(1922)
НАДЕНЬКА
Я помню Наденьку Орлову
Совсем ребенком. Налегке,
В полусапожках и в платке,
Она, смеясь, гнала корову.
Уж на вечернюю дуброву
Ложился сумрак. На реке
Синел туман, и в челноке
Рыбак спешил к ночному лову
С вязанкой удочек в руке.
В глухом уездном городке
Ее отец, седой урядник,
Вдовец, из отставных солдат,
Имел свой дом и палисадник.
Еще у Наденьки был брат,
Телеграфист, уездный фат,
Велосипеда бойкий всадник.
То было двадцать лет назад.
Подростком Наденька Орлова
С кухаркой старою вдвоем
Вела хозяйство. День за днем
Струился чинно и сурово.
Дышал уютом тихий дом.
Щегленок в клетке под окном.
Диван, два кресла, стол дубовый
И медный самовар на нем
С блестящей утварью столовой.
По воскресеньям иногда
Сходились гости к самовару
И пели хором. Брат тогда,
Звеня, настраивал гитару,
И было весело всегда.
Письмо уряднику прислала
Сестра. В Москве она жила
И экономкою была
У пожилого генерала.
Она племянницу звала
И вывесть в люди обещала.
Так Наденька москвичкой стала
И золотые купола
С веселым страхом увидала.
Семь лет промчались как стрела.
Жизнь беззаботная текла,
Как будто смертный час отсрочен.
Старик Орлов был озабочен
И грустен. Под Мукденом пал
Любимец сын. Отец узнал,
Что мир ненужен и непрочен.
Он призадумываться стал,
Слег, расхворался и не встал.
И тихий домик заколочен.
Над пестрой древнею Москвой
Садилось солнце. Вдоль бульваров,
Шумя, катился ток живой.
Десятки тысяч самоваров
Кипели в тысячах домов,
Гудели окна кабаков,
Пылили легкие пролетки.
В зоологическом саду
Рычали львы из-за решетки,
Плескались весла на пруду,
И Наденька, привстав на лодке,
На замерцавшую звезду
Глядела робко и стыдливо.
Ее спокойный кавалер
На весла налегал лениво
С небрежной строгостью манер.
Никто бы не узнал теперь
Былой урядниковой дочки,
Мещанки в ситцевом платочке,
Что бегала по слободе,
Звала телят и кур кормила,
В красавице изящно-милой,
Летящей взорами к звезде.
Кто ж кавалер ее? Везде
Известен Иоанн Аскетов,
Знаток стиха, король поэтов,
Замоскворецкий де-Гурмон.
На самом деле звался он
Иван Егорыч Отшвырёнков
И с малолетства был силен
В стихосложенье. Солдатёнков
Покойный мальчика крестил,
Учиться в школу поместил
И издал том его сонетов.
Таков был Иоанн Аскетов.
Писатель Наденьку встречал
В полусемейном тесном круге
У гимназической подруги.
Сперва се не замечал,
Потом заметил и влюбился.
Стемнело. Вечер закатился,
Огни погасли над прудом.
По Пресне Надя шла с поэтом.
Куда ж они? В семейный дом
Промчаться в танце молодом,
Блеснуть перед московским светом
Иль в театральное фойе?
Кто, сидя в лифте на скамье,
Многоэтажный дом огромный
В корзине пролетал подъемной,
Тот видел надпись: «Рекамье».
Здесь перед дверью ярко-новой
Аскетов с Наденькой Орловой
Из лифта вышли. Дверь ключом
Американским отворили;
В передней тихо, как в могиле.
Вздохнула Наденька. О чем?
Фонарь японский в кабинете,
Душистый кофей с калачом,
Коньяк, ликеры. В полусвете
Дышала папироской там
Не Рекамье – не бойтесь, дети, –
А просто Тёркина madame,
Одна из моложавых дам
В румянах, буклях и корсете.
Аскетов с Тёркиной дружил.
Покойный муж ее служил
И сочинил два-три романа.
Он громкой славы не нажил
И не сумел набить кармана.
Но Теркиной сдаваться рано:
Она открыла «институт
Для исправленья переносиц»
И скромно поселилась тут
Под кличкой «Рекамье-фон-Косиц».
Так до сих пор ее зовут.
Любить неловко без косметик
В наш век. Давно известно нам,
Что дьявол первый был эстетик.
Об этом знал еще Адам.
Аскетов с Надей ночевали
У Рекамье. Поутру встали
И пили чай, не торопясь.
Все трое весело болтали.
Шутила Наденька, смеясь.
На улицах стояла грязь,
Бульвары под дождем блистали,
И статуя на пьедестале
Покорно мокла, наклонясь.
К себе вернувшись, не застала
Домашних Наденька. Прошла
В чуланчик, где она жила
Бок о бок с теткой, постояла,
Потом в столе у генерала
Револьвер новенький нашла,
К виску холодный ствол прижала –
Короткий треск – и умерла.
