Перепробовав всех записных внештатных санитаров, с которыми доктор, согласно расписанию, эпизодически проводил теоретические занятия, и, признав их полную профнепригодность в качестве санитаров в операционной он лично изгнал с их позором. В процессе борьбы выяснилось, что забыли про пришлых приписанных курсантов.
– А что? – сказал старпом, почесав рано седеющие волосы на затылке. – Парни – здоровые! Опять же – вахты не несут, урона для боеготовности не будет, да и приобщаться к реалиям жизни пора! Хрен его знает, что может в нашей службе и когда пригодиться! – резонно заметил Алексей Цаплин.
Сказано – сделано! Офицер взялся за телефон внутрикорабельной связи и, через несколько минут, курсанты уже построились перед амбулаторией, спиной к толстой трубе ракетной шахты.
Критически оглядев нас, доктор сказал: – Дело, мужики, предстоит совсем простое: ну, во-первых, не давать больному пить, как бы он не орал, как бы не умолял. Никакой ложной жалости! Если выпьет – ему сразу – лохматый белый песец! Белый-белый! А когда я скажу – так берете тампончик, в воду окунаете, отжимаете слегка и губы, легонечко так, мичману смазываете.
Во-вторых, салфетку надо периодически менять на разрезе. Ну, это я вам наглядно покажу – как да что – ничего сложного! Подумаешь! И все дела! Тем более, сменять друг друга будете, да и идти осталось уже до базы меньше суток, плюс-минус несколько часов. Справитесь. А? – доктор с надеждой заглядывал нам в глаза.
«И в самом деле?» – подумали два здоровенных балбеса – я и Ромеев, – «почему бы и нет?».
– Разрешите, товарищ капитан? – встрял наш Эйнштейн: – А в чем была трудность, что другие не подошли?
– Понимаешь ли, курсант, э-э-э – не все люди адекватно воспринимают вид раны, крови… разное случается. Ну, и… Что здесь главное? Делом заняться, а там и пойдет! Мало ли с чем в жизни столкнетесь, а вдруг практика пригодится? А, вообще, вот вы, можете идти, отсюда – как самый умный. А мне вот этих молодцов хватит! – сказал усталый капитан, внимательно вглядевшись в Олега и втайне что-то заподозрив.
Облачив нас в разовые новенькие бледно-салатовые халаты, доктор отдраил кремальеру амбулатории и впустил «санитаров» в ярко освещенное помещение. После сумерек коридора мы зажмурились, а потом стали приглядываться. Мрачно лязгнула задраиваемая за нами стальная дверь. Я внутренне поежился, и именно с этого момента и начал бояться. Чего? А бес его знает! Но внутренне затрясло. Ох, не надо было нас заранее инструктировать!
Мичман, забывшись, ослаб. Он дремал, лежа на столе, а, у подвесного шкафчика с инструментами, прикорнул старпом, разглядывающий нас сквозь прищур глаз, не поднимая усталой головы.
– Значит, так! – бодро проговорил доктор, завязывая хирургическую маску: – все просто – как апельсин! Берем тампоны вот из этой скляночки, макаем вон ту скляночку с водой. Чуть отжимаем – и, пожалуйста – легко смачиваем больному губы.
«Так, это куда еще не шло!» – подумал я с облегчением. Но доктор осторожно снял подсыхавшую салфетку с разреза, и я увидел зеленоватые – так мне показалось – кишки. Целый мешок! Амбулатория наполнилась тяжелым, плотным запахом мяса и крови – как в мясных рядах на базаре, только – куда как насыщеннее. Мне показалось, что этот запах стал тяжело клубиться вокруг софитов под подволоком, обволакивая всё. И вдруг, яркие софиты, кипящие в свете, а там и сам подволок медленно стронулись с места и стали раскручиваться вокруг меня, быстрее и быстрее, сами по себе, а за ними увязалась и моя голова… Всё! Свет в глазах погас! Откуда-то извне до меня донесся гневный рык старпома: «Ромеев, унесите эту бабу отсюда в отсек!»
– Приятного аппетита! – встрял в рассказ Паша Петрюк, уж очень не любивший таких деталей даже в рассказах, не говоря уж о «натуре».
«Баба – это я!» – обречено только и успел подумать. Тьма сразу и окончательно заполнила мое сознание! – продолжал улыбнувшийся Бардин: – Что было дальше – не помню, даже как встретился с твердой сталью палубы… Очнулся я тогда уже в отсеке. Ориентировка во времени – утрачена была начисто! Пришел в себя я оттого, кстати, что наш командир группы, в разовой рубахе, пахнущей хорошим одеколоном, тыкал мне в нос ватой, очень щедро смоченной нашатырем. Острый запах шарахнул меня в нос так, что аж затылок загудел! Зато сознание полностью включилось, а мрак в глазах рассеялся. Я огляделся – рядом лежал Ромеев, и тоже начал подавать признаки жизни. На душе стало легче – значит, не я один! Сверху же на нас трусливо поглядывал Эйнштейн.
– Ничего, отрицательный опыт – тоже опыт! – утешал он.
– Ты бы помолчал! – огрызнулись мы с Геной Ромеевым хором. А то ка-а-к сейчас подымется…
После нашего позорного изгнания меня сослали в кормовой отсек. Там, за пультом и вокруг него сидело несколько человек: офицер, мичманы, матросы. Все в одинаковых комбинезонах «РБ», все одинаково изнывали от любопытства. Я оказался в центре внимания и сразу же почувствовал в них благодарных слушателей. Во мне враз проснулся дар художественного слова!
