— Как пишется Морриган? — спросил он, и повторяя за мной буква за буквой, вывел моё имя. Помнится, я ещё долго смотрела на надпись, восхищаясь её изгибами, линиями и тем, как необычно стало выглядеть моё имя.
Недели и месяцы мы всем делились друг с другом. Джафир отличался не меньшим любопытством, чем я. Парень жил с одиннадцатью людьми. Все были одной семьёй, но он точно не знал, скольких на самом деле связывают родственные узы. Фергюс ему не объяснил, но это и не имело значения. Женщина по имени Лаурида объявила Джафира своим сыном, но он не знал, так ли это. Лаурида была женой Фергюса, но появилась в клане только на восьмом году жизни Джафира — вот почему он сомневался. Однажды Лаурида просто приехала с Фергюсом и осталась. Ту же, кто могла быть его настоящей матерью, Джафир помнил очень смутно: только голос, не лицо.
Он спросил, была ли Годрель моей матерью, и я сказала, что она моя бабушка. Джафир этого слова не знал. «Мать моей матери, — пояснила я. — Ама меня вырастила, а моя мать умерла, когда я была совсем маленькой».
— А твой отец?
— Я никогда его не знала. Ама говорит, что он тоже умер.
Джафир поджал губы. Возможно, спросил себя: «Не от рук ли моих родичей погиб её отец?». Вероятно, папу действительно убили стервятники. Ама никогда не рассказывала, как это случилось, но её глаза неизменно вспыхивали гневом и она тут же переводила разговор на другое.
Как-то я спросила Джафира о его брате, но он только пожал плечами и показал шрам на руке.
— Стефану привычнее изъясняться при помощи кулаков.
— Пожалуй, стоило бы воздержаться от знакомства.
— А я бы воздержался от того, чтобы вас знакомить, — ответил Джафир, подшучивая над моей манерой выражаться, и мы оба рассмеялись.
Я не осознавала, что между нами протянулась ниточка дружбы. Это казалось невозможным. Однако парень, когда-то спрятавший меня от своих родичей-стервятников, как выяснилось, способен и на другие добрые поступки: сплести браслет из луговой травы, подарить щербатую тарелку с золотым ободком, найденную в руинах. Однажды, заметив, как я разглядываю облака, он вручил мне пригоршню неба, просто чтобы увидеть мою улыбку. Я положила ее в карман. Бывало мы несказанно злили друг друга своей непохожестью, но всегда мирились. Мы менялись вместе: незаметно, день за днём, медленно, будто дерево, что просыпается после зимней спячки.
Но однажды все резко изменилось раз и навсегда.
Тем утром он из рогатки с десяти шагов подстрелил белку и пытался научить тому же меня, но раз за разом мои камни позорно летели мимо. Он обзывал меня мазилой, а я смотрела на него волком.
— Нет, не так, — проворчал он, лёжа на лугу. — Вот так. — Он вскочил и, встав сзади, положил поверх моих рук свои. Затем, прижимаясь грудью к моей спине, медленно натянул рогатку и замер. Повисло неловкое молчание, которое, казалось, продолжалось вечно. Ни один из нас не смел шелохнуться. Я пыталась разобраться в своих необычных ощущениях. Его тёплое дыхание овевало мне ухо, сердце пустилось вскачь, я чувствовала: между нами происходит нечто необычное. Нечто сильное, необузданное, полное неопределённости. — Не важно. — Внезапно он выпустил мои руки и отступил. — Мне пора.
Джафир взлетел на лошадь и ускакал, не попрощавшись. Я смотрела вслед, пока он не скрылся из виду.
Я не пыталась его остановить. Мне хотелось, чтобы он уехал.
Длинный общинный дом гудел от разговоров, но я чувствовала себя не в своей тарелке. Смотрела на столбы, камыш, звериные шкуры на стенах и укладывала чистые тыквы.
— Ты за ночь едва ли пару слов вымолвила. Что с тобой, дитя?
— Ама, я не ребёнок! — развернувшись, резко ответила я. — Разве не видишь? — Я втянула воздух, сама удивляясь своей вспышке.
Ама взяла у меня из рук тыквы и отложила в сторону.
— Да. — Её голос был тих. — Детского в тебе больше нет, передо мной… молодая женщина. — Её бледно-серые глаза блеснули. — Я просто отказывалась это замечать. И как ты так быстро выросла?
— Ама, прости! Я не хотела грубить… — кинулась я к ней в объятия.
Но оправданий у меня не осталось. В голове творился полный сумбур, тело казалось чужим. Стоило вспомнить о тёплом дыхании Джафира на коже, как в животе разливалось тепло.
— Все хорошо, — сказала я. — Пойдём, остальные ждут.
Ама потащила меня в глубь общинного дома, где у очага уже сидело всё племя. Я устроилась между Микой и Бринной. Ему было тринадцать, а ей — двенадцать, но теперь оба казались мне такой малышнёй. Как и Шей и Шанталь, близнецы-восьмилетки напротив. Для меня все они были детьми.
— Расскажи нам историю, Ама, — попросила я. — О прежнем мире.
История бы меня успокоила, мысли все ещё скакали в голове, как кузнечики по полю.
Дети хотели слушать про башни, богов и Бурю.
— Нет. Расскажи лучше, как ты встретила папу, — попросила я.