Ее с почетом схоронили.
Мы все на отпеванье были
И на серебряный покров
Сложили несколько венков.
В слезах, под черным покрывалом,
Стояла тетка с генералом,
Семь гимназических подруг
Образовали полукруг.
За ними встал король поэтов,
Известный Иоанн Аскетов
В красе сложенных гордо рук
(Креститься он считал излишним
И ниже сана своего).
Неподалеку от него,
Румяная, подобно вишням,
Кусала губки Рекамье,
Теснилась к Надиной семье,
Платочек розовый терзала
И чуть на гроб не залезала.
При ней вертелся репортер.
Я слушал погребальный хор,
Я видел Наденьку Орлову:
В полусапожках и платке
Она, смеясь, гнала корову
В глухом уездном городке.
СТИХОТВОРЕНИЯ,НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГИ
СТИХОТВОРЕНИЯ1894-1916 годов
"Я поднял парус, сам не зная..."
Я поднял парус, сам не зная,
Куда меня он поведет,
Где встретится душа родная,
Где сердце вечный мир найдет.
Отливу вспять не воротиться,
И для пловца возврата нет.
Дни тянутся, а время мчится
Для поражений и побед.
Надулся парус мой упрямо,
Челнок качается, иду.
Вершись, таинственная драма,
На счастье мне иль на беду.
"На темном зеркале реки..."
На темном зеркале реки
Дрожат рыбачьи огоньки.
Там над горой луна всплывает.
И стал слышнее плеск ручья.
Как нежно на стволе ружья
Ее прозрачный отблеск тает.
Луга заискрились в росе.
Вот крикнул перепел в овсе.
Луна всех ярче и чудесней.
Усни, мой пес. Костер погас.
Пусть соловьи разбудят нас
Свой предутреннею песней.
"Опять по кочкам и корягам..."
Опять по кочкам и корягам
В рассветную седую ширь
Мой тарантас плетется шагом,
А над синеющим оврагом
Сияет белый монастырь.
Вновь пережил немую ночь я,
Вновь занимается заря.
Стук дятла, болтовня сорочья,
Туманно-розовые клочья
И дальний звон монастыря.
В. П. ДАЛМАТОВУ
Нет, ни Эгмонта грусть, ни Гамлета страданье,
Ни слезы Жадова, ни Чацкого признанья
Художественный твой не оправдали труд.
Прочь розы и венки, они тебе нейдут.
Играя взорами, блестя улыбкой детской,
Небрежно входишь ты в салон великосветский.
Пробор и модный фрак, остроты и цветы,
Бокал шампанского… Телятев, это ты!
"Прекрасна юная Джульетта..."
Прекрасна юная Джульетта
В расцвете мимолетных лет,
Чья прелесть гением воспета,
Чьей участи печальней нет.
Нежна Офелия больная
С предсмертной песней на устах.
Чиста Корделия святая
У Лира дряхлого в руках.
Но их земное совершенство,
Смиряясь, меркнет перед Той,
Кто в мире райского блаженства
Небесной светит красотой.
"Сняв ружье, я прилег на лугу..."
Сняв ружье, я прилег на лугу
Меж высокой болотной травы.
Полдень жарок, и я не могу,
Не могу приподнять головы.
Солнце било мне прямо в глаза,
Надо мной заливались стрижи.
Чуть видна васильков бирюза
Из-за волн поспевающей ржи.
В чистом небе неслись облака.
И прохладою свежей полна,
Соблазняя, манила река
Ясной глубью песчаного дна.
Тихий полдень и ласковый луг.
Надо мною мелькают стрижи.
И так сладостно веет вокруг
Аромат поспевающей ржи.
ИОАНН ГРОЗНЫЙ
Окончен пир. За Слободою
Погасла майская заря,
И всё объято тишиною
В палатах Грозного царя.
Спокойно дремлет сад тенистый,
Широкий пруд заснул давно,
И только месяц серебристый
В резное смотрится окно,
Да соловей, не умолкая,
В саду рокочет и поет.
А звезды сыплются, мигая,
И месяц медленно плывет.
Лишь царь не спит. Тяжелой думой
Владыки сердце стеснено.
Лампады отблеском угрюмым
Его лицо озарено.
Орлиный нос, густые брови,
Тревожно сжатые уста…
Иль жаждет казни он и крови,
Иль ждет прощения Христа?
Иль снова думы об измене,
О доле тягостной своей?..
Сильней в саду ложатся тени
И громче свищет соловей.
Царь встал.
Он тихо в сад выходит.
Звеня узорчатым жезлом,
По каменным ступеням сходит,
Между дерев в раздумье бродит
И долго думает… о чем?
Чтоб быть ему владыкой царства,
Судьей народу своему,
Сразить надменное боярство
И править Русью одному.
«Добра народу я желаю,
Его врагов уничтожаю –
Но кто видал – терзая их,
Как сердцем я скорблю о них?..
