1917-1920-е годы
«ВЕРТИТСЯ ВРЕМЯ НАЗАД»
"Так Вышний повелел хозяин..."
Так Вышний повелел хозяин,
Чтоб были по своим грехам
Социалистом первым Каин
И первым демократам Хам.
ВАРЯГИ
Старший поднялся на лодке:
Сходни народом кипят,
Лица радушны и кротки,
Зол и нерадостен взгляд.
Средний, угрюмый, как филин,
Руки сложил на груди.
Берег велик и обилен,
Только порядка не жди.
Младший, на острое падок,
Молвил, прищурясь на свет:
«Вот и дадим им порядок
Сразу на тысячу лет».
"Он гриву растрепал коню..."
Он гриву растрепал коню,
Он привязал его к плетню,
Поросшему травою.
Моталась черная метла
С собачьей головою.
Он дверь толкнул в убогий храм.
Над чашей поп склонялся там,
Лежал народ во прахе.
Вратами царскими в алтарь
Прошел самодержавный царь,
И все вскочили в страхе.
Он чашу взял из рук попа,
И вновь попадала толпа
В восторге онемелом.
Шатаясь, вышел царь Иван,
Святой Христовой кровью пьян
И сыт Христовым телом.
"Бог всемогущий, продли мои силы..."
Бог всемогущий, продли мои силы,
Дай мне на звезды взглянуть без тревоги,
Дай отдохнуть на пути до могилы,
Остановиться на страшной дороге.
Вечная ночь надвигается плавно.
В круге полярном ушел далеко я.
Жизнь опозорена, гибель бесславна
Нет мне забвенья, нет мне покоя.
"Душный туман заплели..."
Душный туман заплели
Тяжелые косы русалок,
Стихли в суровой дали
Смутные говоры галок.
Вертится время назад,
Былями сделались сказки,
И на востоке горят
Дряхлого запада краски.
Сумрак обнес города
Вещим загадочным тыном.
Див с векового гнезда
Голосом кличет орлиным.
Вновь о родимой земле
Стонет-поет Ярославна,
Бьется на вражьем седле,
Плачется Игорь державный.
СУВОРОВ
Бриллиантовой шпаги
Золотые ножны,
Ордена и бумаги
Мне теперь не нужны.
Лишь солдатские души
В беспечальном раю
Помнят оклик петуший
И улыбку мою.
Всё промчится беспечно
В мире лжи и греха,
Но останется вечно
Дерзкий крик петуха.
ЕКАТЕРИНА
При какой усердной мине
Молодой канцелярист
Подносил Екатерине
Золотообрезный лист?
Как ложились в ровном строе
Под прелестною рукой
Есть высокий, рцы двойное,
Наш , похожий на покой ?
Где, пока на документах
Прижимали воск орлы,
Ждали старцы в синих лентах
Высочайшей похвалы?
Кем?.. А почерк величавый
Так же строен и высок.
И крупины яркой славы
Золотой хранит песок.
КУКОЛЬНИК
Утром кофий, департамент,
Деловой суровый мир.
Под пером скрипит пергамент.
Зеленеет вицмундир.
Бакенбарды и височки,
Уходя в воротники,
Ставят литеры и точки,
Ухмыляются в платки.
До обеда час прогулки.
В полусумраке зари
Потемнели переулки,
Замигали фонари.
Петербургские морозы,
Форнарина, Рафаэль!
Романтические грезы
И бобровая шинель.
ГОГОЛЬ
В синей с гербами карете
Граф Бенкендорф проезжал.
Франтик в атласном жилете
На мостовую упал.
Неторопливый квартальный
Франту подняться помог.
Случай, конечно, печальный,
Долго ль остаться без ног.
Это уж кучер таковский.
– Ваша фамилия? Чин?
– Имя мне Гоголь-Яновский.
– Вы дворянин? – Дворянин.
– Вот ваш картузик, встряхнитесь
И отправляйтесь домой.
Только вперед берегитесь:
Кучер у графа лихой.
ЖЕНА ПУШКИНА
С рожденья предал
Меня Господь:
Души мне не дал,
А только плоть.