Ама неуверенно посмотрела на меня:
— Но это история не о прежнем мире, а о том, что случилось после его гибели.
Я нервно сглотнула:
— Тогда расскажи нам о том, что случилось после его гибели.
Я слышала эту историю раньше, но очень давно. Мне нужно было услышать её снова.
— Мы познакомились через двенадцать лет после Бури. Мне шёл всего восемнадцатый год. К тому времени я далеко забралась с Выжившими, но место было столь же разорённым, как предыдущие. Нам помогали смекалка и сила духа, мать учила меня доверять голосу Знания внутри, ибо всё иное значило мало. Карты, технические устройства и прочие изобретения человечества не помогли бы нам уцелеть и найти пищу. День ото дня я заглядывала в себя всё глубже, открывая умения, которыми боги наделили нас в начале времён. Казалось, к этому сведётся вся моя жизнь, а затем я повстречала его.
— Он был красивым?
— О, да.
— Сильным?
— Очень.
— Он был?..
— Хватит перебивать, — шикнула я на детей. — Дайте ей закончить.
Ама с удивлением посмотрела на меня и продолжала дальше.
— Больше всего меня поразила его доброта. Мир погряз в трясине отчаяния, и доброта была такой же редкостью, как ясное голубое небо. Мы наткнулись на подвал, оставшийся от прежних дней. Тогда ещё встречались кладовые с не испорченной и не разграбленной едой, но соваться в такие места было рискованно. Главарь тех, кто её охранял, нас заметил и замахал «идите прочь», но ваш папа стал упрашивать ради нас и смягчил его. С нами поделились тем немногим, что у них было. Тогда я последний раз ела оливку, но этот вкусный пустячок положил начало кое-чему куда более… приятному.
Пата закатила глаза, а другие миадрес засмеялись. «Куда более». Скрытые смыслы в историях Амы больше от меня не ускользали.
— Куда ты так спешишь? — спросила Ама. — Полевые жуки устроят тебе выволочку, если опоздаешь? — В её голосе звучало подозрение. А ещё она наблюдала за мной, пока я торопливо управлялась со своими утренними обязанностями.
Сбавив шаг, я устыдилась того, что утаиваю от Амы здание с книгами… и Джафира. Но недостаточно, чтобы выложить правду. Одно я уже поняла: Ама не может читать мои мысли, как я когда-то верила. И всё же она их знала. Дышала ими. Жила ими. То же самое относилось к мыслям всего племени. Такой груз тяжело нести, и часть её ноши однажды должна была перейти мне.
— Ама, тебе что-то нужно?
— Нет, дитя. — Она погладила меня по щеке. — Иди. Собирай. Я понимаю: порой человеку нужно уединение. Просто не позволяй мирной жизни убаюкать твою бдительность. Опасность всегда рядом.
— А я всегда настороже. Ама, я всегда помню об опасности.
Глава восьмая
Я пролетела поля. Задыхаясь, промчалась по ущелью. Солнце уже жарило вовсю, и у меня по спине ручьями катился пот. Я не останавливалась что-нибудь собрать, пустой мешок неистово трепетал в кулаке. У тропы в древнее здание с книгами к суку была привязана лошадь Джафира, а потом я заметила и его самого.
Он стоял между двух колонн посередине широкого крыльца перед входом и следил за мной. Джафир тоже пришёл рано. Я замедлилась, чтобы отдышаться, и посмотрела на него так, как никогда раньше… так, как не позволяла себе на него смотреть. Каким же он стал высоким, на голову выше меня! Рёбра больше не выпирали, вечно спутанные пряди каким-то образом превратились в прекрасную густую гриву и красиво ниспадали на сильные, мускулистые плечи. Взгляд скользнул на широкую, мощную грудь, вчера прижимавшуюся к моей спине.
Джафир наблюдал, как я поднимаюсь по ступенькам, но ничего не говорил. Я тоже молчала, но чувствовала: сегодня всё будет не так, как вчера или раньше. Дойдя до площадки перед входом, я тихо поздоровалась.
Он, сглотнув, отступил.
— Прости, что вчера так быстро тебя покинул.
— Можешь не объясняться.
— Я приехал сказать, что больше не буду с тобою встречаться. Есть лучшие места для охоты.
У меня оборвалось сердце. Я отказывалась верить.
— Не могу тратить время, рассиживая с тобой, — добавил он.
В мгновение ока моё неверие превратилось в гнев.
— Значит, дружить с девушкой из племени Выживших это одно, а…
— Ты ничего обо мне не знаешь!
Оттолкнув меня в сторону, он сбежал по ступенькам.
— Давай, Джафир, уходи! — прокричала я вслед. — Проваливай и никогда больше не возвращайся!
Он отвязал коня порывистыми, злыми движениями.
— Проваливай! — снова крикнула я.
Перед глазами всё расплылось как в тумане.
Джафир помедлил, глядя на седло, его руки яростно сжимали поводья.
Моё сердце замерло в надежде, но он, покачав головой, вскочил на лошадь и ускакал.
Я чувствовала себя так, словно задыхаюсь.
Скользя рукой вдоль стен для поддержки, я на ослабевших ногах вернулась в руины. Меня поглотила прохладная темнота. Привалившись к колонне, я сползла на землю и перестала сдерживать слёзы. Во мне бушевали горе, обида и ярость.