«НИЖЕГОРОДСКИЙ ЛИСТОК»
"Куполы блещут пожаром..."
Куполы блещут пожаром,
Яркое солнце смеется.
Над запестревшим бульваром
Благовест медленно льется.
Всюду бесцветные взгляды,
Речь однотонно-тупая.
Медленных зданий громады
Молча глядят, выжидая.
Мчатся ритмически-мерно
Шины упругих колясок;
Всё так заученно, верно,
В тоне обыденных красок.
Хочется бешенства, встряски,
Смеха, безумств, приключений!..
Молча несутся коляски,
Люди проходят как тени.
Тени – фантомы немые,
Мертвых людей мириады.
Речи бесцветно-тупые,
Трупов гуляющих взгляды.
ДЕВИЧЬЯ ТОСКА
Вот уж нет на закате зари
И огнистая зыбь догорела.
Ах, скорее, скорее сгори, –
У окна мне сидеть надоело!
Опостылела вечная тишь.
Эта скука мне с детства знакома.
Целый день пред окошком сидишь.
Целый день не выходишь из дома.
На селе хороводы ведут,
Заливается песня уныло.
Ах, как дни мои скучно идут,
Ах, как всё мне на свете постыло!
В темных избах не видно огня.
Надрывается плачем гармошка.
Жизнь, ты катишься мимо меня, –
На тебя я гляжу из окошка!
ПЕРЕД КОНЦОМ
В ясный вечер луга пустели;
Опускался шар золотой.
Под прощальные звуки свирели
Уходили люди домой.
Уходили с веселой пляской
С голубых и лиловых лугов.
Синий вечер томился лаской
Несказанных предвечных снов.
Вот разлился пламень кровавый,
Одиноко смолкли поля,
Перед смертью поникли травы,
О конце вздохнула земля.
Тишина, тишина над лугами!
Только воет пес вдалеке,
Только совы веют кругами,
Изнывая в вечной тоске.
"Волны музыки опять..."
Волны музыки опять
Полились из мезонина.
Упадаю на кровать, –
Изнемог в объятьях сплина.
Руки сжаты на груди,
В мыслях – вижу дни, как степи.
Год за годом впереди,
День за днем куют мне цепи.
Неужель идти вперед?
Слышу голос: неизбежно!
Неизбежный путь ведет
Из долин к вершине снежной.
Не вернуться, не стоять
В заколдованных долинах,
Надо выше путь искать,
Чтоб замерзнуть на вершинах.
Подымаюсь. В путь опять!
Там подставлю грудь лавине…
Смята, брошена кровать.
Стихли звуки в мезонине.
ЛИЛИЯ
Белая лилия на болоте тинистом,
Белая лилия на глухом болоте,
На лилово-сумрачном, на зелено-илистом,
Трепетно прислушалась к дальней звонкой ноте.
То рогов охотничьих пенье призывное.
Белая лилия на болоте вязком.
Белая лилия слышит песни дивные,
Отдается радостно мимолетным сказкам.
Белую лилию из болота сонного
Манит зов серебряный в голубые дали,
Будто крылья тонкие мотылька влюбленного
К лепесткам раскрывшимся, чуть дыша, припали.
В царстве леса тихого, в дымке утра тающей,
Где цветы счастливые спят на склоне горном,
Гаснет неуслышанным стон рогов взывающий.
Белая лилия на болоте черном.
"Удрученный нависшими тучами..."
Удрученный нависшими тучами,
Угрожаемый шорохом гадин,
Я бессильно карабкался кручами,
И, как смерть, был мой путь беспощаден.
Миновал я дорогу тернистую
И очнулся на горном просторе.
Вижу гладь безгранично-волнистую
Серебристо-зеленого моря.
Оглянулся – и запада бурного
Не узнал за пройденною далью.
Блещут призраки неба лазурного
Голубой беззакатной эмалью.
НА НОВЫЙ ГОД
Нового года преддверие.