Я человек… Прости, о Боже,
Меня, злодея и раба.
Я слаб и немощен. За что же
На трон взвела меня судьба?»
Так Грозный царь молился страстно,
Роняя слезы на песок.
А между тем каймою ясной
Уж озаряется восток.
Вот ветерок прошел, играя,
Чуть тронул сонные листы
И полетел, перебегая,
От пруда в сад, с кустов в кусты.
Листы черемухи цветущей
Царя порой, лаская, бьют.
Лепечет ключ, в саду бегущий.
А соловьи поют, поют.
Певцы весны, сильнее пойте,
Пока не занялась заря,
И нежной песней успокойте
Тревогу Грозного царя.
"Звенят серебряные шпоры..."
Звенят серебряные шпоры,
Блестит драгунский эполет.
Красавиц радостные взоры
Тебя приветствуют, корнет.
Люблю следить, как ты по балам
Мазурку пляшешь свысока,
Как пенным тешится бокалом
Твоя небрежная рука.
Увы, тяжеловесной шашки
Мне не дается рукоять,
Хотя в малиновой фуражке
И я бы мог пощеголять.
Но чужд я воинским законам,
И не судило счастье мне
Перед шумящим эскадроном
С тобою мчаться на коне.
"В долгие летние дни..."
В долгие летние дни,
В долгие зимние ночи –
В утреннем шуме, в таинственных снах полуночи
Думы одни:
Всё о тебе, что томишься мечтой одинокой,
Жизнь познавая душою глубокой.
Знаешь, бывают болота, глухие, цветущие, пестрые.
Трав и цветов на них косы не трогают острые,
Птички играя, поют.
Но берегись! Пучиною звать эти травы болотные:
Змеи одни подколодные
Эти цветы стерегут…
Так же и сердце в груди расцветает порою,
Полное счастьем любви, упоенное жизнью иною.
Но – ненавистные змеи гнездятся и в нем…
Так же и в сердце твоем
Эти же змеи родятся, и их ядовитое жало
Много и часто смятенную грудь обжигало.
Жизнь — роковая загадка для всех.
Счастие с горем, восторги с отравою,
Пышная роза с змеею лукавою –
Слезы и смех…
Только один лишь бальзам есть для сердца, истекшего кровью
Он называется нами любовью.
Это – любовь!
Это — божественный луч, озаряющий душу печальную,
Миру дающую жизнь идеальную,
Это – подавленный дух, возродившийся вновь,
Это — земной отголосок небесного,
Дух, уносящий в пределы чудесного.
ЛИСТЬЯ(Из осенних мелодий)
Лист золотой за листом тихо падает, словно вздыхая,
В воздухе бодрая свежесть царит, аромат разливая.
Белая теплая мгла над землею простерлась любовно…
Словно
Кончилось прошлое всё, словно новую жизнь я встречаю…
Листья, как думы, кружатся – и лето я вновь вспоминаю,
Будто вчера оно было – роскошное, полное света,
Лето!
Помню – деревья дремали под пышным зеленым убором.
Мы на скамейке сидели с тобой. Очарованным взором
Мы говорили без слов и любить были вечно готовы…
Снова
Лист золотой за листом упадает на влажную землю.
Робкому шелесту их я с какою-то радостью внемлю.
Шепчут они: о, певец, – пусть душа твоя грусть позабудет.
Будет
Снова веселое лето, вернется любовь чередою…
Жизнь, непонятная жизнь, я безмолвно стою пред тобою,
Пью я дыханье твое, весь охвачен внезапною страстью…
Счастье…
"По ночам, когда высоко..."
По ночам, когда высоко
Млеет сонная луна,
Отдыхаю одиноко,
Забываюсь у окна.
Ночи тайные ступени,
Ясный лепет тишины.
Полувздохи, полутени,
Полусказки, полусны.
Время длится и трепещет,
Как дрожащая струна.
В синем небе томно блещет,
Улыбается луна.
И блаженная отрада
Расцветает в тишине.
Счастья нет, любви не надо,
Помоги моей весне.
В. В. РОЗАНОВУ
Ты речью пылкою, порывисто-живой
Миришь земной разлад с гармонией небесной.
Преображенный мир открыт перед тобой
Неисчерпаемой и вечно юной бездной.
Упорной прихотью кристального резца
В запутанных словах несвязных разговоров
Переплетается раздумье мудреца
Тоской пророческой неразрешенных споров.
Ты вдохновенный страж святого рубежа,
Таинственной зари передрассветный гений.
Как жадно рвешься ты, волнуясь и дрожа,
Нам поверять мечты грядущих поколений.
ИЗ ПЛАТОНА
Всё ты на звезды глядишь, о звезда моя: если бы был я
Небом, я множеством глаз вечно б глядел на тебя.
У ИВЕРСКОЙ
Светлая тайна под древнею сению
В кротком величии облака темного.
