В этот момент командира ранило в голову. Подбежал фельдшер, стал перевязывать рану. Казарский очнулся и отказался идти вниз. Он продолжал командовать кораблём. Шатаясь, офицер стоял на шканцах в разорванном и опалённом мундире, с повязкой на голове. Сверкали золотые эполеты на плечах. Это была мишень. Турецкий стрелок взял на мушку русского командира. Раздался выстрел, но прежде широкая спина в матросской рубахе заслонила командира. Пуля, предназначенная капитан-лейтенанту, попала в грудь матросу Щербакову. Потрясённый Казарский не мог оторвать глаз от матроса, спасшего ему жизнь.
Когда моряка унесли, к командиру подошёл Притупов:
— Порох на исходе, Александр Иванович. И течь в корпусе ниже ватерлинии[59]. Пробоину полностью заделать не удаётся.
Казарский молчал. Он думал. Ему необходимо было принять самое ответственное решение в жизни. «Последний шанс, — прошептал офицер, — манёвр и огонь. На пистолетный выстрел!»
— Штурман, — голос командира был твёрдый и уверенный, — разворачивай корабль прямо на турок. Новосильский, твои канониры — молодцы! Скажи им, чтобы подняли пушки до самого верхнего угла обстрела. Судно наклонено на один борт из-за пробоины, будем стрелять с того, что повыше. Целиться по снастям первой мачты. Надо их повредить. От твоей удачи, Фёдор Михайлович, зависит наше спасение.
Новосильский молча кивнул. Он понимал замысел командира. Второго сближения не будет. Либо решат дело пушки, либо пистолет, положенный на шпиль.
Пока «Реал-бей» ложился на прежний курс, «Меркурий» успел развернуться носом к неприятелю. Теперь русский бриг, избитый и дымящийся, с молчащими пушками, грозно шёл на турецкий корабль. На «Реал-бее» началась паника. Турки подумали, что русские хотят сцепиться с их кораблём и вместе взорваться. Некоторые из них попрятались в трюмах и даже бросались за борт. Но у Казарского на уме пока было иное, чего не знали враги.
«Меркурий», подойдя к противнику на пушечный выстрел, вдруг развернулся бортом перед носом «Реал-бея» и открыл огонь изо всех уцелевших каронад. Бриг окутало пороховым дымом.
— Попали, братцы, попали! — раздался крик матроса, который стоял на марсе. Ему было видней с высоты.
И словно подтверждая это, что-то затрещало и заскрежетало на турецком корабле, снова завопили турки. Ядра с брига перебили крепления огромных реев на фок-мачте «Реал-бея». Рухнули сначала дополнительные паруса — лиселя, а за ними и основные. Второй корабль врага замедлил ход. Он тоже прекращал погоню.
«Меркурий» медленно уходил от неприятеля. Вот пройдена зона картечного огня. Ещё немного — и турки уже не смогут достать бриг ядром. Вскоре за кормой остался «Реал-бей». В нескольких милях виднелся «Селемие», всё ещё лежавший в дрейфе.
— От мест отойти! — скомандовал Казарский и в изнеможении, привалился спиной к борту. Сражение закончено. Оно длилось более трёх часов. И почти десять часов прошло с тех пор, как турки погнались за бригом. По-прежнему светило солнце. Рассеялся пороховой дым, закрывавший голубое небо.
На палубе шумели. Матросы, усталые, потные, покрытые копотью и пороховой гарью, в изодранной одежде, радовались, как дети. Они трижды прокричали «Ура!» и хотели качать командира, но тот отмахнулся, мол, голова болит, и указал на офицеров. Где-то раздался смех. Пошли разговоры. Люди сбрасывали с себя напряжение после боя. Казарскому доложили: 8 человек ранено, 4 — убито.
— Убитых в море не хоронить, — резко сказал капитан-лейтенант, — похороним, когда придём в базу. С почестями.
Постепенно шум на палубе прекратился. Предстояло много работы. Надо было спасать корабль. Основательно пострадавший в бою, он едва держался на плаву. Только в корпусе насчитали 22 пробоины. Вода прибывала с каждым часом, пришлось почти половину команды поставить на помпы. 16 повреждений было в рангоуте, 133 — в парусах, 148 — в такелаже. Люди принялись исправлять то, что хотя бы как-то можно было поправить в их положении. «Меркурий» упрямо шёл курсом в базу.
Ночью внезапно налетел шквал, который чуть не погубил избитый бриг. Лишь хладнокровие Казарского, быстрота и ловкость матросов, вовремя спустивших стеньги, спасли корабль.
15 мая в 17 часов «Меркурий» встретился с эскадрой Черноморского флота. Это адмирал Грейг, получив донесение от фрегата «Штандарт», решил вывести свои корабли на поиск турецкого флота. Увидев своих, Казарский выстрелом в воздух разрядил пистолет, лежавший всё ещё на шпиле. Несколько кораблей с почётом проводили героический бриг в ближайшую гавань — Сизополь.