Я не стал заставлять себя долго упрашивать, и, в ответ на вопрос: – «Ну, как там?», сразу же охотно рассказал, как оно – там! Для убедительности иллюстрируя жестами рук…
Воспоминания и переживания были очень свежи, впечатлений – хватало! Эх, я и рассказал – какой он теперь, этот Леня, какие у него (пардон за натурализм) кишки, как там здорово пахло, и какие там софиты… При этом я отчаянно корчил рожи, не скупился на сравнения! Все было натурально и убедительно!
В самый апогей моего актерского триумфа, один из мичманов БЧ-5, очень плотный и крепкий, с бритой до блеска головой, сидевший верхом на дюралевом ящике с ЗИЛом, слушая мой рассказ и наблюдая за оживленной, образной жестикуляцией (надо же было эмоции куда-то выплеснуть?), вдруг тонко ойкнул и… обрушился вниз, врезавшись головой в острый край дюралевого шкафчика для изолирующих противогазов.
Бац! – раздался глухой удар. Шмяк! – упало на палубу тяжелое большое тело мичмана. Из рассеченной на голове кожи потекла темно-бардовая кровь. Мичман не шевелился. «Ух, ты!» – испугался я.
Все замерли… и осуждающе вперили в меня свои взгляды.
Один старшина побледнел и впал в полный ступор. Его успели подхватить и усадить в кресло вахтенного. Еще один! Н-да-а, кровь на белом фоне бритой кожи производила впечатление… Мало бы кто отмахнулся равнодушно!
«Бить будут!» – уверенно решил я. Но все как-то все замерли, кроме командира отсека. Тот вовремя и быстро метнулся к отсечной аптечке, вскрыл ее, порвал перевязочный пакет и приложил его к открытой ране. И бегом-бегом, вместе с еще одним мичманом потащили раненого в амбулаторию – благо, дальше соседнего отсека я не успел уйти. А вот если бы я дошел до самого кормового? И вырубил бы своим рассказом тамошнего обитателя? А то и самого командира отсека? Н-да-аа, сколько бы народа было бы мне тогда искренне благодарны! Через какое-то время появился смеющийся командир отсека, тоже в красках передал мне возмущение врача, которому пришлось зашивать рану мичману, нечаянного доведенного мною до потери всяческой сознательности. Мне, мол, теперь надо прятаться от доктора пару недель, а то он за себя не отвечает! Он клятвенно обещал тебе всё припомнить разом! Да, как-то нехорошо получилось, вроде бы специально новую гадость бедному доктору организовал! Мало ему своих было, так еще я нашелся под ногами путаюсь… Бритая голова мичмана со швом аккурат посередине, заклеенным пластырем, навевала озорные ассоциации. Судя по смешкам – не только у меня… Мичман, походя, ткнул меня в плечо и под нос подсунул увесистый кулак. Но он был отходчив – как многие люди крупного телосложения.
Ранним утром мы всплыли, лихо вошли в залив и, придерживаемые буксирами – «пароходик»-то наш – такой, что будьте здоровы – встали к причалу, где ждали уже санитарные машины и врачи.
Мичмана Леню, прочно и надежно привязанного к носилкам и укутанного одеялами, вытащили через один из люков на ракетной палубе. Гигантский плавкран, поднял храброго мичмана, как пушинку, и загрузил в санитарный «батон». Прихватив доктора и пару бойцов – на подмогу, в случае чего, машина сразу же умчалась, завывая сиреной, тревожно подмаргивая «мигалкой».
Через час или около того мы все с облегчением узнали, что операцию, начатую нашим доктором глубоко под водой и черт-знает-где от Североморска, успешно завершили. Целая бригада врачей, самых лучших, достойно справились! Корабельный доктор оказался грамотным врачом и умным человеком, сделал все, так как надо, и даже больше. Сам комфлота, прибывший на причал нас проводить обратно в море, подарил доктору свои часы в знак особой признательности – так в то время было принято. Причем – не только в кино… Леня выздоровел и еще долго служил на флоте. А со старпомом, который скоро стал командиром такой же соседней лодки, они помирились – впрочем, чего ссориться – старпом вовсе не был кровожадным, да и не в обиду сказать – на слишком разных орбитах они вращались, чтобы часто вспоминать друг друга! Такой, значит, был у меня медицинский опыт до сих пор иногда вспоминаю, хотя детали постепенно уже куда-то и ускользают! – смутился Николай Иванович.
– Так сколько ты медицине служил? – ехидничал Рюмин.
– Да целых минут пятнадцать-семнадцать! – честно признался смеющийся Бардин.
– Вот то-то! – победно завершил доктор.
Меж тем, за разговорами, и не заметили, как совсем стемнело и в небе вспыхивали низкие яркие звезды – одна за другой, и целыми созвездиями. – Ну все, спать пора, завтра с утра – в путь! – сказал Бардин, подводя черту. Потихоньку все разошлись по своим спальным местам, кто – в машины, кто – в палатку, стали укладываться. Заметно похолодало и Палыч потащил к костру сучья нарубленного сухостоя, лежащие невдалеке.
У костра остался Бардин, ловко прикуривший свою знаменитую пенковую трубку с головой индейца от кострового уголька, задумчиво шевеля длинным сухим суком горящее дерево и угли, и наблюдая за взлетающими в черное небо яркими искрами. И всем было ясно, что старый подводник уносится мыслями сквозь время к своим друзьям и кораблям…