Певец влюбленный
Сошел ко мне
И, опаленный,
Упал в огне.
В земле мы оба,
Но до сих пор
Враги у гроба
Заводят спор.
Ответ во многом
Я дам не им,
А перед Богом
И перед ним.
ФЕТ
В моих мечтах не поздним старцем
Ты грустно смотришь на зарю,
А скачешь юным ординарцем
К великолепному Царю.
Как часто всадник вдохновенный
Припоминал на склоне лет
Тот миг, когда в игре военной
Монарху предстоял поэт.
В степи сошлись владыки мира.
И вот без чинов и литавр
С державой сочеталась лира
И с нежной розой строгий лавр.
"Останься навсегда в моем альбоме..."
Останься навсегда в моем альбоме.
В моем альбоме тихо, как в старом доме.
Смотри: другие группы и портреты
Тебя следят ревниво, ищут – где ты.
Но я с собой тебя поставлю рядом,
И будет с грудью грудь и взгляд со взглядом.
Упала крышка на моем альбоме.
Темно в моем альбоме, как в вечном доме.
"Носильщик чемоданы внес..."
Носильщик чемоданы внес.
Второй звонок; окно вагона.
В окне дымится паровоз.
Вдоль ожидающих колес
Стук молотка; кричит ворона.
Бывало, этой красотой
Не мог я вволю надышаться
И говорил мгновенью – стой!
А вот теперь совсем пустой,
И всё равно, куда ни мчаться.
"По неотесанным громадам..."
По неотесанным громадам
Брожу я с тяжким топором
И меряю последним взглядом
Их нисхожденье и подъем.
Стою на каменистом кряже.
Отсюда начинал я путь.
Уж я не тот, но мука та же
Томит и надрывает грудь.
А сзади занавес железный
С прощальным хохотом упал.
Топор мой покатился в бездны.
Похорони меня, провал!
СОН
Будто у Купера или Жюль Верна
Вижу себя я в пустыне горячей.
Пальмы, кустарники, коршун и серна.
Кто-то под белой палаткою плачет.
С красным туземцем я в прятки играю,
Бегаю с ним у неведомых мест.
Оба кричим и смеёмся, но знаю:
Скоро меня он заколет и съест.
Долго ль носиться по солнечным долам?
Вот уж копьё пронизало мне спину,
Чёрный котёл над костром опрокинут,
Коршун кричит в нетерпенье весёлом.
«ПРОЧЬ ПРИЗРАКИ!О, ГДЕ ТЫ, ДЕНЬ ВЧЕРАШНИЙ?..»
"Видел я во сне..."
Видел я во сне
Сумрачный вокзал.
В розовом огне
И буфет и зал.
Пусто всё вокруг,
Мы с тобой одни.
Воротились вдруг
Молодые дни.
На груди цветы,
На столе вино.
Отвернулась ты
И глядишь в окно.
С грохотом в окне
Катится гора.
Говоришь ты мне:
«Подали. Пора».
"В ресницах солнце забродило..."
В ресницах солнце забродило,
И создает из пустоты
Зрачков таинственная сила
Павлиньи краски и цветы.
Гляжу, прищурясь: их разливы
Лазурью радужно горят,
Они мои и мною живы,
Другие их не повторят.
Так я творю в цветах и птицах
Весну неповторимых дней,
Так бродит в божеских ресницах
Стоцветный луч души моей.
"Какая в сердце радость..."
Какая в сердце радость,
Когда восходит май
И пенит жизни сладость
Неисчерпаемой!
Щебечущего мая
Живые голоса
Крылатый звон качают,
Несут его в леса.
Я забываю горе,
Когда плывет ко мне
Зари багровой море,
Когда закат в огне.
"Ещё в небесном царстве рано..."
Ещё в небесном царстве рано,
Не пел петух у входа в рай.
Едва выходит из тумана
Христовой ризы алый край.
У розовеющего луга
Очнувшись, души молча ждут.
Супруга узнаёт супруга,
И дети хоровод ведут.
