Антала я, разумеется, предупредила о своем приходе.
Была как раз среда, которая в таких приморских городках, как Клэтсэнд, считается чем-то вроде второго воскресенья. Я предполагала, что мы прогуляемся по берегу до Рек-Пойнт, но тут увидела, что Антал сидит с Розмари Такет в садике под жаркими еще лучами солнца, овеваемый чудесным прохладным ветерком. Собственно, "садик" представлял собой овальную, посыпанную гравием площадку, довольно обильно поросшую сорными травами и окруженную той самой подъездной дорожкой, на которой задавили Боба Такета и искалечили "Фиат" Антала. В "садике" стояли два старых жалких парусиновых шезлонга и два неудобных пластмассовых кресла. Антал возлежал в шезлонге, а Розмари сидела рядом на кресле. Я раньше никогда не видела, чтобы Антал надевал темные очки; в них он выглядел мрачным и похожим на Леонарда Вулфиша .
Розмари выглядела как обычно, но по ее разговору - а говорила она о выплатах по социальному страхованию - я поняла, что она значительно старше, чем я думала: ей, видимо, было уже за шестьдесят. Просто крашеные волосы всегда вводят меня в заблуждение. Она была довольно по ч ной, но крепкой, с упорным жестковатым взглядом и приятно-банальными манерами здравомыслящей женщины. Глаза у нее оказались очень светлыми, ясными; то-то в них было такое, отчего я вдруг вспомнила ковбоев, которых было много во времена моего детства в Кламат-Фолс, и то, как эти ковбои смотрят: словно мимо тебя.
Розмари сообщила мне, что дела у нее понемногу наладились, и теперь в мотеле "целая толпа" постояльцев, приехавших в последние несколько выходных. Одна "очень милая семья" жила у нее уже целую неделю в домике номер три (сидя в шезлонге рядом с Анталом, я видела, как он закатывает от нетерпения глаза, скрытые черными очками). Розмари сказала, что теперь, наверное, сумеет как-то продержаться до решения вопроса о страховых выплатах. А там посмотрим, сказала она. Но было бы замечательно - верно ведь? - если б можно было нанять кого-нибудь, чтоб помогал по хозяйству.
Особенно с ремонтом. По ее словам, существовал какой-то пожизненный страховой полис, который Боб вроде бы записал на ее имя, и она все надеялась как-то выяснить этот вопрос. Она говорила и говорила - с какой-то смесью уверенности, надежды и страстного желания. И взгляд у нее был тот самый, "ковбойский" - такой лениво-мечтательный, словно она, задумавшись, смотрела куда-то вдаль, за неведомые нам горы, реки, пустыни...
- Все эти дела отнимают у меня так много времени, - сказала Розмари извиняющимся тоном. - Я даже ни разу к Анталу в магазин не зашла! А ведь я очень люблю читать.
- Я сам приношу ей книжки, - сказал Антал. - Что-нибудь этакое, с космическим кораблем на обложке. - Розмари засмеялась и посмотрела на него. И я вдруг почувствовала, как кровь приливает к моим щекам и внутри у меня все трепещет. Глядя на нее, я словно вырывалась на свободу и одновременно слабела; какое-то тепло разливалось во мне сладостным желанием... Да только желание это было не мое!
Она спросила, не хотим ли мы лимонаду, и пошла в свою квартирку за офисом, чтобы его принести.
- Какая милая женщина, - сказала я.
Антал лениво кивнул.
Солнечный свет его совсем не красил; ему к лицу были ночь, тень, сумерки. На солнце кожа у него казалась желтоватой, болезненной, и весь он выглядел так, словно с него давно пора стряхнуть пыль. Он сидел в шезлонге, спокойно вытянув ноги (хотя, собственно, что еще можно делать в шезлонге?), и на ногах у него были немецкие "оздоровительные" сандалии и белые спортивные носки; на одном носке в здоровенную дыру выглядывал большой палец. Есть некая особая мужская самоуверенность, этакая беспечность и легкая неряшливость по отношению к своему телу, что может быть очень привлекательным в молодых, потому что они красивы уже своей молодостью. Но когда молодость проходит, подобная самоуверенная неряшливость представляется порой просто оскорбительной наглостью или жалкой рисовкой - "пивное брюшко" под лихо расстегнутой цветастой рубашкой, седые волосы на груди, предательски и неопрятно выглядывающие в дырочки молодежных сетчатых маек, или синеватый ноготь большого пальца ноги, торчащий из дыры в носке.
Воспринимайте меня таким, какой я есть! - капризно требует стареющий красавец. Но с какой стати? Мне, например, куда приятнее то, что скрыто от чужих взоров, таинственно, целомудренно - рубашка застегнута на все пуговицы, куртка или пиджак в полном порядке; до некоторой степени одежда - это ведь тоже тень.
