— Вот это кнут так кнут! — хвастался он. — А дернул легонько. Я думал, что самый обыкновенный бычок, а тут такая громадина. Посмотрите, дедушка.
Большой, головастый, черный, как. Пятница, бычок сердито всплескивал хвостом, прыгал на дне баркаса. Озабоченный Коська, блестя голубыми глазами, опять надевал поживу на крючок. А у меня не дергало, и я сидел молча. Я чувствовал, что мне никогда не удастся поймать такого бычка. Дедушка похвалил Коську, закинул свою удочку и только тогда обратился ко мне:
— А у тебя как, Даня, не дергает?
— Не дергает, — говорю потупившись.
Дедушка взял из моих рук удочку и начал выбирать лесу.
Она не желала выходить на поверхность моря.
— Ого! — озабоченно воскликнул дедушка. — Зацепилось, что ли?
Но вот леса начала поддаваться. Дедушка, загадочно взглянув на меня, быстро заработал руками. Я смотрел в морскую глубину, туда, где таяла моя леса, и ждал, что произойдет какое-то чудо. И оно в самом деле произошло. Поначалу мне померещилось, что в морской глубине волчком завертелась дедушкина широкополая шляпа. Потом я сообразил, что то блеснула серебряным брюхом огромная рыба. Я закричал на весь морской простор «ура», а дедушка между тем бросил на дно баркаса большую серую и плоскую, как блин, камбалу. И, хотя дедушка, а не я сам вытащил эту рыбу, все равно моей радости не было границ. Я вдруг почувствовал себя настоящим рыбаком — таким, которого удача сама ищет.
Теперь я ничего не слышал и не видел вокруг себя. Держал в руках свою удочку и прислушивался: а ну, замечу ли сам, когда дернет? Слух мой был до такой степени напряжен, что в ушах звенело.
На баркас, хлюпая, лениво набегали маленькие волны, а мне казалось, что море бушует, как во время шторма; это мешало мне следить за своей удочкой. И все же я ощутил, что рыба легонько ударилась о лесу. Словно электрический ток пронзил мне руку, я сразу понял, что рыба уже на крючке.
— Клюнуло! — воскликнул я и быстро начал тащить из воды свою лесу.
Сердце мое трепетало, я переживал самые счастливые минуты в своей жизни. Удочка шла тяжело; мне казалось, будто я поймал такую рыбу, что и баркаса для нее не хватит.
— Не торопись, Даня, — советовал дедушка, — а то удочку запутаешь.
И вот, наконец, в воде блеснула рыба. Она в самом деле была такой огромной, что я даже испугался. Но, когда я подтащил ее ближе, оказалось, что это не одна рыба, а два бычка вцепились в удочку. Теперь на моем кукане, за бортом баркаса, плавали уже три рыбы. Значит, морская чайка будет сыта. Можно было только в одном сомневаться: сумеет ли она проглотить похожую на сковороду, круглую, как дедушкина шляпа, камбалу?
Время шло незаметно. Солнце уже поднялось довольно высоко и разлилось золотой тропой посреди моря; в морской синеве кружились и мелькали золотые мотыльки. Но я не замечал всего этого. Некогда было. Бычки и камбала, словно соперничая, то и дело атаковали мою удочку. Надо было только успевать вытаскивать их из воды.
Тут уж дело пошло! Если не я, то дедушка, если не дедушка, то Коська, но кто-нибудь обязательно вытаскивал рыб из морской глубины. Правда, мне и Коське почему-то попадались мелкие бычки, а к дедушке как бы сами напрашивались головастые, чернобокие кнуты.
— Дедушка, а почему у вас такие большие?
— Ха! — фыркал дедушка. — Так я и сам, поди, не маленький!
— Нет, наверное, потому, что вы рыбак?
— А ты что думал? Бычки, они своих знают.
И мне так хотелось поскорее вырасти, стать таким, как дедушка, рыбаком, чтоб ежедневно выезжать в море и привозить на базу полный баркас трепещущей рыбы.
— А вы с детства рыбачите, дедушка?
— Еще с пеленок, как только ходить научился, — шутил дедушка, сохраняя при-этом вполне серьезное выражение на лице. — Усадит, бывало, отец в лодку, и — в море, чтоб дома кушать не просил и матери не мешал. Вот так целый день и качаешься на волнах. Качаешься, качаешься да и уснешь. А то как же: тогда по-настоящему к делу приучали, не так, как теперь. Есть у нас нынче такие, что и в двадцать лет за холодную воду не берутся, только без штанов пляшут, как тот чубастый, что в доме отдыха баклуши бьет.
Мы с Коськой рассмеялись. Нетрудно было угадать, о ком именно говорил дедушка. Известно, что весь поселок высмеивает короткоштанного Ива, причислившего себя к иностранным туристам.
Неожиданно дедушка прервал наш смех:
— Смеетесь, а ведь никто из вас не знает, каким он сам вырастет…
Я понял: дедушка в мой огород камушки бросает. Ведь о Коське не скажешь так: он и кроликов кормит, и козу доит, и что-то мастерит в сарае. А я действительно бездельничаю. Все в школу да в школу. Моя мама так и говорит: «Твое дело, Даня, — учеба, дело у тебя одно — школа». Но я не хочу только в школу ходить. Я тоже буду рыбаком, как дедушка.
Спасибо чайке — это она надоумила меня заняться рыбной ловлей.
— Дедушка, я теперь каждый день буду вам помогать, — пообещал я.