Зарёю счастия объяты,
Предсмертный забывая страх,
Глядят туда, где встал Крылатый
С пылающим мечом в руках.
"Испортил ты себе загробную карьеру..."
Испортил ты себе загробную карьеру,
Пронзивши пулею свой женственный висок.
И бедная душа, утратившая веру,
Найдет в родном краю лишь камни да песок.
Просторы серые пустыни бесконечной,
Неумолимые, застывшие в тоске,
Откроют пред тобой весь ужас жизни вечной,
И не утихнет боль в простреленном виске.
"Оклеена бумагой голубою...'
Оклеена бумагой голубою,
Вот комната! фарфоровые луны,
Прозрачные, дрожат над пустотою.
Закрой таза: от них лучи как струны.
Струится музыка игрой воздушной.
Хочу спросить: кто создал музыканта?
– Молчи, не смей! – кричит старик тщедушный
И в пыльном зеркале я вижу Канта.
ШОПЕНГАУЭР
Того, кто, обезумевши от слёз,
Удар смертельный над собой занёс,
Мой голос беспощадный успокоит:
Ни счастию не веря, ни любви,
Я говорю несчастному: живи,
Живи лишь потому, что жить не стоит.
"Кобчик трепещет над синим оврагом..."
Кобчик трепещет над синим оврагом.
На гору всадник взбирается шагом.
Белая хата, из камня ограда.
С гор зашумело веселое стадо.
Всадник склоненную видит головку
Тихо с плеча он снимает винтовку.
Выстрел и облако белого дыма.
Кобчик не небе стоит недвижимо.
<КОМАРОВИЧ>
В тебе слились два лика. Первый лик –
Дней пушкинских. Аи, чубук и тахта,
Гвардейский строй, дуэли, гауптвахта
И Германна полубезумный вскрик.
Второй твой лик: в нем оживает шляхта,
Разгул войны, мазурок переклик,
Охота, сейм. И всё сгорает в миг,
Встречая взор самоубийцы Крафта.
Ночь белая болезненно бледна.
Вот юный Достоевский у окна,
Пред ним в слезах Некрасов, Григорович.
Всё это пролетает надо мной
В часы, когда беседую с тобой,
Когда со мной сидишь ты, Комарович.
"Шлемы, щиты, алебарды..."
Шлемы, щиты, алебарды,
Острые крестики пик.
В струны ударили барды.
Весел державный старик.
Красные, черные крестики.
В утреннем небе светло.
Плачет валет о невесте,
Облокотись на седло.
В окна несется упрямо
Рев исступленного рога.
Скорбная молится дама,
Стынут пажи у порога.
Рыцари едут попарно.
Вот загремели мосты.
Хлынул поток лучезарный
На золотые кресты.
"Стою один на башне у окна..."
Стою один на башне у окна.
Тысячелетняя разбита рама.
Лазоревая стелется волна,
Морской туман нежнее фимиама.
Над ней волокна мягких облаков
Расходятся и тают на просторе.
Вот женщина из сказочных краев,
Вот юноши в воинственном уборе.
Вот белый лебедь шею изогнул
И полетел с непобедимым кликом.
Зубчатый замок в небе утонул.
Опять туман и снова лик за ликом.
Вот крадется пятнистый леопард…
Прочь, призраки! О, где ты, день вчерашний?
И дует мне в лицо холодный март,
И страшно одному на ветхой башне.
"Уже с утра я смерть за чашкой чаю..."
Уже с утра я смерть за чашкой чаю,
Как гостью постоянную, встречаю.
Я с ней беседую за самоваром,
Гляжу на блюдечко с душистым паром.
Взгрустнется мне – и гостья успокоит,
Укажет книгу и тетрадь раскроет.
А вечером, лишь чай нальется свежий,
Вновь те же думы и беседы те же.
<Вот кончилась тревога ожиданья,
Я говорю: до завтра, до свиданья.>
"— Я, дедушка, хочу покою..."
— Я, дедушка, хочу покою.
— Ну, что ж, сынок: ищи, найдёшь.
Ступай дорожкою лесною,
А там лугами повернёшь.
