разросшимся кустом. Именно в это время она появлялась из-за угла, безучастная ко всему, с низко опущенной головой, и медленно двигалась к дому. Как только она поднималась на ступеньки, он кидался на нее из-за куста, издавая победный крик во всю силу своих легких, и валил ее в траву.
— Попалась! — горланил он, мучая ее, но его вопли и смех заглушались ее терзающими уши криками ужаса, пока она не ощущала удар где-то глубоко внутри себя.
Бакхед-Спрингз
Несколько лет назад Эйхорд распутывал «самый ужасный в истории случай массового убийства», как это называли в газетах. Остался в живых только новорожденный мальчик. Ребенок был плодом интимной близости чудовища в человеческом облике и молодой женщины, которую он впоследствии убил. Джеку очень хотелось дать приют и заботу этой несчастной крохе, и Донна Эйхорд, которая не могла иметь своих детей, горячо поддержала идею усыновления мальчика.
Но через некоторое время появились довольно тревожные сигналы. Необъяснимая жестокость ребенка приводила Эйхорда в замешательство. Стараясь не думать штампами, он тем не менее часто ловил себя на мыслях типа «отродье дьявола», и, как ни пытался избавиться от них, они все глубже укоренялись в подсознании. Тщетно убеждал он себя, что, может быть, слишком близко принимает к сердцу вспышки раздражительности у ребенка, — темные мысли продолжали посещать его.
Нет смысла отрицать существование наследственности. И следя за развитием приемного сына, Эйхорд замечал, что гены отца проявляются в мальчике все сильнее. Напрасно Донна пыталась уверить Джека, что он пристрастен к маленькому Джонатану и наблюдает за ним как полицейский, а не как отец. Эйхорд, всем сердцем любя ребенка, оставался при своем мнении и считал, что жена слишком снисходительна к малышу.
С первых месяцев своей жизни Джонатан обнаружил удивительный негативизм и неприятие окружающего мира. Первое, что он произнес, было слово «нет!». Он кричал его, не переставая, во всю силу своих маленьких легких. Джека беспокоило, что жена позволяла сыну биться в истерике в течение полутора часов, даже не пытаясь его наказать, но вмешательство Эйхорда в воспитание мальчика ограничивалось увещеванием Донны.
Тревожась за судьбу семьи, он решил проконсультироваться у знакомого полицейского психиатра, но ушел не удовлетворенный невнятным заумным наукообразным лепетом и противоречивыми туманными словами, сводившимися к тому, что для двухлетнего ребенка вполне естественно биться в истерике.