Вечности ширь необъятная.
Звездам задумчивым верю я,
Верю вам, лунные пятна!
Знаю, чьей тайною стонете,
Грусть ваша сердцу понятна:
Дням, что за мною вы гоните,
Не возвратиться обратно.
Вижу я взоры склоненные.
Замер блаженно в их власти я,
Кроет мечта озаренная
Жизни бездонные пасти.
Ты, моя лилия гибкая,
Дай мне погибнуть от страсти!
Зори! Прощальной улыбкою
Звездное небо окрасьте.
Ты – голубое видение,
Светло-звездистая лилия,
Вижу лазурные тени я, –
Тени лазурные всплыли,
Птицы сверкнувшие взмыли,
Зимние бури хоронят.
Море подавленно стонет:
Звезды тоску победили.
"Между сомненьем и надеждой..."
Между сомненьем и надеждой
Влекутся сумрачные дни:
Печальной траурной одеждой
Облечены давно они.
Из светлых стран их вереница
Стремится в безотрадный край.
Томительны и грустны лица
Покинувших блаженный рай.
Хребтами гор к седому морю
Течет их медленная рать,
Чтобы отчаянье и горе
Волнам холодным передать.
А вы, в порфирах златотканых,
Дни радости и светлых грез,
Кто вас из стран обетованных
В страну печали перенес?
Но всё с надеждой тайной жду я,
Что заблестят венцы огней
И устремитесь вы, ликуя,
К смятенной рати черных дней.
ИТОГ
И жизнь, как и дела, стемнела незаметно.
Очнулся я. Мой ум холодный пуст.
Беззвучно сердце. Вызываю тщетно
Слова любви из помертвелых уст.
На твой портрет гляжу с мольбой во взоре:
Дай силы мне о прошлом позабыть!
Смотрю вперед. В сияющем просторе
Струится жизни голубая нить.
Но отчего в клубке воспоминаний,
В моей душе она черна, как грязь?
Конец всему. Вдали замкнулись грани.
С минувшей жизнью прекратилась связь.
У КОЛЫБЕЛИ
Ты спишь – я на тебя, дитя, смотрю украдкой
И с грустью тайною любуюся тобой.
Ты, на руку склонясь, покоишься так сладко,
А в детской тишина. И над твоей кроваткой,
Мне чудится, стоит хранитель – Ангел твой.
И я, как ты, дремал и грезил безмятежно
Под ласковым крылом. Но эти дни прошли:
Мой Ангел отлетел. Пыл времени мятежный
Переродил меня – и детства призрак нежный
Сокрылся и померк в таинственной дали.
Теперь, в глухую ночь, рои воспоминаний
Встают, зловещие, в угрюмой тишине,
Смущая краткий сон тоской немых желаний,
Отравлен мой покой — и яд былых страданий,
Отчаяньем грозя, терзает душу мне.
И за тебя, дитя, молюся я невольно.
Быть может, жизни гнет минует грудь твою
И сердцу юному так тягостно и больно
Не будет… Но зачем звать прошлое? Довольно!
Без жалоб я один снесу тоску мою.
Дай Бог, чтоб пред судьбой, надменной и лукавой,
Ты гордое чело поднять спокойно мог,
Чтоб не был осквернен твой ум людской отравой
И чтоб твой бодрый дух от горечи кровавой
И низкой клеветы навеки ты сберег.
"Нет, никому не воплотить так ярко..."
Нет, никому не воплотить так ярко
Всей ненасытности, всей жажды бытия,
С такою силою, и буйственной, и жаркой,
Какою трепещу и замираю я.
Но горько сознавать, что в этом хрупком теле
Недовершенные умрут мои мечты,
Что, как бы дни мои безумством ни кипели,
Их смысла не поймем ни я, ни ты.
Лишь в час, когда в гробу лицом окаменелым
Я обращусь навек к последней тишине,
Как голубь, дух взлетит над побежденным телом,
И жизни полнота предстанет мне.
