— Э, — говорю, — все это выдумки. Выдумывают, чтоб лучше читались книги. А на самом деле такого не бывает.
— Нет, бывает! Бывает! — капризно прокричала Санка.
Мы приблизились к дедушкиному двору. Я думал, что Санка отстанет от нас, но она и на чердак забралась вслед за нами.
Чайка, должно быть, проголодалась, потому что не удирала, стала вдруг ручной и очень жадно глотала бычков. Павлик подносил их к самому клюву чайки, а Сана хлопала в ладоши и орала от удовольствия:
— Смотрите, смотрите, как она ест! Ой, как интересно!
А где ты ее взял, Даня?
— Робинзон подбил, — сурово пояснил Павлик.
— Робинзон? — Глаза Саны округлились от удивления. — Да что вы мне голову морочите? Снова какое-то приключение?
Я объяснил Санке, что тут нет никаких приключений, что это обыкновеннейшая чайка и сидит она, как в этом легко убедиться, просто на чердаке у меня, будто в госпитале, лечит свое раненое крыло.
— Но ведь крылья у нее совсем не повреждены!
— Ясно, что не повреждены! Когда столько бычков съела.
Чайка, взмахивая длинными крыльями, прошлась по чердаку, затем подошла к котелку с водой. Санка смотрела на нее зачарованно и при этом восклицала:
— Ах, какая же она красавица! Неужто точно такие же чайки летают над морем? Она очень похожа на гусыню. Правда же, Даня, она на гусыню похожа? Ты посмотри только, какие у нее лапы! А клюв какой! А какие красивые глаза! Ну точь-в-точь гусыня. Правда же, Павлик?
— Она так же похожа на гусыню, как коза на верблюда, — строго хмуря брови, сказал Павлик. — Тоже мне придумала. Гусыня какая, а чайка какая! Что ты, чаек над морем не видала?
— Но они же очень высоко, а эта близко-близко…
Сана приблизилась к чайке и, протянув руки, начала звать ее:
— Чаечка! Чаечка! Иди ко мне, глупенькая, я тебя на руках поношу.
— Так она и согласится — на руках! — ворчал Павлик. — Что она тебе, кошка, что ли?
Санка вздохнула:
— У меня была очень хорошая киска. Она всегда спала со мной на моей кровати. И вдруг куда-то исчезла. Будто в воду канула.
Выглянув в слуховое оконце с чердака, я увидел Коську и других ребят. Они тащили, огибая огороды, ящик с кошками. Я понял, что Коська окончательно решил распрощаться со своими «подопытными животными». Павлик, которого вообще смешила Коськина затея, сказал Санке, хитро усмехаясь:
— Наверное, тут и твоя киска. Но зачем — жалеть ее? Может, она на Луну полетит? У нее, может, большое будущее?
Коська и Славик поставили ящик в кустах. Им, как видно, хотелось поторжественнее обставить это освобождение кошек чуть ли не всего поселка. Заметив, что с нами и Санка пришла, Коська неожиданно рассердился:
— А тебя кто сюда приглашал? Чего тебе здесь надо? Иди к своим девчонкам! Подумаешь, взяла моду: где мальчики, туда и она свой нос тычет!
Я заступился за Санку. Какая разница, мальчик она или девочка? Ведь в школе-то вместе учимся!
— Ну, ты не очень защищай ее, — озверел Коська. — Ты знаешь ее, а мы не знаем? Сразу же побежит и маме своей пожалуется…
— Вот и не побегу! Вот и не побегу! — отбивалась Санка.
— Не побежишь, так из-за киски своей белугой заревешь.
Знаю я таких… тонкослезых.
— А вот и не зареву… Я уже забыла свою киску.
— Забыла… — с недовольным видом проворчал Коська.
Только теперь я догадался, почему Коська так жесток по отношению к своей соседке Санке, — он наверняка и ее кошку упрятал в свой ящик.
Солнце спряталось за горизонт. На западе золотилось небо. Море было нежно-синеватое, словно половину горизонта кто-то застлал голубым шелком. Было прохладно, и чувствовался такой необъятный простор!
На круче одиноко стоял каштан. Сейчас, в предвечернее время, он казался огромным и вовсе не желтым, а зеленым.
— До луны далеко, — вздохнул Коська, — техника у меня слабая, так что пускай они по; земле; бегают.
Пока Коська открывал ящик, мы трижды прокричали «ура» и при этом буквально падали со смеху. В это время как раз и появилась моя бабушка. Раньше всех заметил ее Коська. Беспомощно оглянувшись, он отступил в кусты. А бабушка между тем подбоченилась, словно собиралась плясать, и вдруг обошла ящик, укоризненно покачивая головой:
— Так и есть — кошки! Я же слышала, как мой Гладун замяукал. Вот до чего довели этого сорванца Коську безделье и глупость.
К бабушке подошла Санка. Коська, выглянув из-за кустов, погрозил кулаком.
— Можешь не грозить, — сказала Санка. — Бабушка сама пришла, я ей ничего не говорила.
Ругая «лукавого Коську», бабушка еще раз обошла ящик и вдруг начала решительно ломать его. Во все стороны полетели обломки досок, щепки. Наконец показались сгорбленные кошачьи спины.
— Моя Мурка! Моя Мурка! — радостно пропищала Санка.
Бабушка разрушила все Коськино сооружение, не подозревая даже, что он и сам, раскаявшись, хотел выпустить кошек на свободу. В один миг кошки, выпрыгнув из ящика, разбежались во всех направлениях. Даже Санка не успела поймать свою Мурку.