Внемли, Пречистая Дева, молению,
Пламенной скорби скитальца бездомного.
В жарких слезах я припал у подножия
Трона земного Небесной Царицы.
Дева Мария, Избранница Божия,
Душу мою изведи из темницы.
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
Вдоль по асфальтовой дороге
Меня несет велосипед.
В немом движенье руки, ноги.
Над Волгой зыблется рассвет.
Колеса мчатся с нежным свистом,
Как будто крылья подо мной.
На небе темно-серебристом
Заря встречается с луной.
Вот на мгновенье, обескрылен,
Стою усталый у скамьи.
Внизу в садах хохочет филин
И плачут томно соловьи.
Гляжу, не отрывая взора,
На даль и сумрак берегов,
Где, как платки, блестят озера
На синем бархате лугов.
Вдоль величавого откоса,
Согнувшись, мчусь лицом к луне,
Как исполинский знак вопроса
В передрассветной тишине.
"Гирлянды облаков обагрены закатом..."
Гирлянды облаков обагрены закатом,
Пустынность и тоска в пространствах голубых.
Безмолвно созерцаю их,
Сам мировой тоски бессмертный атом.
Ау! – звучит с полей прощальным ароматом.
Непостижимый сон проходит наяву.
Ау!
Девичий голосок зовет из перелеска…
Бросаюсь вниз лицом в росистую траву.
Чу – дальний рог поет томительно и резко:
Ау!
Тебя, сестру мою, я в этот миг зову,
В багровый грозный час сожженного заката,
Когда душа тоской и пламенем объята, –
Ау!
"Стемнело. День, что зноем парил..."
Стемнело. День, что зноем парил,
Росой упал на берега.
И соловей в кустах ударил,
Рассыпав дробью жемчуга.
Луна одежды голубые
Прижала к ясному челу.
Без сожаленья, без мольбы я
Вперяю взор в ночную мглу.
Что хаос тьмы, что ночи бездны,
Когда душа, как сон, пуста!
Угас, бледнея, призрак звездный,
Увяли чистые уста.
Не светлый облик идеала
Лелею я в тиши ночей.
Иной любви душа взалкала,
Иная страсть в груди моей.
СЕМНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ
С высокого холста глядишь ты величаво,
Земной Помазанник небесного Христа.
Задумчиво чело, овеянное славой,
Печальны строгие уста.
Да, ты предчувствовал жестокую годину
И знал: на родину накинутся враги.
Из гроба слышал ты, как подступали к сыну
Клятвопреступников шаги.
Зачем доверился он их молве коварной,
Как птичка, что сама летит дракону в пасть.
Зачем он разделил с толпой неблагодарной
Свою божественную власть?
"Я болен. Лампа, ночь… В печали одинокой..."
Я болен. Лампа, ночь… В печали одинокой
Мгновения журчат, как вечная вода.
Седого месяца полуслепое око…
О, одиночество! Везде, всегда!
Снопом лучей в глаза мне хлещет лампа,
А где-то там, вдали, твой детский профиль спит.
Перед тобой в огнях, гудя, зияет рампа,
И сыплются венки, и занавес шуршит.
Но ведь и ты, дитя, мне далека душою:
Моя любовь к тебе – холодная звезда.
Пусть любишь ты меня – я сердцем не с тобою.
О, одиночество! Везде! Всегда!
"Жуки залетели вечерние..."
Жуки залетели вечерние,
Гудя золотыми струнами.
Закат под багрянцем и чернию
Овеян тяжелыми снами.
Мигает зарницей горючею
В нем призрак, немой и могучий,
На сердце подавленном тучею
Тоска ненасытней и жгучей.
И волны со скалами лижутся,
В печали томясь бесконечной,
И ночь, что медлительно движется,
Мне ночью мерещится вечной.
ЯЛТА
Едва на небе черном
Блеснут узоры звезд,
Спешу по склонам горным
От опустелых мест.
Мой путь в огнях и блестках
Вдоль улицы-тропы.
Оркестры на подмостках,
В аллеях гул толпы.
Помедли, незнакомка,
Присядем на скамью.
Ты засмеялась громко,
Ты руку жмешь мою.
И вот под небом черным
Мы от веселых мест
Спешим по склонам горным,
Безмолвие окрест.
И музыки не слышно,
И море не шумит,
А бархат неба пышно
Алмазами расшит.
ВАЛЕРИЮ БРЮСОВУ(После «Всех напевов»)
Орел! над пасмурным болотом,
Где с шипом гады в клуб свились,
Вознесся ты широким взлетом
В свою заоблачную высь.
Упорно гордые усилья
Прорвали вихрь смятенных бурь,
И вот – свободный, ты в лазурь
Простер задумчивые крылья.
Оттуда, с тверди голубой,
Ты сыплешь свой победный клекот,
И дальней бури стихнул рокот,
Бессильно ропщут над тобой
Пучины хаоса глухие,
И, осенив тебя венцом,
Склоняются цари – стихии
Пред заклинателем – певцом.