Бреду по россыпи песчаной,
Кругом тяжёлых ёлок строй,
За ними светлые поляны,
Где птицы тешатся игрой.
Бегут олени к водопою.
Последний поворот, и вот:
Открылась к вечному покою
Безбрежная, передо мною
Бесстрастная равнина вод.
«ДЕРЖАВНЫЙ ВЗМАХ ДВУГЛАВОГО ОРЛА»
1. ПЕТР ПЕРВЫЙ
Державный взмах двуглавого орла
На Запад мчит, и Русь затрепетала.
Кто твой отец, родная мать не знала,
И родина тебя не приняла.
Недаром кровь стрелецкая текла
И к праведному небу вопияла;
Какой Москва была, какою стала,
Куда твоя рука нас привела?
Дыша на Русь огнем и смрадной серой,
Калеча церковь и глумясь над верой,
Как Ноев сын, ты предков осмеял.
И перед вихрем адских наваждений
Отпрянул богоносец: он узнал
Предвестника последних откровений.
2. ЕКАТЕРИНА ПЕРВАЯ
Предвестника последних откровений
Взяла земля и выслала туман.
Всё та же боль неисцелимых ран,
Всё тот же мрачный и бескрылый гений.
Упав перед царицей на колени,
Безродный князь сугубит свой обман,
Насмешливо ударил барабан,
И гвардия впервые на арене.
Восходит иноземка на престол.
Дочь за царевича холоп всесильный прочит,
Но брак иной грядущее пророчит.
Вновь над Кремлем взвивается орел,
Вновь оживает светлый рой видений,
Дни благодатные, святые тени.
3. ПЕТР ВТОРОЙ
Дни благодатные, святые тени.
Под величавый гул колоколов
Блеск византийских девственных орлов
Озолотил дворцов кремлевских сени.
Царь-отрок встал на красные ступени.
Внимая мудро голосу веков,
Святой Руси он воротить готов
Рай тишины и богомольной лени.
С боярами Царь едет на коне
И держит кречета, а даль в огне,
Зловещий бред томится над Москвою.
Встают стрельцов безглавые тела,
Сыноубийца-дед с своей сестрою.
Бледнеют призраки, чернеет мгла.
4. АННА
Бледнеют призраки, чернеет мгла,
В ней ледяного дома тают крыши.
Императрица дремлет: тише, тише.
Но вот она проснулась и пошла.
Калмычка в жбане квасу поднесла,
Шуты пищат и возятся, как мыши.
Ждет Тредьяковский у оконной ниши,
И кабинет-министр раскрыл дела.
Перо скрипит, и слышится зевота.
Но в дальних залах замелькало что-то,
И медный профиль видят зеркала.
Густой парик рассыпался кудряво.
Да, для того, кому дана держава,
Презренна слава и смешна хула.
5. ИВАН ШЕСТОЙ
Презренна слава и смешна хула,
Но ты, дитя, что встретил ты на троне?
Рубин пылает кровью на короне,
Змея с шипеньем скипетр обвила.
Неумолима хищная стрела,
Не избежать безжалостной погони,
Всё яростней храпят и пышут кони,
Всё ближе карканье и свист крыла.
При зареве полярного сиянья
Отец и мать влачат ярмо изгнанья,
А твой приют – угрюмый каземат.
Под лбом разбитым кроток взор олений,
Но вспыхнет кровь твоя, когда набат
Пробьет свой час для новых поколений.
6. ЕЛИСАВЕТА
Пробьет свой час для новых поколений,
Но как забыть: торжественный рассвет,
Треск барабанов и полозьев след,
Перед казармой крики коней в пене.
Прочь, смертный грех, прочь, память об измене!
Нет, не причастна им Елисавет.
На смуглых ручках страшных пятен нет,
Довольно палачей и преступлений.
Балы шумели, Разумовский пел,
И распускалась жизнь роскошным летом.
Вот Ломоносов с Университетом.
А Фридрих кличет смерть на грудах тел,
Бросает меч и ждет конца мучений,
Вверяясь бегу роковых мгновений.