Дедушка загадочно улыбнулся, разгладил усы:
— Да ведь надо очень рано вставать, рыбачок.
В ДОМЕ ОТДЫХА
Пятница не обманул меня.
После обеда я отобрал в корыте связку самых мелких бычков и пошел кормить чайку. Наверное, она уже проголодалась, — ведь мы почти до часу дня рыбачили.
Как раз в то время, когда я собирался залезть на чердак, послышался знакомый голос:
— Даня! А я ищу тебя.
Увидев Пятницу, я поначалу растерялся и не знал, что делать: показывать или не показывать ему чайку?
Он спросил:
— Пойдем к моей маме?
И я понял: он пришел вовсе не потому, что интересуется моей чайкой.
— Обожди немного, — сказал я ему, — покормлю чайку, и тогда пойдем.
Пятница не только согласился, но и решил мне помочь.
Взобравшись на чердак, я подумал, что чайка очень обрадуется моему приходу и побежит мне навстречу. Но вдруг она отступила в угол, будто узнала Пятницу.
— Это тебя она испугалась, — говорю я ему. — Наверное, запомнила, кто ей крыло перебил.
— А я крыльев не перебиваю, — с обидой в голосе возразил Пятница. — Это Робинзон из рогатки. А мне зачем? Не видал я чаек, что ли?
После этого я отдал бычки Пятнице, а сам поймал чайку.
У нее, должно быть, болело крыло, так как она все время вырывалась и хотела ударить Пятницу своим длинным клювом.
Рыбу она проглотила молниеносно и осталась довольна, однако отошла в сторону и недружелюбно взглянула на Пятницу.
— Ты в самом деле хочешь ее вылечить? — спросил он.
— Конечно! Вот увидишь, как она полетит над морем.
— Мало ли их летает… Хватит и тех…
Меня смущало пренебрежительное отношение Пятницы к этим чудесным птицам. — Но у меня не было никакого желания спорить. Я сказал миролюбиво:
— А я ее вылечу и повезу в Белоруссию. Тамошние ребята еще никогда не видели настоящей морской чайки.
Пятница пообещал:
— Когда будешь возвращаться домой, мы с Робинзоном сколько хочешь чаек тебе добудем.
Мы не стали задерживаться на чердаке. Пятница все напоминал, что ему уже пора идти к маме. Он спешил к обеду.
На высокую кручу вели деревянные ступени лестницы, по обе стороны которой росли высоченный бурьян и кусты колючего боярышника. В бурьяне шуршали длиннохвостые зеленые ящерицы. Порой они даже выбегали на ступени и, тяжело дыша, грелись на солнце.
От нечего делать мы с Пятницей начали считать ступени. Их было много. Частенько попадались и поломанные. Мы их предусмотрительно переступали, но считать не забывали. Когда мы насчитали их свыше ста, с кручи послышались голоса. Мы уже приблизились к пожелтевшему раньше времени каштану, который стоял над самым обрывом, и, перестав считать, устремились наверх.
Надо было спешить к Павликовой маме. Она ожидала сына в столовой.
— Ой, Павлик, дитягко мое, — запричитала она. — Ты, наверное, кушать хочешь. Почему ты так поздно? Уже ничего не осталось…
Павлик обиженно фыркнул. Мать, подумав, пообещала:
— Постой, я сейчас вернусь.
Она и в самом деле скоро вернулась и сунула сыну в руку что-то завернутое в газету.
— Покушай, сынок. Да смотри на ужин не опоздай…
— Ладно, — пообещал Пятница, схватив сверток.
Мы спрятались в кустах около дома и сели на траву. Пятница развернул газету и жадными глазами уставился на куски хлеба и холодную котлету.
— Угу, — мычал он, уплетая бутерброд. — Видишь, как их кормят. Котлеты едят и еще недовольны!..
Мы притаились, так как вблизи послышались чьи-то шаги и долетели слова:
— Стиляги, говорите? А по-моему, нужно их проще назвать. Паразиты! — говорил кто-то сердитым голосом. — Привыкли за чужой счет жить. И у таких другие подростки учатся. Так разве это не язва на теле народа? Посудите сами: молодой, здоровый, энергичный человек… Такому только работать да работать… А он уже в дома отдыха стремится… И здесь под какую-то идиотскую музыку пляшет…
Я догадался, что отдыхающие опять говорят про Ива.
— Родители… родители во всем виноваты… — послышался певучий женский голос.
— Да, и родители виноваты, — согласился первый голос. — Но с этим злом все общество должно бороться. Надо окружить паразитов всеобщим презрением и гневом.
Раздвинув густые кусты, я поглядел на тропу. Там стояли пожилые отдыхающие.
— Я знаю отца этого Ива, — продолжал солидного возраста мужчина. — И никакой он не Ив — в метрике Иваном значится. Окончил десять классов и бездельничает. Отец — кандидат наук, ему дали путевку, а этот наглец вместо больного отца поехал в дом отдыха. Надо же ему где-нибудь забавляться. А мы все сквозь пальцы смотрим…
Отдыхающие, разговаривая, удалились, шаги их затихли. Только первый голос еще раз донесся издалека:
— Как бурьян, надо таких выпалывать…
Павлик доел котлету, облизал губы и вдруг громко рассмеялся:
— Так вот кто он такой, этот Ив. А еще задается… Ишь какой! — Посмотрев на меня уже серьезно, Павлик горячо добавил: — А я никогда не стану п