В ДОРОГЕ
Опять замелькали сосна да береза,
Откосы, столбы, станционные будки.
Как бисер на синем – далекая греза.
Пестрея, с лужайки зовут незабудки.
Но сердце влечет меня к грезам забытым,
К любовным курганам, к сердечным могилам,
К мечтам, на кладбище былого зарытым,
К цветам облетевшим, увядшим, но милым.
СОЛНЦЕВОРОТ
Осенней полночью, считая день за днем,
Дожить мечтаю до солнцеворота,
Когда мороз сверкнет огнем,
И почернеет полночь в нем,
И звездно заскрипят небесные ворота.
Порозовела даль на снежном хрустале.
Встряхнулся, сыплется, сверкая, снег пушистый
У сонной птицы на крыле,
И пробудившейся земле
Послало солнце вздох, багряный и лучистый.
Ты, солнце, над моей весной прощальной встань!
За жадным беглецом захлопнулись ворота.
Бегу, как вспуганная лань,
Куда? Зимой в глухую рань?
Ах, дожил, дожил до солнцеворота!
КРАСОТА
Меня зовете клекотом с горы вы,
Широкие орлы,
А снизу мне грозят обрывы
Крутой скалы.
Гляжу: подъемлется заоблачная груда, –
Уступы снежных скал. –
Я не ищу в спасенье чуда
И не искал.
Ты вознеслась на розовые скалы
Под клик орлов святых,
И ты влечешь меня в провалы
И в сумрак их.
Богиня-дева! непорочной розой
Благословив меня,
Из-под земли встает с угрозой
В струях огня.
Гляжу, безумный я и проклятый навеки,
В обетованный сад
И слышу: пламенные реки
Кипят, кипят.
Моя любовь к тебе мне душу раздвоила,
Единая мечта,
Единая земная сила, –
О красота!
ГИМН МИНИНУ И ПОЖАРСКОМУ
Хвала и честь героям старины!
Вам третий раз исполнилось столетье.
Защитники родной своей страны
В годину смут, тревог и лихолетья.
Поток врагов был грозен и велик,
Родимый край был мрачен и пустынен,
Но спас его из Нижнего мясник,
Хвала тебе, великодушный Минин!
С тобою князь Пожарский в вихре сеч.
Им спасена Московская держава.
От Минина приняв народный меч,
Он дал Руси спасенье. Слава! Слава!
Хвала и честь! Пускай переживет
Века веков могучая та сила,
С какой в Кремле приветствовал народ
Венчанного на царство Михаила.
"Сноси, не внемля оскорбленью..."
Сноси, не внемля оскорбленью,
Удары вражеской пращи,
И злобы алчной к преступленью
В душе вскипевшей не ищи.
Любви бесстыдную измену
Встреть, как скала встречает вал;
Пусть в грудь твою, как в эту стену,
Ударится ее кинжал.
Чтоб та, что сердце поразила,
Твоих не увидала слез, –
Будь равнодушен, как могила,
И холоден, как тот утес.
Но поздней ночью, одинокий,
С души сорвав дневную медь,
Прими опять удар жестокий
И сердцу дай переболеть.
Пусть в тишине бушует злоба,
Ночных рыданий не стыдись
И в мести, пламенной до гроба,
Звезде взошедшей поклянись.
Ты месть свою, как сталь кинжала,
В душе холодной остуди,
И будет огненное жало,
Сверкая, ждать в твоей груди.
НОЧНОЙ ПЛОВЕЦ
Я выплыл в ночь. Всё дале, дале
Озер равнины разлились.
Мой челн несется в синей дали,
Где водный круг лобзает высь.
Луна глядит зеленым глазом
В седые чащи тростников.
Зарделись розовым топазом
Гирлянды мглистых облаков.
Где чайки, взвившись, застонали,
Открылся радостный простор.