МИГ
Умей найти свой миг в пучине лет,
В твоей душе он выжжет вечный след.
Плывут года воздушной чередой, –
В тумане их твой миг горит звездой.
Он – Вечности застывшая струя,
Жемчужина земного бытия.
В часы тоски, в полночной тишине,
Забытый миг всплывает при луне.
Невызванный, непрошеный горит
И мучает, и жжет, и говорит.
Ни смысла в нем, ни тайны не ищи,
Но познавая, жди и трепещи.
Знай: веки не угаснет мига свет.
Вовеки не угаснет мига след.
"В холодном блеске красоты..."
В холодном блеске красоты
Сияла ты на пьедестале.
Лишь, озарив твои черты,
Живым огнем глаза блистали.
Я видел строгие уста
И стройно-мраморное тело.
Непобедима и чиста
Ты на меня с высот глядела.
Но жизнь была затаена
В груди прекрасной и холодной,
Не отвечала мне она
На зов мой страстный и бесплодный.
Я ждал, что мрамор оживет,
Что вспыхнет он, томясь и млея,
Но холодна, как чистый лед,
Стояла молча Галатея.
ЖЕРТВА
И ты под белою гробницей
Обрел ненарушимый сон,
Увенчан царственною птицей,
Овеян шелестом знамен.
Когда в тылу войны бесславной
Всклубился бунт, как хвост змеи,
Ты молча принял крест державный
На плечи мощные свои.
И вот теперь в гробу кровавом
Тебя покоит тишина.
Осенены орлом двуглавым,
Сурово веют знамена.
Блестят, как звезды ночью майской,
Огни лампад, лучи венцов.
Твое надгробье кистью райской
Украсил Виктор Васнецов.
Немым вопросам нет ответа.
Но, умиляясь и скорбя,
В час неизбежного рассвета
Мы все ответим за тебя.
П. И. БАРТЕНЕВУ
Халат, очки, под мышкою костыль,
Остывший чай, потухшая сигара.
А разговор живого полон жара,
Свевает с прошлого столетий пыль.
От детства возлюбя родную быль,
Чуждался ты житейского базара
И в наши дни безумства и угара
Хранил московский быт и русский стиль.
В стране теней и ты теперь далече.
Но помнятся мне старческие речи,
Лукавый взор и благодушный смех.
Твой памятник – путь «Русского Архива»,
Где наши внуки будут терпеливо
Бродить среди столбов твоих и вех.
БАБЬЯ
Как с утра, младой, мне неможется,
Ах, неможется, нездоровится,
Нездоровится, гулять хочется!
Я пойду, млада, в хоровод плясать,
Разыграюся с подружками.
Вы, подруженьки-голубушки,
Научите, как домой прийти,
На расправу к мужу старому?
Уж я улицей – серой утицей,
Переулочком – перепелочкой,
К воротам тесовым – черным соболем,
На широкий двор – ясным соколом,
На крылечко – красной девицей,
В новы сени – молодой женой.
ЖЕЛУДОК
В былые дни сердечный пыл
И волю плавил, и рассудок,
Но холод жизненный поплыл –
И всё угасло. Не остыл
Один лишь дар судьбы – желудок.
Жив Прометей в его огне!
Бессмертный, правит он во мне
Над неизбежностью победу
И мерит в каждом новом дне
Часы от завтрака к обеду.
С утра велит он вспоминать
Умершей юности уроки
(Бьет час, два, три, четыре, пять),
И Валтасаровы читать
На стенах огненные строки.
Без сил, как ослабелый лук,
Я жду конца. Но шесть пробило,
Свершила стрелка полукруг,
И он ворчит, как старый друг:
Утешься: всё, что было, – было.
Пусть изменяют дни твои,
Но не изменит ростбиф вечно,
И подогретого Нюи
Благословенные струи
Всё будут литься бесконечно.
Стихает времени полет,
Забыта жизни злая шутка.
К десерту юность восстает,
И воскресает, и живет
По воле неба и желудка.
"В лучистом сумраке звездится, сыплет снег..."
В лучистом сумраке звездится, сыплет снег.
Просторы дальних крыш послушны чуткой ночи,
Тоска нежней, дыхание короче.
Седых часов безмолвен ровный бег,
И звезд лазоревых невозмутимы очи.
Опять я жду тебя в сияющую тишь,
Опять я верую. Молюсь моей богине,
Кого всю жизнь искал, по ком тоскую ныне.
Лучистой мгле покорны трубы крыш.
И ночь морозная звездистый сыплет иней.
Опять я жду тебя, застывший, но живой.
Над белой полночью синеет звон далекий.
То звезды говорят с луной глубокой.
Я жду лететь с тобой пустыней снеговой,
Водить тебя по тишине глубокой.
"Тоскует вечер, смерть зовет..."
Тоскует вечер, смерть зовет
И кажет перстень обручальный.