Через несколько дней газета «Одесский вестник» написала: «Подвиг сей таков, что не находим другого ему подобного в истории мореплавания: он настолько удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанное при сем случае командиром, офицерами и экипажем «Меркурия», славнее тысячи побед обыкновенных».
И действительно. Два линейных корабля и бриг! История военно-морского искусства не знала ничего подобного. Один из современников сражения писал: «В летописях мореплавания сие неслыханное, невероятное и почти как бы невозможное событие есть первое, единственное и никогда ещё небывалое. Но нам дивиться нечего — на бриге были русские!»
Николай Первый сидел в своём кабинете и смотрел на две папки, лежащие перед ним. В каждой из них были донесения, которые он уже прочитал. Документы пришли с разницей в несколько дней, и сегодня он принимал решение по ним. Одну папку император брезгливо отодвинул. В ней было донесение капитана 2-го ранга Стройникова о сдаче фрегата «Рафаил». В нём командир корабля всю вину свалил на нижних чинов. Будто офицеры решили обороняться до последней капли крови, в случае же нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат, а матросы объявили, что не допустят взрыва корабля. И Стройников, подчиняясь решению команды, сдал судно неприятелю. Царь открыл вторую папку и с удовольствием перечитал донесение капитан-лейтенанта Казарского, который в заключении писал, что он не находит слов для описания храбрости, самоотверженности и точности в исполнении своих обязанностей, какие были оказаны всеми офицерами и нижними чинами в продолжение этого трёхчасового сражения, не представлявшего никакой совершенно надежды на спасение. Что только такому достойному удивления духу экипажа должно приписать спасение флага и судна. Два донесения. Два офицера, два командира кораблей. Два понятия о чести. Один струсил, сохранил свою жизнь, но сдал судно, переложив вину на экипаж. Второй сражался в безнадёжной ситуации, но благодаря своему умению и стойкости команды вышел победителем в неравном бою с превосходящим противником, сохранил корабль и людей.
Николай Первый вызвал вице-канцлера. Граф Нессельроде[60] явился к императору с ещё одной тоненькой папочкой.
— Ваше величество, только что мне доставили донесение от моих агентов в Турции. К нему приложено письмо турецкого штурмана, участника боя линейных кораблей с русским бригом.
— И что же в нём?
— Позвольте прочитать лишь выдержку из него?
— Читайте.
— «Во вторник, подходя к Босфору, завидели мы на рассвете три русских судна, фрегат и два брига и погнались за ними; но не прежде как в три часа пополудни удалось нам настичь один из бригов. Корабль капитана-паши и наш вступили в жаркое сражение, и дело неслыханное и неимоверное — мы не могли принудить его сдаться. Он сражался, отступая и маневрируя, со всем военным искусством так, что мы, стыдно признаться, — прекратили сражение, а между тем как он, торжествуя, продолжал свой путь. Без сомнения, он лишился почти половины своего экипажа, потому что некоторое время находился от нас на пистолетный выстрел и ежеминутно более и более повреждался. Если древние и новые летописи являют нам опыты храбрости, то сей последний затмит все прочие и свидетельство о нём заслуживает быть начертанным золотыми буквами в храме славы. Капитан сей был Казарский, а имя брига — «Меркурий».
Император встал из-за стола и прошёлся по кабинету.
— Свидетельство врага — дорогого стоит! А Европа ещё сомневается в мужестве наших моряков! Пишите, граф, два указа. Оба — командующему Черноморским флотом. К первому — приложите донесение Стройникова, а ко второму — донесение из Порты. Пусть Грейг покажет письмо Казарскому, но без лишней гласности, чтобы у оттоманских властей не возникло подозрения к турецкому чиновнику.
Первый указ, относительно пленения фрегата «Рафаил», гласил следующее: «Вместе с донесением вашим о блистательном подвиге брига «Меркурий», мужественно вступившего в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями, предпочитая очевидную погибель бесчестию плена, получил Я прилагаемый при сем рапорт командира фрегата «Рафаил» капитана 2-го ранга Стройникова.
Вы увидите из сей бумаги, какими обстоятельствами офицер этот оправдывает позорное пленение судна, ему вверенное; выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне, он считает это достаточным для прикрытия собственного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский.
Разделяя справедливое негодование, внушённое, без сомнения, всему Черноморскому флоту поступками, столь недостойными оного, повелеваю учредить немедленно комиссию под личным председательством вашим для разбора изложенных Стройниковым обстоятельств, побудивших его к сдаче фрегата. Заключение, которое комиссиею сделано будет, вы имеете представить на Моё усмотрение.
Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращён в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг Русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».