7. ПЕТР ТРЕТИЙ
Вверяясь бегу роковых мгновений,
Голштинский принц быть русским не хотел,
В отечество он мыслями летел,
В мир фрунтовых побед и поражений.
Вот почему искал он вдохновений
И так старательно смычком скрипел,
Великий совершатель малых дел,
Беспечный Марс игрушечных сражений.
Доверчивое, слабое дитя,
Живя легко и царствуя шутя,
Он с церковью затеял спор неравный.
И Клио беспристрастная сплела
Царю убогому венок бесславный.
Родной святыни Русь не предала.
8. ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
Родной святыни Русь не предала.
Над ней шумит твой лавр, Екатерина,
Клубится розами любви долина,
Затягивает время удила.
Ты прелестью румяной расцвела,
Как несравненного Ватто картина,
Рука твоя столицу Константина,
Кавказ, Тавриду, Польшу потрясла.
Вольтера и Версаль пленив «Наказом»,
Танцуешь ты с гигантом одноглазым.
Сияют свечи, стонет менуэт.
В гостиной царедворцы обступили
Державина: о, царственный поэт,
О, вдохновенных снов живые были!
9. ПАВЕЛ
О, вдохновенных снов живые были!
Их воплотил венчанный командор.
Века провидит солнечный твой взор.
Вселенские в нем замыслы застыли:
Снести очаг республиканской гнили
И подписать масонам приговор.
Заслыша звон твоих суровых шпор,
Враги в плащах кинжалы затаили.
Далматик византийский на плечах
Первосвященника Ерусалима, –
Союз церквей, союз Москвы и Рима!
Какой триумф готовился в веках!
Но мартовские иды снова всплыли,
Удары погребальные пробили.
10. АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ
Удары погребальные пробили.
Кровь брызнула на царский багрянец,
Поникла Русь, предчувствуя конец:
Самодержавный рыцарь спит в могиле.
И все на сына взоры обратили.
Увы, тяжел наследственный венец:
Два мученика – прадед и отец —
Скитаться Александра принудили.
Антихристовых ратей знамена,
Париж и Вена, лесть Карамзина,
Декабрьских дней грядущие тревоги.
Стремился он, не зная сам куда,
Чтоб сказочно исчезнуть в Таганроге,
Но призрак жив и будет жить всегда.
11. НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ
Но призрак жив и будет жить всегда.
О Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда!
В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?
Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира!
Как ждал Царьград славянского царя!
Но черная опять проснулась сила.
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.
12. АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ
Чудовище кровавое завыло,
Ему внимает Александр Второй.
Что сыну завещал отец-герой,
Всё малодушным позабыто было.
Свобода-ложь, как коршун, разорила
Столетиями выкованный строй.
Царь тешился двусмысленной игрой
Пока под ним земля не заходила.
И поздно оглянулся он с тоской:
Враги несметны, как песок морской,
Друзья и слуги сражены обидой.
Где бил фонтан – болотная вода.
Предатель-царь наказан Немезидой,
Подземный гул не стихнет никогда.
13. АЛЕКСАНДР ТРЕТИЙ
Подземный гул не стихнет никогда.
А кто сберег от взрыва храм народный?
Ты, Миротворец, витязь благородный,
С душой поэта чистой, как слюда.
Тебе кричали: нет, – ты молвил: да,
Пора ладье умерить ход свободный,
И тихо Русь повел по глади водной
Меж рифов, скал, среди обломков льда.
Кто был тебя сильнее в целом мире?
Ты указал железный путь к Сибири,
Зарю твою пел вещий лебедь Фет.
Хозяйственную мощь земля копила.
Но в полдень опочил монарх-атлет,
И расцвела священная могила.
АВРЕЛИЯ
Аврелия, твое торжественное имя
Я в голосе веков как эхо узнаю
Не Амалтеи ли таинственное вымя
Вскормило простоту твою?
Обоим нам сродни кормилица Зевеса.
Во мне козлиные ухватки и черты.
Я верный твой сатир, но в темной чаще леса
Меня не замечала ты.
