– Ума не приложу, чем он мог забиться.
– А тебе не всё равно, – хмыкнул Гончар. – Сажей, кирпичами, дохлыми галками. Бесполезно, только дымом отправимся, а согреться не сможем.
– А я уже согрелся, – усмехался Гулыгин. – Слушайте, в этой обители не может быть только одна печка. Невозможно отопить всю эту громаду одним камином.
– Я нашла! – высунулась с лестницы Настя. – Прошу следовать за мной, товарищи.
Ещё один камин красовался на втором этаже, за монашескими кельями. Помещение было просторнее этих клеток. В нём сохранились письменный стол и колченогий шкаф. Возможно в годы религиозного мракобесия здесь проживало лицо относящееся к руководству заведения. Тяга работала, дым от сгоревшего стула благополучно ушёл в атмосферу.
Народ оживился, стал церемонно выражать признательность девушки, сделавшей такое важное дело. Бойцы таскали мебель, ломали её руками, прикладами, бросали в камин. Левашов притащил ворох халатов и фуфаек, разбросал их по полу. Пламя трещало, пожирая растопку. Люди застонали от блаженства, потянулись к огню. Приятная истома поползла по телу. Помещение нагрелось за считанные минуты, даже стало жарко.
– По меньше дров бросайте, мужики, – смеялся Левашов. – Мы же не в парной, право слово…
Выходить из помещения было смерти подобно. Уже в коридоре, за закрытой дверью, царил холод. Снова стаскивали валенки, отогревали замёрзшие пальцы.
– Никуда отсюда не уйдём, – бурчал поднос раскрасневшийся Карабаш. – Запрёмся, раскочегарим все печки и будем держать оборону.
Пришлось напомнить:
– Мы вообще-то на войне, товарищи разведчики. Дежурить по часу. Так и быть, наружу можно не выходить. Курсировать по внешней галерее второго этажа и зорко обозревать окрестности. Держать в поле зрения крыльцо и калитку. Асташкин первый.
Это был удар ниже пояса. Горестно вздыхая разведчик удалился нести службу. Остальные облегчённо выдохнули. Левашов украдкой перекрестился, видимо, обстановка действовала. Остатки еды уничтожили мгновенно, выделив часть припасов Асташкину.
– Ничего, пока хватит, – кряхтел Гончар, выскребая консервную банку алюминиевой ложкой. – Завтра в полк придём, до отвала наедимся, – он сыто срыгнул. – А что тут было, не знаете? Ну, пока фабрику не открыли. Мы люди современные, по всяким монастырям не очень. Церковь или что?
– И церковь тоже, – кивнул Глеб. – А также общежитие, где проживают монахи и послушники. Ну это те, которые только готовятся посвятить себя монашеству. Огородик должен быть на заднем дворе, может что-то ещё. Я, знаешь ли, тоже не силён в религиозных обычаях. Но жили они затворниками, в свет не выходили.
– А чего они тут делали? – настаивал Гончар. – Эти ваши монахи и послушники, главные попы.
– Да вроде ничего не делали, – пожал плечами Глеб. – Прятались от мира и общались с Богом. Называли себя праведниками. Молились и плакали за всех людей.
– За всех? – уточнил Гулыгин. – И за Гитлера?
– Тёмный ты, Гулыгин, – засмеялся Карабаш. – Не знаешь, что фашисты и их пособники тоже люди, только глубоко несчастные. Их души также нуждаются в спасении, разумеется после покаяния. Они ведь такими не родились. Шучу, а то подумаешь не весь что.
– Подождите, мужики, – упорствовал Гончар. – То есть в то время, когда вся страна боролась с буржуями, строила социализм, поднимала промышленность, сеяла поля, уничтожала врагов народа, эти бездельники тут сидели? Ничего не делали, только молились за всех нас и общались с Богом?
– По большому счёту так, – согласился Шубин.
– Правильно мы сделали, что попов свергли, – проворчала Настя. – Нет ничего вреднее религии. От неё все беды. Сколько воин вели во имя Бога и от его имени, миллионы людей положили. У немцев на пряжках ремней написано – «С нами Бог». Это что за бог такой, что позволяет захватывать чужие страны и уничтожать население.
– Насколько я знаю… у нас и у них Бог один, – осторожно заметил Левашов.
– Только интерпретации разные, – сказал образованный Карабаш. – Монастыри, кстати, никогда не пустовали. Даже конкурс проводили на высокое звание монаха. Тоже послушничество, говоря по нашему – испытательный срок. Люди по разным причинам шли в монастыри. Одним надоедала мирская жизнь с её хлопотами. Другие крупные нагрешили, хотели искупить грехи, поскольку верили в рай и ад, им как-то не хотелось целую вечность после смерти жарится в аду. У третьих мозги исковерканы были, и вправду думали, что неустанными молитвами спасут человеческий род, погрязший в грехе. Но это полная чушь – взять на себя миссию бога.
– Ладно, отставить эти религиозные страсти. Давайте спать, – проворчал Глеб. – Выходим не позднее десяти утра. Надеюсь метель уляжется.
– Спим уже, товарищ лейтенант, – выдохнул Левашов, зарываясь в заплесневелой фуфайке. Хорошо здесь, уютно. В этой комнате видать аббат их жил.
– Чукча ты, – проворчал Карабаш. – Аббат это у католиков. А наши православные.
– Ну и как же его величать?
– Да хрен его знает, товарищ боец. И эйроманах, и игумен… И им свечку при посвящении в сан не держал.