У немолодого мужчины могут быть какие-то недостатки - седые волосы, хромота, возраст, печальный взгляд или, может быть, даже слепота, но ведь все это тоже лишь тени. Конечно же, у него, героя моего романа, могли быть дырявые носки или рваные туфли, или он может быть вообще бос; но он никогда не должен был бы возлежать в ленивой позе и самодовольно созерцать собственный кривоватый ноготь, неприлично торчащий из дыры в носке! Да ему этого просто гордость позволить не должна была бы. Основное качество любого героя - это именно гордость, а не самодовольство. Гордость - совсем иное качество. Гордость роднит Люцифера с богом! А моя собственная гордость роднит меня со старостью и смертью. Я не стану покорно служить, точно раб! - говорит гордый дьявол. И я вслед за ним твержу: я не поддамся, я не пойду на тайный сговор с молодостью! В общем, я гневно отвернулась от Антала с его торчавшим из дыры большим пальцем ноги. Мне стало за него стыдно.
Розмари вышла из дома с подносом, на котором стояли стаканы, лед и бутылки с лимонной и лаймовой шипучкой. Я внимательно на нее посмотрела: мне хотелось понять, есть ли в ней такая же гордость. Она надела брюки в обтяжку и даже, по-моему, колготки, а еще - белые удобные босоножки на низком каблуке и бледно-голубую блузку без рукавов. Она СПЕЦИАЛЬНО переоделась для нас, для своих гостей. Как он смел называть ее "немолодой женщиной"!
По тому жесту, каким она подала ему стакан, я поняла, что они спали вместе. Интересно, каждую ли ночь, когда он не спал со мной? Нет, только иногда. Она подала ему стакан с такой нежностью, что у меня защемило сердце. У меня не было ни малейшей возможности выразить ей то, что я чувствовала, - свою нежность по отношению к ней, свое искреннее к ней уважение, свое желание разговаривать и смеяться с нею вместе, как можно лучше узнать ее, разделить с нею все... Я пила сладкий бесцветный шипучий напиток и улыбалась Розмари. Между нами лежали ноги Антала в белых носках, и из дырки по-прежнему торчал ноготь большого пальца.
- А что, вам нравится фантастика? - спросила я ее, потому что книги - единственная спасительная для меня тема в любой ситуации. Но она, конечно же, говорить о книгах не умела. Это было выбито из нее много лет назад. Мы сошлись на компромиссе: телесериале "Звездный путь". Старом и новом. Антал во все глаза уставился - нет, не на Розмари, на меня!
- И ты это смотришь? - спросил он в ужасе. - Ты смотришь ТЕЛЕВИЗОР?
Я не ответила. Книги были тем единственным, что у нас с Анталом было общего, не считая капельки секса и капельки героизма. Тогда как с Розмари у нас была масса общего - собственно, почти все, даже Антал. За исключением книг. И я не намерена была позволять ему стыдить нас за нашу схожесть.
- Мне больше всего понравилась та серия, где мистер Спок вынужден был отправиться домой, потому что уж очень разгневался, - сказала я ей.
- А ведь говорил, что никогда ни на кого не злится! - подхватила она. - Я помню: они просто поссорились из-за одной девчонки, он и капитан Керк, разозлились и разошлись по домам.
- Вот он был действительно гордым! - заметила я; она, по-моему, не поняла. А я подумала о том, что мистер Спок никогда не появлялся в расстегнутой рубашке, никогда не сидел в ленивой позе, демонстрируя всем свои рваные носки, всегда держался в тени и казался чуть мрачноватым, вечно недовольным собой - в общем, очень романтичным. И таким мы его любили.
А бедный капитан Керк, менявший блондинок, как перчатки, никогда бы не понял, что такое истинная любовь, никогда бы не догадался, что на самом-то деле любил он по-настоящему и совершенно безнадежно всегда только мистера Спока!
Розмари даже и не пыталась что-нибудь сказать в ответ. Антал, которого безумно раздражала наша болтовня о телепередачах, надулся и сделал вид, что спит в своем шезлонге, закрыв глаза под черными очками.
Я вздохнула и сказала:
- Мне осталось всего десять дней - нет, уже девять...
Не могу поверить, что лето кончилось! - хотя на самом деле я прекрасно это понимала и воспринимала довольно спокойно.
- Но вы ведь иногда приезжаете сюда по выходным, правда? - спросила Розмари. - Вы ведь преподаете?
- Да. В Библиотечном институте.
- Ну да, вы ведь и там, у нас в городе, в библиотеке работали... - Она так сказала это, словно Клэтсэнд был от нее на расстоянии нескольких десятков миль. В крошечном обществе приморского городка она была явной маргиналкой, так и не сумев стать его членом. Она и жила на самом краю данной территории, и всегда смотрела не в сторону города, а в сторону той пустыни, тех иссушенных зноем гор, что виднелись вдалеке. Типичная маргиналка, гордая, как те ковбои. И пока мы сидели на солнце и неторопливо потягивали шипучку, я поняла, что, несмотря на все то общее, что нас с ней объединяет, мы никогда не станем друзьями. Наши пути ведут в разные стороны. Та пустыня всегда будет лежать между нами. И, подумав об этом, я вдруг погрустнела.
Мне стало жаль впустую потраченного времени: ведь вместо нелепого разговора с Розмари или с Анталом, мрачность которого в данный момент была вызвана элементарным раздражением, я могла бы спокойно сидеть дома и читать книгу. Так что вскоре я встала и сказала:
- Ну что ж, мне пора! - и быстро пошла прочь. Я вернулась домой пешком по старой песчаной дороге, уселась в крошечном садике за домом и читала до тех пор, пока не стало почти темно.