Мой челн летит к лазурной дали,
К лиловым призракам озер.
Нет, то не чаек среброперых
Сверкнули крылья при луне –
В ночной тиши, в ночных озерах
Мелькнул твой светлый образ мне.
"У чьей груди, на чьем я лоне..."
У чьей груди, на чьем я лоне
В беспечной праздности лежал,
Когда на гневном небосклоне
Холодный сумрак побежал?
Кто радость сжег огнем печали?
Кто вызвал демонов тоски,
Чтоб смертью струны зазвучали,
И сердце взял в свои тиски?
Не знаю… Но когда с тобою
Сижу я, смутен и суров,
Зловещей судною трубою
Меня томит далекий зов.
Пою ль блаженство белокрылых,
Несу ли гимн святому дню, –
Я всё тоскую о могилах,
Всё черных туч не разгоню.
Вот отчего напевы эти
Смущают твой весенний день.
Они – пятно на ясном свете.
Над ними – черной скуки тень.
НА ВОКЗАЛЕ
Я уезжал. Был знойный день.
Июнь царил в красе могучей,
И, разливая тишь и лень,
Дремал и таял полдень жгучий.
Вдали ждала меня любовь,
Чаруя пылкими мечтами.
Вся жизнь цвела, казалось, вновь
И улыбалась мне цветами.
Опять вокзал, равнины, лес,
Но всё не то… Пушистый иней,
Сверкая, сыплется с небес
Под кровом ночи темно-синей.
Звезда зажглась во тьме ночной,
Как чье-то ласковое око…
Как близко прошлое со мной!
Как настоящее далеко.
МИРАЖ
Нисходит жизнь легко и стройно,
Мелькая кольцами змеи,
Рождая властно и спокойно
Дела жестокие свои.
Грядущим светом обольщая,
Поит как мертвою водой
И не даст нам в двери рая
Стучаться трепетной рукой.
Ее насилию подвластны,
Давно к нему привыкли мы,
И страшно нам мечтой напрасной
Тревожить спящие умы.
Мы все спокойно-равнодушны.
И, погасив огни свои,
Глядим, как гибнет непослушный
В немых объятиях змеи.
НА МЕЛЬНИЦЕ
Под ароматною березой
Накрыт кипящий самовар.
Какой-то чудной детской грезой
Томит меня полдневный жар.
Луга в дремоте млеют сладкой,
Затон зеркальный словно спит,
И только мельница украдкой
Едва колесами шумит.
В глуши, далекой и забытой,
Мечтать привольно о былом.
Открылось всё, что было скрыто,
Сбылося всё, что было сном…
РУСАЛОЧЬЯ ПЕСНЯ
Крылышки ль утиные
Сизо-бирюзовые
На заре расплещутся,
Прошумят волнами.
Крики ль лебединые,
Вздохи ль тростниковые
Чутко померещатся
Сказочными снами.
Полночью ль туманною,
Темной, страстно дышащей,
Сладко упоенною
Белою луною.
В сумраки ль обманные,
На заре, колышущей
Воды полусонные
Рябью голубою.
Сестры одинокие,
Сестры серебристые,
Светлой паутиною
Взвейтесь над лугами!
Отклики далекие,
Призраки росистые,
Крылья лебединые
Мчатся берегами.
"На закате синем полосы червонные..."
На закате синем полосы червонные,
Из травы струятся вздохи благовонные,
Вечера святого льется сладость винная.
Где ты, радость чистая и любовь невинная?
Блестки дня угасли, в темень ночи брошены;
Утром лягут травы и посохнут, скошены.
Лишь твое сиянье, греза счастья милая,
Унесу нетленным в тихую могилу я.
ПОРОША
Под плащом лицо скрывая,
Торопясь на книжный рынок,
Меж танцующих снежинок
Пробегаю по бульварам.
Мчатся люди справа, слева,
Дребезжа, несутся конки.
Колокольного напева
Звуки чистые так звонки.