В монастыре было тепло, уютно. Потрескивали деревяшки в камине. Но глубоко в душе Глеба засело беспокойство, мешало уснуть. Настя не льнула к нему, лежала рядом смотрела затуманенным взором. Потом вяло улыбнулась и уснула. Лейтенант озадачено её разглядывал, пытался разобраться с мыслями. Не мог, понять почему становится нечётким образ Лиды Разиной. Почему он уже не может обстоятельно представить её лицо, а видит только мутный контур. Откуда взялась в его жизни это бравая разведчица, которую судьба забросила в диверсионные подразделения, проще говоря сборище неопытных юнцов, ищущих смерть. Что будет дальше? Придут в полк, снова расставания, ежедневный риск. Кто-то из них непременно погибнет. Так стоит ли затевать безрассудное мероприятие, чреватое острой, душевной болью? Появилось желание подобраться к девушке поближе, обнять её. Он разозлился на себя, отвернулся к камину, обнял вместо девушки нагревшийся автомат и быстро уснул.
Сон был беспокойный. О том как в спящем виде он держал руку на пульсе, проверял посты, наблюдал за местность. Он засыпал, потом просыпался, балансировал на грани сна и бодрствования, слышал шум, видел как блуждают в пространстве люди. Менялись часовые. Кто-то сидел на корточках у камина, подкладывая дрова. Горели свечи разбрасывая зыбкий, колеблющийся свет. Совсем рядом посапывала Настя и снова не хватило смелости положить на неё руку.
Он очнулся в очередной раз и вздрогнул. В метре от него сидела упитанная крыса, подбирала лапами хлебные крошки, отправляла в рот. Она была в длину не меньше тридцати сантиметров, длинный голый хвост, розовая изнанка мохнатых ушек. Крыса сидела в угрожающей близости, бусинки глаз пристально смотрели на разведчика. Она оставила в покое крошки, застыла, только нос совершал слабые движения. Соседство было не очень приятным. Здешние крысы похоже не голодали, осталось ещё в закромах чтр-то съестное.
Шубин шикнул на неё, замахнулся рукой. Крыса развернулась, вальяжно двинулась прочь, невозмутимая, исполненная достоинства. Дверь в коридор была приоткрыта, крыса перевалилась через порожек и растворилась в темноте.
Взгляд остановился на рации, стоящей у стены. Что же его так беспокоило?
Когда он снова проснулся часовая стрелка приблизилась к отметке девять. Пять часов проспали, пора и честь знать. Кто-то уже проснулся, другие ещё сонно сопели и кряхтели. В келью заглянул часовой красноармеец Левашов.
– Товарищ лейтенант, а где Гулыгин? – боец заразительно зевал.
– Ушёл Гулыгин, – потянулся и поднялся Гончар. – Сказал, что надоела ему монашеская жизнь. Пошёл в подвал искать сокровища первобытных монахов.
– Каких монахов? – не понял Глеб.
– Ну он так сказал, – смутился Гончар. – Выспался боец. Три часа на сон – просто роскошь.
Послышался топот. Все насторожились. Вскочила и завертела головой заспанная Настя. В келью влетел взволнованный Гулыгин.
– Товарищ лейтенант, в подвале люди сидят. Не военные, наши, гражданские. Ей богу, перепугался даже. Спускаюсь туда, иду, а на меня вдруг такое привидение из-за угла, бородатый мужик, страшный, в длинных одеждах. Я, ей богу, чуть не пристрелил его.
– Вот тебе и призрак первобытного монаха, – ухмыльнулся Карабаш. – Ты про сокровища у него спросил?
– Да иди ты! – отмахнулся Гулыгин. – Не припомню, чтобы боялся чего-то, а тут аж зубы застучали. Потом баба появилась.
– Тоже в длинных одеждах? – уточнил Карабаш, сдерживая смех.
– Ну да, – растерялся Гулыгин, потом вспыхнул, сжал кулак. – Слушай умник, я сейчас тебе в ухо дам!
– Никогда не угрожай человеку с автоматом, – назидательно сказал Карабаш и на всякий случай отступил. – Даже человеку с пустым автоматом никогда не угрожай.
– Короче… – повысил голос Глеб. – В подвале гражданские?
– Так я и пытаюсь вам это объяснить, товарищ лейтенант! – кипятился Гулыгин. – Мы же не стали подвал осматривать. Решили, что немцев там нет. Их там и впрямь нет, а гражданские есть. Пятеро, один больной. Бежали из соседней деревни. Её поджечь кто-то пытался, а немцы стали хватать народ и расстреливать. Они мирные, товарищ лейтенант. Сидят в подвале и всего бояться. Что будем делать? В принципе скоро наши сюда придут и они смогут выйти…
Но ознакомиться с этой публикой безусловно стоило. В подвал не спускались, снова ошибка. Теперь понятно почему калитка была заперта на засов.
Шубин оставил Гончара и Асташкина насторожить монастырь а с остальными направился в подвал. Гулыгин возглавлял процессию, светил фонарем.
Подвалы под монастырём действительно были знатные. Узкий коридор с каменными стенами вывел в сумрачный зал с низким потолком, который поддерживали массивные колонны. У дальней стены громоздились какие-то доски, разобранная мебель, задубевшие мешки с цементом. От зала лучами ответвлялись три коридора, чернели их бездонные проемы.
– На самом деле тут всё несложно, товарищ лейтенант, – зашептал Гулыгин. – Мне просто любопытно стало, спустился. Все коридоры заканчиваются тупиком. Помещений немного, но они просторные. Есть смежные комнаты, есть отдельные. Два коридора по быстрому смотрел, свернул в третий, а на меня как попёрли эти призраки. Думали что я немец, хотели доской огреть. Но когда я по-русски материться начал, передумали.