— Ваша правда, мистер Корнелий. Владелец Киндерхука не такой человек, чтобы сбросить его в море, словно бочонок запретного зелья, и даже не поинтересоваться, что с ним сталось. Предоставьте это дело моему благоразумию, сэр, и поверьте, арендаторы третьего среди лучших имений нашей колонии недолго останутся в безвестности о судьбе своего хозяина. Если вы с мастером Буруном соблаговолите ненадолго пройти в другую комнату, я сам разузнаю все, что может способствовать выяснению истины.
Капитан королевского крейсера и молодой моряк с бригантины, видимо, полагали, что, согласившись на это, они составят самое необычайное общество, какое только можно себе представить. Однако колебания Буруна были тем более явными, что Ладлоу по-прежнему был преисполнен хладнокровной решимости оставаться в стороне, пока не наступит время действовать, как подобает верному слуге королевы.
Он знал наверняка или, во всяком случае, был твердо уверен, что «Морская волшебница» снова стоит на якоре в бухточке, скрытая среди деревьев, и, так как контрабандист однажды уже перехитрил его, он решил действовать осторожно и вовремя вернуться на свой корабль, чтобы решительно, и, как он надеялся, с успехом атаковать бригантину. К тому же в поведении контрабандиста и его манере говорить было нечто такое, что ставило этого человека выше его собратьев, благодаря чему он возбуждал любопытство, которое поневоле чувствовал и королевский офицер. Поэтому он поклонился довольно учтиво и дал понять, что охотно принимает предложение олдермена.
— Мы встретились на нейтральной почве, — сказал Ладлоу своему собеседнику, когда они вышли из «Обители фей», — и, хотя цели у нас разные, мы вполне можем дружески потолковать о событиях прошлого. Бороздящий Океаны пользуется своеобразной славой, которая даже дает основания считать его моряком, чьи способности заслуживают лучшего применения. Я готов подтвердить где угодно, что он проявил удивительное искусство и хладнокровие, хотя мне очень жаль, что эти прекрасные качества используются столь печальным образом.
— Вы выражаетесь с достойной сдержанностью по отношению к правам короны и с подобающим уважением к королям биржи, — отвечал Бурун, к которому, едва олдермен вышел, вернулась его прежняя и, надо добавить, природная живость. — Такое уж у нас ремесло, капитан Ладлоу, судьбу каждого решил случай. Вы служите королеве, которую никогда не видели, и стране, которая использует вас в тяжелую пору и станет презирать а пору благополучия, а я служу самому себе. Пусть же разум рассудит нас.
— Я ценю вашу откровенность, сэр, и надеюсь, что теперь, когда вы перестали обманывать меня и морочить мне голову со своей волшебницей в зеленой мантии, мы скорее найдем общий язык. Комедия была разыграна превосходно, однако, кроме Олоффа ван Стаатса да тех умников, которые под вашим начальством бороздят океан, она немногих заставила уверовать в черную магию.
На красивых губах контрабандиста мелькнула улыбка.
— Что ж, у нас тоже есть своя повелительница, — сказал он. — Но ей не нужны деньги. Вся прибыль идет в пользу ее подданных, а все ее знания в любой миг к нашим услугам. Если мы слепо повинуемся ей, то лишь потому, что испытали ее справедливость и мудрость. Надеюсь, королева Анна так же милостива к тем, кто рискует ради нее жизнью?
— А не велит ли вам ваша волшебница открыть мне, что сталось с ван Стаатсом? Ибо, хотя мы с ним и соперники, которым дорога одна и та же особа, или, вернее — поскольку мы соперники, я не могу остаться равнодушен к судьбе гостя, столь неожиданно покинувшего мое судно.
— Вы совершенно правы, — сказал Бурун, улыбаясь еще многозначительнее. — «Соперники» и впрямь самое подходящее слово. Олофф ван Стаатс храбрый человек, хоть он и не знает морского дела. Тому, кто проявил такое мужество, нечего бояться на судне Бороздящего Океаны.
— Я не собираюсь опекать Олоффа ван Стаатса, но все же я капитан корабля, с борта которого он был… как бы это назвать его исчезновение… мне не хотелось бы сейчас употребить слово, которое было бы неприятно…
— Прошу вас, не стесняйтесь в выражениях и не бойтесь меня оскорбить. У себя на бригантине мы привыкли ко всяким словам, которые оскорбили бы менее привычное ухо. Теперь уж поздно говорить о том, что профессия контрабандиста, чтобы стать почтенной профессией, нуждается в одобрении правительства. Вам было угодно, капитан Ладлоу, сказать, что морская волшебница — эго обман; в то же время вы как будто безразличны к тем обманам, которые творятся вокруг вас в мире и, не имея того очарования, далеко не так невинны.
— Едва ли можно назвать оригинальным желание оправдать проступки отдельных людей пороками общества.
— Да, пожалуй, оно скорее справедливо, нежели оригинально. Выходит, истина и банальность — родные сестры! И все же мы вынуждены прибегать к этому оправданию — ведь мы у себя на бригантине еще не научились понимать все преимущества новой морали.