Будто море в зыбком зное
Разметалось на просторе.
Море, море молодое,
Жарко дышащее море.
Что я жду? Пора настала.
Море вольное безбрежно.
Чья рука легко и нежно
Черный плащ с меня сорвала?
В сердце сыплют тишь и негу
Искры радостью пороши.
И хрустят мои калоши
По сверкающему снегу.
В РОЩЕ
За березовую ветку месяц зацепился,
Слушает прохожих девок пенье.
Бег минут топочущий вдруг остановился,
Наступило вечное мгновенье.
Вечность ли вздохнула над березами кудрявыми?
Облака лиловые на закат сбежали,
Синих елок крестики сделались кровавыми,
Крестики зеленые розовыми стали.
Встал я, вопрошающий, над ярким мухомором,
И в груди затеплилось скрытое рыданье.
Мне не стыдно плакать под небесным взором,
В светлых рощах сладостно светлое страданье.
НЕДОСТАВЛЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА
«Приветствую, люблю, тоскую», –
Проворно телеграф стучал,
И стих влюбленный на Тверскую
К тебе со станции помчал
По проволоке неустанной,
Вдоль деревень и городов
Звучащей музыкою странной
На длинных остовах дубов.
Но там, в Москве, ты не дождалась,
Что телеграф тебе сказал:
В пролетке легкой ты умчалась
На Николаевский вокзал.
Ах, для чего привет любимой
Я посылал издалека,
Поверя в бег неутомимый
Железного проводника?
СОНЕТ
Мне скучен был и дней верблюжий ход,
И мертвой жизни скудная пустыня.
В песках тоски я восклицал: богиня!
Явись ко мне! Освободи! И вот –
В безоблачное царство Турандот
Отверзлась мне Альтоума твердыня.
Там во дворце, восточная рабыня,
Ведешь ты сладострастный хоровод.
В китайских ширмах, птицами расшитых,
Дрожат кораллы уст полураскрытых.
И ярок тканей разноцветный крап.
О эти башни, пагоды и гроты!
О этот взор! О этих ножек взлеты!
Восточная рабыня, я твой раб.
"Люблю тебя, когда помпейской фреской..."
Люблю тебя, когда помпейской фреской,
Вся позолочена живым огнем волос,
Ты смотришь на меня. Люблю твой профиль резкий
И римский нос.
Под поцелуями дрожат и пламенеют
Черты недвижные, а в бездне глаз ночных
Кружатся демоны и страстью крылья веют
У неземных.
Веснушки легкие медово-золотисты,
Как нежно льнут они к прозрачности лица.
И все твои черты, как мрамор, чисты
И строги до конца.
ПОХОРОННАЯ
Ты послушай-ка, дитя милое,
Мое дитятко сердечное,
Ты куда отправляешься,
В каку путь-дороженьку?
К обедне ль в церковь Божию,
К молебну ли заздравному?
Или на площадь, на ярмонку,
На веселое гуляньице
С дружками перелетными?
Дай взгляну на тебя, родимый мой,
Ах, я бедная мать, бессчастная,
Горе горькое, победное!
Нет, не этак снаряжаются
На гуляньице веселое.
Тело мертвое, лицо желтое,
Платье белое, мертвецкое!
Ты послушай, сынок ласковый,
Ты шепни мне слово тайное,
На кого ты кинул детушек,
Кто-то станет их кормить-поить?
Без тебя они будут вольные,
Неуемные, бесчинные,
Будут по миру ходить каликами,
Попрошайками подоконными.
ВОРОН
Кружит и вьется тяжкий ворон
В вечерней мгле над грудой тел,
Сюда с Карпатских синих гор он
На пир богатый прилетел.
Меж трупов – ружья, каски, вещи,
Орудий брошенных воза,
Но долго выбирал, зловещий,
Кому бы выклевать глаза.
И наконец, шумя, спустился.