Душа томится и поет
О родине первоначальной.
Взошли, дымятся облака,
Их огнедышащие горы
Нависнут, ждут издалека,
Чтоб опустило солнце взоры.
Всю ночь, я знаю, будет петь
Мне ветра голос погребальный
И будут до утра скрипеть
Под мокрым ветром окна спальной.
У КОЛЫБЕЛИ
Мать, напевая, качала ребенка.
Песня тоскливая плакала тонко.
Черные тени по стенам плясали.
Звезды в морозном окне угасали.
В темных углах шевелились загадки.
Чудилось робко мерцанье лампадки.
С криком от страха проснулся ребенок.
Голос предвечного ужаса полон.
В мире полуночном, странен и звонок,
Страшную вечную песню запел он.
Темное в недрах хаоса томится сознанье,
Мрака разверстая пасть угрожает душе одинокой.
Вещего пса от забытых могил пронеслось завыванье,
Смерти-праматери грезится образ далекий.
"Твои глаза прозрачнее сапфира..."
Твои глаза прозрачнее сапфира,
Твой стан – цветок, твой ясный голос — лира,
Шелк золотистый – волосы твои.
В твоих руках мои трепещут руки.
О, задуши поэта в час разлуки
И смертию любовь благослови!
Чтоб в миг конца, стремительно безбрежный,
Светил твой взор голубовато-нежный,
Пел голос твой, как дальней лиры звук.
Чтоб в блеске кос, как солнце, золотистом
Я замер сладко под кольцом душистым
Твоих холодных и прекрасных рук.
"Снова мы вместе, и снова..."
Снова мы вместе, и снова
Бред поцелуев и рук.
Воротника кружевного
Смятый расстегнутый круг.
Желтые душные кудри
Как золотые струи,
Похолодевшие, в пудре,
Белые щеки твои.
Выговор мило-нечистый,
Странно блуждающий взгляд,
Ласковость груди волнистой,
Губ опьяняющих яд.
Разгоряченного тела
Буйная сладкая дрожь,
Страсть без конца, без предела,
И… беспредельная ложь.
"Ты, нежная, как ветвь оливы..."
Ты, нежная, как ветвь оливы,
Таишь в себе смертельный яд.
Твои движения девически-стыдливы,
Но о желании недетском говорят.
Ты рождена для бурь, для страсти темной, жгучей,
Что набегает вдруг неотразимой тучей,
Неодолимая в предвестии тревог.
В ней грозный Сатана и милосердный Бог.
Она зовет меня – о рок противоречья –
Касаться нежно уст и замирать у ног.
Любовь бессмертная и похоть человечья
Равно влекут к тебе. Сиянье красоты
Загадкой вечною мое томленье множит.
Ты видишь, я люблю. Но не узнаешь ты
Ту муку тайную, что жжет меня и гложет.
"Как я любил ночных свиданий..."
Как я любил ночных свиданий
Начала и концы с тобой!
Сперва чуть слышен плеск желаний,
Но всё растет, растет прибой.
Он, бурной страстию волнуем,
Качает плеч твоих овал,
И бесконечным поцелуем
Торопишь ты девятый вал.
Потом, от яростного шквала
Очнувшись подле губ твоих,
Как я любил, чтоб ты лежала,
Покуда океан не стих!
Но ты встаешь, накинув платье,
Забыв на кресле шаль свою.
И я последнего объятья
Прощальное блаженство пью.
ОБРЫВ
1. "В сверканье знойном дня люблю лесной обрыв..."
В сверканье знойном дня люблю лесной обрыв.
Под ним внизу овраг прохладнее темницы,
Стена живых ветвей, где нежно свищут птицы,
И пестрого ручья, дрожа, скользит извив.
Здесь сетью золотой листва в лучах дробится,
В кустах птенцы пищат, бесклювый рот раскрыв,
А в жаркой вышине чета орлов кружится,
С влюбленным клекотом в истомный воздух взмыв.
И сознавая жизнь одним мгновеньем ясным,
Не отрывая глаз, на солнце я гляжу,
И грежу сладостно, и мыслями брожу
В лучистом мареве, в огне багрово-красном.
2. "В вечернем зареве обрыв отрадней мне..."
В вечернем зареве обрыв отрадней мне.
Зияющий овраг грозится вещей тьмою.
Деревья замерли. Внизу под их стеною
Робеющий ручей щебечет в полусне.
К преданьям темных дней взывая, реют совы.
Им тяжким клекотом шлет сумрачный ответ
Седого дерева иссохнувший скелет.
На нем пророчески поник орел суровый.
Мне странно. На душе ни грез, ни мыслей нет,
И только вечера багряный силуэт,
На горизонте встав, звенит в оковы,
И вспыхивает в ночь, стремясь сорвать запрет,
И манит призраки невозвратимых лет.
О, непостижные! как вечно далёко вы!