— Мне кажется, есть достаточно древняя заповедь, которая велит отдавать кесарю кесарево[157].
— Эту заповедь наши нынешние кесари истолковывают в высшей степени вольно! Я плохой казуист[158], сэр; к тому же не думаю, чтобы капитан королевского крейсера стал отстаивать все, что по этому поводу говорит софистика[159]. Взять, например, монархов, и сразу же оказывается, что христианнейший из королей стремится прибрать к рукам столько владений своих соседей, сколько вообще может жаждать честолюбие, громко именуемое славой; а самый католический из монархов прикрывает мантией католицизма больше всяких гнусностей на этом континенте, чем могло бы скрыть самое снисходительное милосердие; и наша собственная возлюбленная королева, чьи достоинства и доброта превозносятся в стихах и в прозе, проливает потоки крови для того только, чтобы островок, которым она правит, раздулся, как лягушка из басни, до чудовищных размеров, а ведь в один прекрасный день его ждет такая же жалкая смерть, какая постигла тщеславную обитательницу болота. Мелкому воришке уготована петля, а разбойника, творящего бесчинства под королевским штандартом, посвящают в рыцари! Человек, наживающий богатство неустанным трудом, стыдится своего происхождения, а тот, кто грабит церкви, облагает данью деревни и перерезает глотки тысячам людей, чтобы урвать свою долю из добычи галеона[160] или войсковой казны, оказывается, приобрел свое золото на поле славы! Слов нет, цивилизация в Европе достигла немалой высоты; но, как ни банально может прозвучать такое суждение, я должен сказать, что обществу, прежде чем так сурово осуждать поступки отдельных своих членов, следовало бы хорошенько поразмыслить о том, какой пример оно подает в целом.
— Мне кажется, расхождение наших взглядов в этом вопросе настолько велико, что мы едва ли скоро придем к соглашению, — сказал Ладлоу, напуская на себя суровость, как человек, который чувствует, что на его стороне весь мир. — Отложим наш спор до более подходящего случая, сэр. Так как же, узнаю ли я что-нибудь об Олоффе ван Стаатсе или судьбой его должны будут заняться официальные представители власти?
— Владелец Киндерхука отважно бросился на абордаж, — со смехом отвечал контрабандист. — Он смело вторгся в жилище нашей повелительницы, а теперь почиет на лаврах! Мы, контрабандисты, живем в своем кругу веселее, чем принято думать, и тот, кто садится за наш стол, редко изъявляет желание его покинуть.
— Что ж, быть может, мне представится случай поглубже заглянуть в эти тайны, а до тех пор — прощайте!
— Постойте! — с живостью воскликнул контрабандист, видя, что Ладлоу хочет выйти из комнаты. — К чему томить вас безвестностью? Наша повелительница подобна насекомому, которое принимает окраску того листа, на котором сидит. Вы видели ее в одеждах цвета морской волны, которые она неизменно носит, разгуливая близ ваших американских берегов, там, где лот достает до дна; но в открытом море синева ее мантии может поспорить с цветом океанских глубин. Так вот, уже появились первые признаки такой перемены, а это означает, что она намерена пуститься в далекое плавание.
— Послушайте, любезный Бурун! Конечно, до поры до времени вам, быть может, удастся морочить людям голову. Но помните, что если за контрабандную торговлю закон карает лишь конфискацией захваченных товаров, то за похищение человека полагается тюрьма или даже смертная казнь! Мало того: помните, что границу, отделяющую торговлю контрабандой от пиратства, переступить очень легко, а назад возврата уже нет.
— Благодарю от имени моей повелительницы за этот благородный совет! — отвечал веселый моряк с серьезностью, которая скорее подчеркнула, нежели скрыла его иронию. — Ваша «Кокетка» отлично оснащена и очень быстроходна, капитан Ладлоу, но, как бы своенравна, упряма, коварна или даже могущественна она ни была, повелительница бригантины будет ей достойной противницей, и никакие угрозы ей не страшны!
После этого предупреждения со стороны капитана королевского крейсера, на которое контрабандист отвечал с таким хладнокровием, оба моряка расстались. Контрабандист взял книгу и присел на стул, сохраняя полнейшую невозмутимость, а Ладлоу поспешно покинул виллу.
Тем временем разговор между олдерменом ван Беверутом и его племянницей все еще продолжался. Минута тянулась за минутой, а молодого моряка с бригантины все не звали во флигель. После ухода Ладлоу он почитал еще немного и теперь, как видно, ждал какого-нибудь знака, указывающего на то, что его хотят видеть в «Обители фей». В эти тревожные минуты вид у контрабандиста был скорее удрученный, чем нетерпеливый, а когда за дверью послышались шаги, он обнаружил признаки сильного волнения, с которым не мог совладать. Вошла горничная Алиды, сунула ему листок бумаги и исчезла. Молодой моряк жадно прочитал следующие слова, торопливо нацарапанные карандашом: