. Хозяин велел провести вас к нему…
— Как так? Стало быть, у тебя, помимо хозяйки, есть еще и хозяин? О хозяйке ты нам уже рассказывал, расскажи теперь о хозяине. Кто он?
Мальчик улыбнулся и отвел взгляд в сторону, словно не решаясь ответить.
— Говори смелее! Я представитель самой королевы.
— А он говорит, что наша королева — леди в зеленой мантии, и другой королевы у нас нет.
— Опрометчивость и крамола! — прошептал Миндерт ван Беверут. — В один такой прекрасный день такое безрассудство может довести бригантину до беды. И тогда поползут разные сплетни, и многие репутации будут замараны, и злые языки во всей Америке устанут от злословья!
— Только дерзкий подданный может заявлять нечто подобное! — отозвался Ладлоу, не обращая внимания на бормотание олдермена. — А как звать твоего хозяина?
— Этого никто из нас не знает. Когда мы пересекаем тропики и Нептун появляется у нас на борту, он обычно величает его Бороздящий Океаны, и хозяин отзывается на это имя. Старый бог хорошо знает нас, ведь мы, говорят, чаще других проходим через его широты.
— Раз ты служишь на такой быстроходной бригантине, то, наверное, посетил уже многие страны?
— Я? Я никогда не бывал на суше! — задумчиво ответил мальчик. — А как это, должно быть, любопытно! Говорят, что по суше трудно ходить, такая она неподвижная! Я спросил госпожу, перед тем как мы прошли узкой протокой, скоро ли мне доведется сойти на берег…
— И что же она ответила?
— Мне долго пришлось ждать. Две вахты прошло, пока я смог разобрать хоть слово. Потом я записал ответ. Боюсь, что она подшутила надо мной, хотя я никогда не расспрашивал хозяина, что означает ее ответ.
— Записка с тобой? Может быть, мы сумеем помочь тебе, весь среди нас есть люди, хорошо знающие море.
Мальчик робко и подозрительно оглядел присутствующих, затем торопливо сунул руку в карман и вытащил два потрепанных листка, на которых было что-то написано.
— Вот, — произнес он, понижая голос до шепота. — Это было на первой странице. Я очень боялся, что она рассердится, и не заглядывал в книгу до следующей вахты, а потом, — и он перевернул листок, — записал вот это.
Ладлоу взял протянутую мальчиком бумажку, на которой детскими каракулями было выведено:
Но вспомни — Тебе служила преданно и честно Без лени, без ошибок, без обмана, И жалоб от меня ты не слыхалnote 88.
— Я подумал, что это шутка, — продолжал мальчик, когда капитан Ладлоу прочел написанное, — ведь это очень похоже на то, что я сам часто повторял про себя, только сказано красивее.
— А второй ответ?
— Я узнал его во время первой утренней вахты, — ответил ребенок и прочел вслух:
Ты думаешь, что это очень трудно — Поверхность волн соленых бороздить И с ветром северным Сражаться в море.
Я не смел больше спрашивать. Да и что толку? Говорят, что суша очень жесткая и по ней трудно ходить; что ее сотрясают землетрясения, они делают в ней ямы, которые проглатывают целые города; что люди из-за денег убивают друг друга на больших дорогах; и что дома, которые я вижу на прибрежных холмах, навсегда прикованы к одному месту. Это, наверно, очень скучно — всегда жить на одном месте! Странно — никогда не ощущать движения!..
— Если только не случится землетрясений. Конечно, тебе лучше на море, дитя мое. Ну, а твой хозяин, Бороздящий Океаны…
— Тс-с-с! — прошептал мальчик, предостерегающе подняв палец. — Он прошел в главный салон. С минуты на минуту он позовет нас.
Из соседней каюты послышалось несколько аккордов, взятых на гитаре, за которыми последовала быстрая и искусно исполненная мелодия.
— Даже Алида не сумела бы сыграть так ловко, — прошептал олдермен. — Я ни разу не слышал, чтобы она с таким проворством играла на лютне, стоившей мне сотню голландских гульденов!
Ладлоу жестом попросил его замолчать. Тут же раздался красивый низкий голос, глубокий и звучный, запевший под аккомпанемент гитары. Мелодия была печальна и необычна для характера человека, посвятившего всю жизнь океанским просторам. Он пел речитативом. Насколько возможно было разобрать, слова песни были таковы:
Ты, бригантина, — Красавица. Ты — королева вод, И в штиль и в шторм ты держишь курс вперед, Тебе подвластны ветры всех широт, Морей пучина.
Любимая!
Никто еще быстрей Не бороздил просторы океана, Смеемся мы над кознями морей, И в плаванье верны мы постоянно Любви своей, Мы верим силам, Что тебя хранят, Мы верим маяку в ночи бессонной И красным огонькам, Что возле мачт горят, О леди в мантии Зеленой!note 89
— Он часто так поет, — прошептал мальчик, когда песня смолкла. — Говорят, леди в зеленой мантии любит, когда поют об океане и о ее могуществе… Слышите, он позвал меня!
— Он всего только случайно коснулся струн!