На землю уже упали сумерки. Словно призраки, прыгали и прокрадывались в разные стороны напуганные кошки. Санка бежала за одной из них и нежно звала:
— Мурка! Мурочка! Киса, киса… Кис-кис!
ВОТ МЫ КАКИЕ!
Все-таки Коська хороший! Поняв свою ошибку, он не только исправил ее, но и сказал нам, своим товарищам:
— Рыбу удить — не хитрое дело. Давайте шпионов ловить. Мы же тоже можем засаду на них устроить.
И я поддался. Очень хотелось и мне что-то такое сделать, чтоб можно было сказать взрослым: «Вот мы какие!»
Ночью мы с Павликом вдвоем сидели в засаде. Вокруг — тихая ночь, только слышно, как шепчутся морские волны, как шипят и шуршат они, накатываясь на мелкую гальку. Пахнет землей и йодом, степной полынью и солью. Над головой яркие мигающие звезды.
Они так чудесны, что просто невозможно ими налюбоваться.
Над самым морем — ослепляющая, голубоватая звезда. Дедушка называет ее Вечерней звездой, а папа говорил, что это Венера.
Марс — красноватый, яркий и тоже, говорят, заметный, но, как ни всматривался я в небо, нигде не мог обнаружить его. Наверное, он спрятался за горизонт.
Где-то в степи, там, где комбайны оставили длинные покосы золотой пшеницы, кузнечики распевают свои веселые песенки и время от времени долетает тоскливый крик степной совы. Однако нам совсем не страшно.
Я смотрю в небо, любуюсь его невыразимой красотой и думаю о том, как хорошо быть пограничником.
Когда вырасту и призовут меня в армию, непременно попрошусь в пограничные войска. И чтобы обязательно служить в приморской части. Ведь за это время я так горячо полюбил море. Оно даже ночью напоминает безграничное небо. В море, как в небе, сияют звезды — белые, зеленые, красные; в нем, как бы с самого дна, поднимается ослепительно яркая красавица Венера.
Тут я вспомнил, что мы пришли сюда не для того, чтобы звездами любоваться. Надо нарушителя границы выслеживать! И с этой минуты я уже не обращал внимания на звезды. Я смотрел то в морскую даль, то на берег, что серой полосой лежал внизу, прислушивался к тихому шепоту волн, стараясь расслышать подозрительный шорох или разглядеть крадущуюся, неясную тень.
Я знаю, что в эту ночь многие ребята не спят. Где-то поблизости, спрятавшись в ущельях, сидят за камнями и Коська, и Славик, и все наши мальчишки. Вспоминаю Санку и улыбаюсь. Она наверняка не выдержит до двенадцати часов, уснет. Ну и смеяться же мы будем завтра! Уж лучше бы она книги читала о шпионах.
В эту ночь и рыбаки дежурят. Это я точно знаю, так как дедушка ушел из дому, как только наступили сумерки. И хитрый же у меня дедушка! Только я вошел в дом, он сразу же: «Даня, спать!» Мне еще хотелось с котом Гладуном поиграть, а он меня — в постель. Гладун — бабушке на радость! — вернулся домой, ходил по комнате, терся о ноги. Должно быть, он сильно соскучился по бабушке и все время мяукал: кушать просил, жаловался на Коську. Бабушка никак не могла его накормить.
— Видишь, как проголодался, бедный котик. Наверное, целого кабана съел бы. Уж он натерпелся у того поганца Коськи.
Дедушка не дал далее дослушать бабушку, заставил лечь в постель. И сам лег. Лежит, но я-то слышу, что он не спит и все прислушивается, уснул ли я. Тогда я умышленно тихонько захрапел, прикидываясь спящим. Дедушка тихо спросил: «Спишь, Даня?» Хотел было ответить, что сплю, но вовремя опомнился и еще громче засвистел носом. А дедушка тихонечко поднялся с постели, оделся и вышел на цыпочках из комнаты. Я обождал немного и — за свои штаны.
Вышел во двор, смотрю: дедушка зашагал прямо к морю. Я — на кручу, а дедушка уже берегом идет, шуршит галькой. Слышу: кто-то окликнул его. Я узнал по голосу дядю Семена. Постояли, пошептались о чем-то и пошли к рыббазе. Тогда и я вприпрыжку к месту нашей засады — туда, где мы и сидим сейчас с Павликом. Павлик пришел раньше и весь дрожал. Не знаю, от страха или от холода.
Мы легли между двух огромных камней — горячих, как натопленная печь; прижались друг к другу, и Павлик, быстро согревшись, перестал дрожать.
Время шло медленно, незаметно. Казалось, что оно и вовсе не шло. Вокруг стояла полупрозрачная тьма, небо синело и светилось множеством звезд, устремившихся куда-то по белоснежному Млечному Пути, а море плескалось, чуть волнуясь, и убаюкивало…
Павлик не мог молча лежать. Он тихо посвистывал носом, думал о чем-то своем и время от времени спрашивал:
— А шпионы, они непременно с оружием ходят?
Я ничего определенного не мог ответить. Ясно, что лучше будет, если они без оружия. Пока что я шипел в Павликово ухо:
— Тихо. Молчи.
А сам думал: что, если и в самом деле выползет из моря шпион с автоматом или пулеметом в руках? Что тогда делать?
Холодная дрожь пробегала по моей спине. Я уж пожалел, что не надел свою куртку и вышел в одной рубахе. Старался отогнать назойливую мысль, а она все лезла и лезла в голову. Что, если появится с автоматом или хотя бы с пистолетом? В самом деле, не такой уж он дурак, этот нарушитель. И если станет пробираться к нам через границу, то наверняка с оружием. Да еще, может быть, и не один появится?