Пленников загнали в добротную с виду постройку. Каждого от души огрели палкой.
«В подвал посадят, – подумал Глеб. – А потом прилюдно повесят. Фашисты любители публичных казней».
Огонь в деревне уже потушили, но дым клубился, расползался по земле.
– Обычное дело, товарищ лейтенант, – вздохнул Гончар. – Этих парней и девчат постоянно ловят и убивают, но меньше их не становится. Скоро от всех деревень вокруг останутся одни головешки. Но эти были подготовлены. Даже чуть не сбежали.
– О чём молчите, товарищ лейтенант? – осторожно спросил Левашов.
Это был один из редчайших случаев, когда Шубин не знал как быть. Какое дело полковой разведки до этих несчастных? У них свои задачи у него свои. Вмешиваться в чужие дела только делу вредить. Но с другой стороны свою задачу группа выполнила, должна вернуться в расположение и не произойдёт ничего ужасного если они немного задержатся.
– Сами понимаете, бойцы, – проговорил лейтенант. – Там наши. Пусть лопухи и недотёпы, но всё равно наши. Не можем мы их бросить. Согласны?
Разведчики молчали.
– Да, это не то чем мы должны заниматься, – продолжал Глеб. – Но свою задачу мы выполнили. Не хочу вас неволить, это не приказ. Кто не хочет может отправляться в наше расположение. С остальными мы попробуем вытащить этих ребят. Скоро начнёт темнеть. Подобраться туда несложно. По прямой метров триста. До утра их не казнят. Вытаскиваем и в южный лес, – он показал подбородком на тёмный лесной массив слева от деревни. – Нас могут преследовать хоть до посинения, мы всё равно уйдём. Кто со мной?
– Зачем спрашиваете, товарищ лейтенант? – вздохнул Таманцев. – Мы своих не бросаем. Надо вытаскивать.
– Вы словно узнали там кого-то, – метко подметил Вербин. – Прямо в лице изменились. Мне не показалось, товарищ лейтенант?
Глава девятая
Его бойцам впору памятник ставить за стойкость. почти сутки на морозе и никто не хныкал, не рвался к костру или в тёплое помещение. Одежда соответствовала погоде, но сутки – это много.
Ждать сумерек не стали. К четырём часам все разведчики собрались у растерзанной силосной ямы на южной околице деревни. Запашок здесь царил отменный. Спускались в яму зажав носы Вербин представил, что такое русский дух и с чем его едят. Добрались без приключений. Оккупантам ничто не мешало выявить противника в складках местности.
– Вербин, Гончар, Таманцев и Боровкин – остаётесь здесь, будете прикрывать наш отход если что. Рассредоточиться. В эту яму больше не лезть, а то навсегда пропахнете. Можете занять пару сараев. Держите наготове гранаты. Остальные за мной, но вперёд батьки не лезть.
Присутствие немцев чувствовалась во всём. Работали генераторы, доносилась чужая речь. Впрочем речь была и русская. Надрывал глотку какой-то мужик, звал плотников к сельсовету, срочно требовалось что-то сколотить. Воображение уже подсказывало что именно. Судя по всему в деревне находился собственный полицейский участок и целая свора наспех обученных фашистских прихвостней.
За околицей было спокойно. Где-то скулила собака. Покосившиеся избы вросли в землю. Крыши прогибались под снежной массой. Печи топились практически везде. Глеб перелез через плетень, перебежал к углу дощатого сарая. Следом подтянулись остальные, подбегали пригнувшись.
– Уткин, остаться здесь. Каркать умеешь?
– Нет, товарищ лейтенант. Вороной никогда не пробовал, но как кулик могу. Мы когда с ребятами из нашего гаража на охоту ездили…
– Не продолжай. Кричи как кулик. Закопайся тут. Пошли.
На этой окраине находились постройки сельскохозяйственного назначения. В текущий момент их не использовали. Если и имелась в деревне живность, к приходу оккупантов ее точно не стало. Немцы стояли в Булатове не меньше недели.
На всю группу имелся один единственный глушитель. В войска подобные изделия поступали редко и выдавали их на задание неохотно. Глеб извлёк из внутреннего кармана револьвер, навернул на ствол увесистой цилиндр, сунул обратно за пазуху. Пригнувшись добежал до продолговатого строения, оторвал пару досок у самой земли, они едва держались, заполз внутрь. Судя по неистощимым запахом в лучшие времена здесь был коровник. Половицы прогнили, громоздились ржавые бидоны, охапки слежавшегося сена. С внутренних стен осыпалась штукатурка.
Хлев промёрз насквозь, но в нём хотя бы не дуло. Бойцы пробрались внутрь, растянулись по сумрачному пространству. Сохранилась дверь на противоположной стороне, она была прикрыта. В окна вместо стёкол были вставлены фанерные щиты. Фанера прогнила насквозь в ней зияли дыры. Через эти амбразуры открывался вид на двор соседнего здания.
Постройка была добротной, сложенной из брёвен. Очевидно имела отношение к администрации колхоза. На крыльце осталось вывеска, но о чём она гласила прочесть было невозможно. Очевидно в здании были неплохие подвалы, раз здесь держали пленных. На крыльце курили и гоготали двое. Это были не оккупанты. Мужики с небритыми русскими лицами, одетые в фуфайки, ушанки и ватные штаны. За плечами болтались карабины «Маузер». На рукавах белели повязки и что на них написано тоже неясно.