"Здесь пляшут голуби над раскаленной крышей..."
Здесь пляшут голуби над раскаленной крышей,
А там, где в зное дня дымится Чатырдах,
Кусты орешника взбираются всё выше,
К орлам, задумчиво плывущим в облаках.
Но юга знойного мне тяжко упоенье
И нестерпимо жить в дремотном полусне,
Когда я полон весь и звуков и движенья,
Когда ты грезишься и днем и ночью мне.
Пусть одиночество сгорит на пышной тризне.
Чрез горы и моря я сердце кинул той,
Чье имя нежное, святое имя жизни,
Венчало счастием мой полдень золотой.
Как турок, преклонясь, хочу молить Аллаха,
Чтоб сохранил меня навеки молодым,
Чтоб со стихов моих, как с тронов Чатырдаха,
Вздымался к вечности благоуханный дым.
К.Р.
Музы ко гробу вождя своего ароматы приносят.
Лавры ему на чело сам Аполлон возложил.
Цепь из орлов золотых и державного пурпура складки
Под величавым венком с лирой скрестившийся меч.
ЧЕТЫРЕХСТОПНЫЙ ЯМБ
Когда четырехстопным ямбом
Я в утре розовых огней
Гремел надменным дифирамбом
На лире юности моей,
Я не хотел стиха иного,
Но набежавшей жизни гарь
Затмила свет луча дневного
И кровью налила фонарь.
Как обольщенная невеста,
Забыв победоносный звон,
Взлюбил я вялость анапеста
И амфибрахия уклон.
И вот, больному прошлым летом,
Ты подарил мне свой сонет,
И юностью твоей, как светом,
Вновь озарил меня поэт.
Да не смутятся дряхлым стоном
Огни твоих священных ламп,
Запела лира прежним звоном,
Взвился четырехстопный ямб.
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
Он был московский декадент,
Худой и долговязый.
Еще когда он был студент,
Блистал отменной фразой.
В Кружке на «вторниках» порой
Ораторствуя хлестко,
Он вдруг сшибал графин с водой
В волнении с подмостка.
Он уверял, что надо сечь
Читателей Толстого,
Он утверждал, что надо сжечь
Собранья Третьякова.
Вилье, Верлена восхвалял,
Хоть не читал обоих,
Как Обри Бердслей, рисовал
На собственных обоях,
Превознося любовный грех,
Вводил наркозы в моду
И вместо морфия при всех
В колено прыскал воду.
Но пролетел зловещий год
С роптанием угрюмым.
И, всколыхнув со дна народ,
Промчалась буря с шумом.
Стал тих и скромен наш эстет,
Зато, как бы в награду,
Окончил университет
По первому разряду.
Как Бёрдслей, в цифрах наш герой
Баланс ведет, скучая,
И грезит в комнате пустой
С пустым стаканом чая.
Уж не флиртует он в кафе
В подобие Верлену:
Он летом выискал в Уфе
Себе невесту Лену.
К ней преклоняясь на плечо,
Стихи шептал любовно,
И полюбила горячо
Бухгалтера поповна.
CARTES POSTALES
I "Твой взор – вечерняя истома..."
Твой взор – вечерняя истома,
Твой голос — нежная свирель,
Ты – из японского альбома
В прозрачных красках акварель.
На серо-матовой странице
Рисунка тонкие черты:
Блестят плоды, сверкают птицы,
К озерам клонятся цветы.
Я вижу в красках акварели
Полузадумчивые сны:
Уста цветов, глаза газели
И тонкий вздох твоей весны.
II "Сражен я златокудрым Фебом..."
Сражен я златокудрым Фебом,
Он мечет стрелы на меня.
Один, под раскаленным небом,
Сижу в безумном зное дня.
Один сижу среди бульвара
У распустившихся берез.
Но вот сплошное море жара
Прорезал свистом паровоз.
Родной привет из синей дали!
Он вновь зовет меня туда,
Где изумрудом на эмали
Сияешь ты, моя звезда.
III "Заблудившись в безжалостном терне..."
Заблудившись в безжалостном терне,
Рву о гневные сучья суму,
Вижу ласковый призрак вечерний
И молюсь бессловесно ему.
Жабий хор над болотною гатью,
Шепот трав и безмолвный закат
Осеняют меня благодатью,
С утомленной душой говорят.
Говорят мне спокойные речи
О великой святой тишине,
О грядущей торжественной встрече,
О бессмертном сияющем дне.
Умиляюсь: безумное счастье,
Счастье детства, ты снова со мной!
С восхищенной, вздыхающей страстью
Догорел океан голубой.
СОНЕТ
Мадонной ты предстала мне впервые,
Подняв ладонь, благословляла ты
Весенних птиц. Сияли как живые
На полотне прелестные черты.
Неодолима сила красоты.
Твой смех звучит, как струи ключевые,
Твои глаза, как зори огневые,
Твои уста – пурпурные цветы.