Там, где зиял сырой овраг,
С осколком бомбы в землю врылся
Полузасыпанный казак.
В крови намокшая рубаха
Вскрывала к черной ране путь,
И ворон жадный сел с размаха
Красавцу юному на грудь.
Но рано смертный приговор он
Принес герою. – «Хищник, прочь!»
И, засвистав крылами, ворон
Слетел, взвился и скрылся в ночь.
«Пора вставать. Спасибо, птица,
Что разбудила казака:
Еще крепка моя десница
И голова моя крепка».
Узнает скоро враг постылый,
Кому придется умирать,
Кого вещун ширококрылый
Слетит с Карпатских гор клевать.
ШВЕЙКА
Заливается машинка,
Трещит канарейка.
И над модною картинкой
Наклонилась швейка.
Всё сидишь, полна заботы.
Что же! Так и надо.
Утомить себя работой –
Лучшая награда.
Взор спокоен, волос гладок.
Дышит грудь любовно.
Оттого твой сон так сладок,
Так дыханье ровно.
Пусть истыканы иголкой
Маленькие руки,
Без работы мало толку
Умирать со скуки.
И над модною картинкой
Вновь склонилась швейка,
Заливается машинка,
Трещит канарейка.
КОЛОКОЛ
Благословил меня суровый брат
На беззаветное страданье.
И в зимней тишине ударил я в набат,
Ночным встревоженный сияньем.
Один на вышке я, монах сторожевой,
Вдали твердынь полярных гребень.
И гулок колокол, и в голых долах вой,
И полыхает пламя в небе.
От моря льдистого до звезд встает пожар.
А там, за мной, никто не слышит,
Как замер жалобно последний мой удар,
Как колокол сорвался с крыши.
Высоко стыну я, а в яркой тишине
Кругом пустынно всё и голо,
И пламенеет ночь, и брат нейдет ко мне,
И гулкий колокол расколот.
ПОРТРЕТ
Русалочьи глаза,
Косящие лукаво,
А на лице гроза,
И на губах отрава.
То девочка-змея,
То маленькая львица.
Моя и не моя,
Святая и блудница.
Как сладостен мне мед
Твоих волос душистых,
Как радостен полет
Твоих зрачков лучистых!
Весь мир в лице твоем.
Ты – ледяная рыбка,
Но солнечным огнем
Горит твоя улыбка.
"От нежной шеи твоей..."
От нежной шеи твоей
Свежестью веет речной,
Точно раскрылись над влагой ночной
Белые чаши подводных лилей.
Но медлит плавная зыбь
Мять водяные цветы!
Над камышами в тиши темноты
Вещая ждет, притаилася выпь.
Простонет голос ее,
Дрогнет полночная тишь.
Шумно раскроется синий камыш.
И заколышется сердце твое.
И к нежной шее твоей,
К белой прохладе речной
Я припаду, и в дремоте ночной
Сладко задвижутся чаши лилей.
КИНЖАЛ
Кинжал, мой друг нелицемерный,
Сопутник преданный и верный,
Коварной ржавчиной покрыт,
Ты был затуплен и избит.
Здесь, у живых ключей Кавказа,
Дурную силу злого глаза
Убил целебный кипяток,
Оледенил нарзанный ток.
И вот опять ты раззолочен,
И разукрашен, и отточен;
В резьбе эмалевой нежны
Атласно-белые ножны.
Сверкай, кинжал! Красуйся сталью,
Гордись атласом и эмалью,
Пока горячее твое
Не обагрилось лезвие!
ПАМЯТИ А. А. САВЕЛЬЕВА
Кто в поле воин, тот всегда один.
Ему борьбу внушает чувство долга.
Могучая тебя вскормила Волга
В глухую пору сумрачных годин.
Рассвет весенний разгорался долго,
Играя серебром твоих седин,
Но ты провидел в треске зимних льдин,
Что час придет и разольется Волга.
И веял стяг и спущен был челнок,
Когда внезапно потемнел Восток
И в тишине родился вечер хилый.