– Полицаи, сука! – прошипел обосновавшийся рядом Гулыгин. – Предатели народа, мать их! Товарищ лейтенант, да мы их на раз уложим.
– Помолчи, – буркнул Глеб. – Просто наблюдаем.
Перекур не затянулся. Представители местной власти потоптались на крыльце, выбросили окурки и вернулись в здание. Там было тепло. Из печной трубы на скате крыши валил дым. У крыльца громоздилась поленница колотых березовых чурок. Там же воткнутый в колоду топор. Полицаи плотно прикрыли за собой дверь.
Вагонов времени разведка не располагала. Шубин посмотрел на часы, давно уже начало смеркаться. Полумрак густел, хотя видимости ещё сохранялась. Выходить через дверь была опасно, она не могла не скрипеть. Фанерный лист держался на честном слове, отогнуть его не составляло труда. Вряд ли здание было набито полицаями. Трое, максимум четверо.
Шубин начал осторожно отрывать лист. Предостерегающе зашипел Карабаш. Глеб застыл, снова прильнул к щели. Справа на углу показались ещё двое, примерно того же возраста, белые повязки, карабины. Полицаи были неплохо утеплены. На ногах валенки, меховые рукавицы. У этой парочки тоже было приподнятое настроение. Они оживленно переговаривались, обильно перемежая слова матерщины. Потом поднялись на крыльцо, гаркнули «Свои» и скрылись в помещении.
Шубин мысленно выругался.
– Как же, свои… – процедил Карабаш. – Все свои здесь. Товарищ лейтенант, так мы никогда до цели не доберёмся. Шастают упыри туда-сюда.
Снова ждали. Никто не выходил. Разведчики сквозь зубы безжалостно крыли нелестными словами фашистских приспешников. Откуда взялось сразу столько предателей? Неужели не вывели всех в предвоенные годы? Время бездарно уходило. Но штурмовать здание, набитое вооружённой охраной, было безрассудством.
Вскоре заскрипела дверь и полицаи выгнали пленников на мороз.
– Прогулка, дорогие товарищи. Дышим свежим воздухом! – гоготал плечистый, румяный бугай.
Несчастных сбрасывали с крыльца, стращали карабинами.
– Гуляем по двору, никуда не уходим!
Пленники были босые. Верхней одежды их тоже лишили и они мгновенно продрогли в своих залатанных штанах и тонких кофтах. Они дрожали, приплясывая на снегу, со злостью смотрели на полицаев. Лица ребят мгновенно посуровели, но они не просили пощады, не ныли. Впрочем сил ругаться и крыть предателей у них тоже не было. Это были двое мужчин и женщина, молодые парни слегка за двадцать, возможно вчерашние выпускники московских ВУЗов. Их лица были бледны, глаза подбиты. У обоих от мёрзли ноги, кожа почернела. Они с трудом держались друг за друга, ковыляли как инвалиды. Видимо не подумали об обуви, слишком долго находились в лесу, а беда с ногами началась ещё до пленения.
У женщины дела обстояли лучше, по крайней мере ноги пока ещё не чернели. Она стояла спиной к Шубину. Невысокая, худая, в бесформенных штанах и какой-то замызганной кофточке. Спутанные волосы неопрятно висели. Со спины она разительно напоминала пугало. Потом она повернулась и Шубин чуть не задохнулся. Это была Настя Томилина. Он не мог поверить своим глазам. Такие встречи одна на миллион. Так вот о чём трубила интуиция! Вот почему сжималось сердце! Глаза не видели, а сердце чувствовало.
Девушка служила в разведвзводе. История запутанная, сложная. Он её едва не выгнал по причине женского пола и хорошо что не выгнал. Она одна стоила десятка. Настя спасла жизнь лейтенанту. Шубину. Печально, но факт. Прошёл всего месяц после операции по спасению генерала Беспалова. Выжили только Шубин, Леха Кошкин и Настя Томилина. Часть расформировали, людей разбросало кого-куда. Настя не писала. Куда писать, если части тасовали как карточные колоды. По предписанию она должна была направиться на курсы разведывательно-диверсионных групп. Что ж, всё сходится. На лбу не написано, что она прошла огонь и воду.
– Товарищ лейтенант, – насторожился Левашов. – Вы аж почернели весь.
– Всё в порядке. Я просто немного знаю эту женщину.
– Ну понятно, – усмехнулся Гулыгин. – Вот почему мы здесь!
– Да пошёл ты! – огрызнулся Глеб. – Я не видел, что это она, далеко было.
– Мистика… – со знанием дела резюмировал Карабаш.
Узнать эту девушку было трудно но он узнал её. Как же вы изменились, красноармеец Томилина… На сером исхудавшим лице остались только глаза, тоскливые, злые. Лицо изуродовала судорога, она ещё не дошла до того состояния, когда в предсмертном забытье не чувствуешь холод.
Полицаи смеялись над ней, тыкали пальцами. Попыток посягнуть на девичью честь, по-видимому, пока не было. К такой не подойдёшь с лаской, обязательно что-нибудь откусит.
Она смотрела исподлобья на своих врагов и Глеб, кажется, догадывался о чём она думает.
– Товарищ лейтенант, мы можем перестрелять полицаев прямо сейчас, – прошипел Асташкин. Только прикажите. Мокрого места от них не оставим!