Я сохраню твой дар. В ночной мечте
Со мною та рука и кольца те,
Что целовал я пламенно и жадно.
Пусть не коснутся их ничьи уста.
Мне одному и сочный грозд куста,
И винный хмель, и запах виноградный.
СТАРИКУ
Твои огни погасли без остатка,
Но не дрожи:
Тебе сулит загробная загадка
Иную жизнь.
Все ищешь ты, где юность пролетела,
Ее следы:
Их нет давно; где счастье пламенело,
Там пыль и дым.
Освободись от лжи воспоминаний,
Не жди любви.
Всё минуло, и жизнь к последней грани
Стремит извив.
И постепенно жадные морозы
Убьют тепло,
И заглушит чернеющие розы
Чертополох.
Считай в тиши удары вечной прялки
О колесо,
Пока не бросит смерть свои фиалки
В твой зимний сон.
"Воскинув пред образом руки..."
Воскинув пред образом руки,
Он долго молился без слов,
И слышались вздохи да стуки
Тяжелых его сапогов.
И тут же с высокой постели
В морозный полуночный час
С надеждой на старца глядели
Две пары измученных глаз.
"Люблю я радостно, люблю печально..."
Люблю я радостно, люблю печально,
В час грусти сладостной душа моя нежна.
Люблю я нежно и сентиментально;
Сентиментальная любовь моя печальна,
И радостна, и сладостна она.
Губами губ искать, не говоря ни слова,
Глазам уверовав, глазами уверять,
Искать любимых губ и верить взглядам снова,
Любить и уверять, не говоря ни слова,
И поцелуями признанья повторять.
Любимый друг! В твоих бездонных взорах,
Как мина под землей, готовит взрывы страсть.
Мой взор в глаза твои сверкнул, как искра в порох,
Как порох, вспыхнул взрыв. Взлетаю в дымных взорах,
Чтоб мертвым с высоты к ногам твоим упасть.
СОН
Мне снилось недавно. Как будто в театральном
Стою я коридоре, и во все концы
Идут люди, люди. Отблеском печальным
Озарялись лица, и я знал: это – мертвецы.
Шли быстро и тесно, как после представленья,
Душно, безответно мигал над ними газ.
Слышались речи, но как жалобное пенье,
Смех звучал, но тоска в него вплелась.
Были шедшие передо мной изящно одеты.
Но мгновеньями из-под причесок сверкали черепа.
Под шубами и ротондами чуялись скелеты.
Шла, говорила пестрая толпа.
И я с нею слился, потонул в этом мертвом море.
Белые саваны, погребальные венцы.
Было скучно. Я смотрел в равнодушном горе,
И всё двигались, двигались мертвецы.
ИСТОРИЯ КУПЛЕТА
IДвадцатые годы
Лизета, милая Лизета,
Я воздыхаю по тебе.
Туманом рощица одета,
Заплакал филин на трубе.
Я рву цветочки для любезной,
За мною бабочки летят,
Любовь душе моей полезна,
Как летом вкусный лимонад.
IIСороковые годы
Директор департамента
Меня поцеловал
И на листе пергамента
Награду подписал.
От похвалы начальника
Очнувшись поутру,
Я у столоначальника
Столовые беру.
Его превосходительство
Мне перья поручил.
Под их я покровительством
Сто дюжин очинил.
Их камеристка Линочка
Придерживала дверь,
И вот уж их кузиночка
Невеста мне теперь!
Раз в жизни нам родиться,
Живя, весь век учись:
Чтоб с барышней слюбиться,
За девкой волочись.
IIIШестидесятые годы
Вся исполнена горем,
Плачет родная страна.
Водка свирепствует морем,
И голодает жена.
Эх, православные массы,
Что же над вами творят?
Пьют за прогресс и за кассы,
И говорят,– говорят.
Ходят в театры, в концерты,
Даже, о, ужас, в балет!
И рассылают конверты
В Пизу, в Париж, в Тарталет.
Знать не желают несчастья.
Устрицы, пышный наряд.
Топят в вине сладострастье,
И говорят, говорят.
IVВосьмидесятые Годы
Тарарабумбия,
Сижу на тумбе я,
Домой не двинусь я –
Там теща ждет меня.
Боюсь изгнания,
Волосодрания.
Такая участь суждена,
Когда ученая жена!
Тарарабумбия,
Здесь не Колумбия:
Здесь наши гласные
Во всем согласные.
Дела доходные,
Водопроводные.
Все нам полиция решит,
Покуда Дума крепко спит.
МОНАШЬЯ
Ты игумен, игумен мой,
Клобук черный, глаза бесстыжие,
Ты зачем меня в чернецы постриг,
Удалого добра молодца?
Уж я посох под стол брошу
Камилавочку под лавочку:
Не мое дело к обедне ходить,
Не мое дело к вечерне звонить,
Я хочу пить зелено вино,
С молодицами песни играть,
Красных девок в келью важивать.