О, спутанный клубок кудрей над тонкой бровью,
Медовым лепестком упавший на висок!
Алел вечерний сад, цветы пылали; кровью
Казался розовый песок.
Дыша ревнивою и вещею грозою,
С заката наступал неотвратимый час.
Нож страсти занесен над жертвенной козою,
Но ты не опустила глаз.
Аврелия читала.
На солнце пруд дрожал.
Павлинье опахало
Курчавый раб держал.
Распущенные сзади
И на плечах у ней
Чуть золотились пряди
Сверкающих кудрей.
Аврелия зевнула.
За садом крики жаб.
Одежды распахнула.
Их принял черный раб.
И долго отражалась
Красавица в пруде,
То в воду погружалась,
То плавала в воде.
Аврелия устала
И села вновь читать.
Павлинье опахало
Задвигалось опять.
Распущенные сзади
И на плечах у ней
Чуть золотятся пряди
Невысохших кудрей.
Она в саду дремала на ковре
И таяли в закатном янтаре
Ее черты.
А я, с волынкою, в кустах.
Кругом на голубых листах
Цветы.
Волынка завывает и поет,
Рыдает, замирает и зовет.
И на ковре
Аврелия приподнялась.
Ночная птица Пронеслась
К заре.
Раскрылся жадный неподвижный взгляд.
Как хищно зубы мелкие блестят!
Она встает.
Она идет, она бежит.
Волынка радостью дрожит,
Поет.
Секира времени, как смерть, неумолима.
Волчицы вскормленник, сдержи победный шаг:
Уже на головнях разрушенного Рима
Свои шатры раскинул враг.
Рукой безбожника поруганы святыни.
Скорей, прекрасная Аврелия, бежим
На узком корабле по голубой пучине.
Не возродится гордый Рим.
Ты помнишь ночь, пожар? Безумными прыжками
К заливу я тебя бесчувственную мчал,
А варвар бешеный, грозя, летел за нами
И задыхался и кричал.
В плече моем стрела, но я призвал Венеру:
Спаси рабов твоих, владычица любви!
Шатаясь, чуть живой, узнал свою пещеру
И пал на камни весь в крови.
На востоке морская полоска.
Под ногами гнездятся кусты.
Свод пещеры угрюмо и жестко
Виноградные кроют листы.
Осторожною козьей походкой
Ты скользишь по тропинкам глухим.
В темных складках туники короткой
Еще муксусом веет былым.
Ты приносишь мне древние свитки,
Свежий хлеб и корзину с вином,
И в рубиновом жарком потире
Старый мир отражается сном.
Море жизни, смиряясь, немеет
Пред зарей невозможных надежд.
Умирающим муксусом веет
От печальных и строгих одежд.
Пей, Аврелия. Былое
Подымается в вине,
Точно царство водяное
В ясной глубине.
Вьются ласточки крикливо.
Ты забыта, я разбит.
Что ж молчишь ты сиротливо
У моих копыт.
Пей, Аврелия. Мечтами
Вновь былое оживим.
Снова встанет перед нами
Величавый Рим.
Полководец-триумфатор,
Грозный консул, жрец седой
И печальный император
С гордою женой.
Кто ж из сладостного кубка
Льет нам горькую струю?
Мир трепещет, как голубка.
Увидав зарю.
Но цветут многообразно
Эти губы и глаза,
Эта полная соблазна
Женщина-коза.
Ты говорила мне: от пепла и развалин
Уйдем в счастливые, блаженные леса.
Забудем родину, где человек печален
И равнодушны небеса.
Аврелия, с тех пор как ты меня узнала,
В тебе и родина и счастие мое:
Ведь с Капитолия давно уже упало
Победоносное копье.
Нет, Цезарь не придет, и в римлян я не верю:
На граждан мировых, зевая, смотрит мир,
Потомок Августа спешит навстречу зверю
И стал патрицием сатир.
Мой Рим – Аврелия. О чем же мы тоскуем?
Мгновенно набежит последняя гроза,
И мне уста твои прощальным поцелуем
Закроют бледные глаза.