— Это и есть вызов; в тихую погоду, конечно. В ненастье, когда свистит ветер и ревет океан, он зовет меня громче.
Ладлоу охотно слушал бы еще, но мальчик отворил дверь и, жестом пригласив всех войти, безмолвно исчез позади занавеси.
Войдя в главный салон бригантины, гости, в особенности командир «Кокетки», нашли новые поводы для восторга и изумления. Учитывая размеры судна, салон был высок и просторен. Свет проникал через иллюминаторы в корме. Углы салона были отведены под две небольшие отдельные каюты, в промежутке между которыми был устроен глубокий альков; он мог быть закрыт занавесью из узорчатой шелковой ткани, ниспадавшей складками с золоченого карниза.
Груда роскошных сафьяновых подушек лежала вдоль транцев, образуя некое подобие дивана; у переборок кают стояли кушетки красного дерева, также обтянутые сафьяном. Аккуратные, со вкусом сделанные книжные полки украшали стены; гитара, на которой только что играли, лежала на небольшом столе из драгоценного дерева, стоявшем посредине алькова. Повсюду были разбросаны различные предметы, способные занять скучающий ум человека скорее изнеженного, чем деятельного склада характера. Многие из этих вещей явно пребывали в забвении, другими, по-видимому, пользовались часто.
Другая половина салона была обставлена в том же духе, хотя там виднелась разная домашняя утварь. Кушетка с грудой подушек на них, стулья из красного дерева и книжные полки были солидно прикреплены к полу на случай сильной качки. Весь салон был задрапирован малиновой шелковой узорчатой тканью, в переборках и потолках были вделаны небольшие зеркала. Стены, обшитые красным деревом и полисандровыми панелями, придавали салону изысканный вид. Пол покрывала тончайшая циновка, сплетенная из благоухающих трав, растущих в теплых и благодатных странах. Здесь, так же как и на всем судне, насколько мог заметить острый глаз капитана Ладлоу, не было оружия. Ни пистолеты, ни сабли не висели по стенам, как это принято на военных кораблях или судах, чьи экипажи в силу своего промысла должны прибегать к оружию.
Посредине алькова стоял удивительный молодой человек, который прошлой ночью столь бесцеремонно вторгся в «Обитель фей». Одет он был почти так же, как и вчера, только теперь на его шелковом одеянии виднелось изображение все той же женщины, исполненное с поразительным мастерством, передававшим исступленное и неземное выражение лица волшебницы. Человек, носивший это единственное в своем роде украшение, слегка опирался на столик и с достоинством приветствовал вошедших легким поклоном. При этом на лице у него появилась печальная и вежливая улыбка. Кланяясь, он приподнял над головой шляпу, обнажив черную как смоль шевелюру, которой природа щедро его украсила.
Посетители держались менее уверенно. Глубокая тревога, с которой Ладлоу и патрон взошли на борт судна знаменитого контрабандиста, сменилась изумлением и любопытством, и они едва не забыли о цели своего посещения. Олдермен ван Беверут выказывал беспокойство и подозрительность и явно думал о своей племяннице меньше, чем о возможных последствиях предстоящих переговоров. Все трое молча ответили на приветствие хозяина, ожидая, чтобы он заговорил первым…
— Мне доложили, что я имею удовольствие принимать у себя офицера королевской службы, богатого и уважаемого владельца Киндерхука, а также достопочтенного члена городской купеческой гильдии олдермена ван Беверута, — начал молодой человек. — Нечасто моя бедная бригантина удостаивается такой чести. Позвольте от имени моей повелительницы выразить вам благодарность.
Произнеся эти слова, он вновь поклонился с торжественной важностью, будто все гости были ему одинаково незнакомы. Однако молодые люди заметили скрытую улыбку, мелькнувшую в углах рта контрабандиста, которому даже они не могли отказать в редкой и поразительной красоте.
— Мы служим одной повелительнице, — заметил Ладлоу, — и ее воля — закон для всех нас.
— Я понимаю вас, сэр, однако едва ли есть необходимость говорить, что супруга Георга Датского не признается здесь госпожой… Подождите, сэр, прошу вас, — быстро добавил он, видя, что Ладлоу намеревается возразить. — Нам нередко приходится беседовать с ее слугами. Насколько мне известно, вас привели сюда иные дела, а потому предположим, будто все, что может сказать ревностный офицер и верноподданный человеку вне закона и нарушителю таможенных правил, уже сказано. Этот вопрос должен быть решен в другое время и в другом месте, под распущенными парусами наших быстроходных кораблей и при прочих атрибутах нашей профессии. Поэтому давайте говорить только о том, что привело вас сюда.
— Считаю, что джентльмен прав, — подхватил бюргер. — Уж коли речь зайдет об интересах казначейства, то нет смысла утруждать свои легкие речами, которые пристали платным адвокатам. Двенадцать присяжных, полных сочувствия к превратности торговли и знающих, как трудно зарабатывать и как легко тратить деньги, разберутся в деле лучше, чем все болтуны колонии, вместе взятые.
— Если я предстану перед судом двенадцати беспристрастных Данииловnote 90