Чернела ночь. Грозя, глумился враг,
И ты не опустил свой верный стяг,
И он зареял над твоей могилой.
ТРИЗНА
Велик и пышен твой костер:
Меха, щиты, одежды, брони.
Дружинник распахнул шатер.
Тревожно ржут и бьются кони.
Нас девять жен; в последний путь
Умчимся с мертвым мы, живые,
Когда ладьи крутую грудь
Залижут волны огневые.
Меж них твоя невеста, я –
Дитя задумчивой пустыни.
Мне погребальная ладья
Впервые будет ложем ныне.
Свистя, вздымается огонь,
Бушует пламенная вьюга!
Завыли жены, рухнул конь,
Но я с улыбкой жду супруга.
И под глухие вопли толп,
В неистовом победном вое,
Нас в черных клубах яркий столп
Уносит в небо заревое.
СОНЕТ-АКРОСТИХ
Синеет черный шлем твоих волос.
Он, на челе власть духа обнаружив,
Философу внушит немой вопрос
И стих поэту даст прозрачней кружев.
Расцветом уст, нежней и слаще роз,
Огнем очей сердца обезоружив,
Стремишься ты походкой диких коз,
Легка, как дева гор, как пел Бестужев.
Ах, отчего, когда томят мечты,
Вчасы тоски ко мне слетаешь ты,
Лазури запредельной отраженье?
Единая, как вечный солнца круг,
Восходишь ты над ложем тайных мук,
Астарта светлая, любви виденье.
"Искрасна-серый туман..."
Искрасна-серый туман
Над вечереющим морем,
Сердце кусает обман,
Сердце истерзано горем.
В бухте огни на мели,
Клубы безмолвного дыма.
Ах, неизбежность вдали,
Как это море, незрима!
Знаю я: волей небес
Завтра воскреснут пучины,
Зарослей девственный лес,
Рыбы, кораллы, дельфины.
Солнечный хлынет разлив
Над пламенеющим морем,
А я не буду счастлив
И не расстаться мне с горем.
БАРОН
Барон гулял по Невскому. Барон
Отменно выбрит и одет отлично.
От котелка до серых панталон
На нем изящно все и все прилично.
Зеленый галстух на воротнике,
Лимонная перчатка на руке
И набалдашник у тяжелой трости
Из благородной мамонтовой кости.
Закат бледнел. В оконных зеркалах
Пестрели сласти, зонтики, картинки,
И рдели меж колбас и черепах
С привозными черешнями корзинки.
Трамвая беспокойный звон и гул.
Еще один газетчик промелькнул,
Гостиный двор веревка оградила,
На думской башне десять раз пробило.
Вот на углу уютный Доминик.
Барон неслышно подошел к буфету,
Взял пирожок, поправил воротник
И развернул вечернюю газету.
А между тем бледнел и таял май.
На площади чугунный Николай
С конем своим, танцующим на месте,
Казалось, вырезан из черной жести.
И снова шел по Невскому барон.
Темнела Исаакия громада,
И медленно лилась со всех сторон
Прозрачная и нежная прохлада.
Над Петербургом замер вещий сон.
Который раз встает и снится он,
Который раз смущает он влюбленных
И сладко утешает обреченных.
И дрогнула усталая душа.
Как черный призрак в дымчатом эфире
Барон летал по улицам, спеша.
Вот на Галерной он в своей квартире.
Глядят шкафы заглавиями книг.
Он взял перо, задумался на миг,
Занес печать над маленьким пакетом
И посмотрел на ящик с пистолетом.
А завтра было то же все точь-в-точь:
Опять толпа и пыль на тротуарах,
Опять лилась и замирала ночь,
Опять шумели в кабаках и барах.
И на Галерной то же, что вчера,
Шкафы, портьеры, бронзовые бра,
И на пакете с вензелем корона,
И за столом на кресле труп барона.