— И все-таки оно кажется мне волшебным, — стояла я на своем. — Вы его знаете, но все же не испытываете к нему ненависти. — Я искоса посмотрела на дочерна загорелое лицо мужа. Брок был так близко, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, и мое собственное дыхание участилось. Я с жаром продолжала: — Вам не скрыть своей любви к морю. Ваши глаза полны ею, когда вы глядите вдаль, она звучит в вашем голосе, когда вы о нем говорите. Может быть, вы несчастны потому, что пытаетесь это отрицать и обмануть самого себя.
Брок посмотрел на меня глазами, полными ярости.
— Это я-то пытаюсь себя обмануть? Да я люблю море больше жизни и не любил так ни одну женщину!
— Тогда ваша жена должна была его ненавидеть, — заметила я.
— Роза? — Голос Брока потеплел. — Она не умела ненавидеть. Но, кажется, была рада, что я вернулся навсегда. У нее была нежная душа — слишком нежная для этого грубого мира.
Он говорил о ней как о глубоко любимом, но давно утраченном человеке, и я поняла, что он уже не скорбит о ее смерти так, как внушала мне его мать.
Чувствуя, что он смягчился, я снова попробовала уговорить его выполнить тот план, который Брок отверг с самого начала.
— Если вы отправитесь в Салем и приведете домой "Морскую яшму", то сможете переоснастить ее и снова уйти в Плавание.
В ответ он только невежливо хмыкнул.
— Но почему нет? — настаивала я. — Этот корабль не заслуживает своей позорной участи. Он — воплощение мечты вашего отца. Ничто не мешает снова пустить его по морям, если вам захочется.
Он бросил на меня хмурый взгляд исподлобья.
— Да вы помешались на этой мысли.
Я и сама не знала, почему она засела у меня в мозгу, просто мне казалось, что это единственно правильное решение.
— "Яшма" убила моего отца и погубила вашего, — продолжал Брок. — Зачем кликать новую беду? Кто знает, не проснется ли опять в старой посудине страсть к коварным фокусам. Кто знает, какие злые силы мы разбудим, если приведем ее назад, в Гавань?
Эти слова из уст Брока Маклина переполнили чашу моего терпения. Я рассмеялась мужу в лицо:
— Ну, теперь я знаю, откуда у Лорел талант к странным фантазиям. Это что, и есть хваленое шотландское ясновидение?
Он глянул мне в глаза, и на лице его не отразилось и тени улыбки.
— И в небе и в земле сокрыто столько, что вам и не снилось. Может, не стоит навлекать грозу, не то с крыш начнут валиться трубы?[5]*
— Или мы сами — с трапов? — спросила я и сразу же ощутила вспыхнувший в нем гнев. Но и настороженность тоже — Брок словно весь подобрался. — Вы боитесь ходить под парусами? — поддразнила я его, не дождавшись ответа.
— Я не гожусь больше ходить под парусами, — свирепо ответил он. — Нет на море задачи труднее, чем выжать из клипера всю возможную скорость. У команды должен быть капитан, которого они буду уважать. А не полкапитана.
Впервые мой муж прозрачно намекнул на свое увечье. Я была потрясена, но осталась беспощадна:
— Зачем так унижать себя? Почему вы не верите в свои силы? Отчего не ответите на вызов судьбы и не докажете себе, что вы такой же, как были прежде? Почему вы так боитесь неудачи?!
В то же мгновение я подумала, что Брок в ярости способен меня ударить, и приготовилась к достойному отпору, но вместо этого он тихо рассмеялся, словно я сказала что-то необыкновенно забавное.
— Ну и язвочка вы, мисс Миранда! Теперь я понимаю, как вам удается обвести Лорел вокруг пальца. Всаживаете иглу в самое больное место противника, а потом даете понять, что колючка меньше колется, если ей не сопротивляться. Отработали метод и испытываете на мне. И все ради того, чтобы привести домой "Морскую яшму"?
На самом деле я не знала, чего хочу, говорила и действовала по мимолетным, интуитивным соображениям. Меня как будто вела таинственная звезда. На разум я уже не полагалась.
— Носовая скульптура почти закончена, — сообщила я. — Мы сможем установить ее взамен старой, потрепанной.
Минутное веселье Брока разом испарилось. Произошла какая-то неуловимая и странная перемена.
— Эта скульптура никогда не отправится в море, — отчеканил он.
Я не могла с этим примириться.
— Но почему? Что в ней плохого? Сходите взгляните на нее, и вся ваша враждебность пропадет. Она не имеет отношения к моей матери, не связана с прошлым. Ян Прайотт придал ей мои черты лица.
— Нечего мне на нее смотреть, — отрезал Брок и резко встал на ноги, что наверняка причинило ему сильную боль.
Я испугалась, что он сейчас уйдет, так и не пообещав привести домой "Морскую яшму". Я встала и положила руку ему на рукав. Он уставился на нее так, что я покраснела и убрала ее. И снова между нами словно пробежал электрический ток, мое сердце забилось от неведомого и, я подозревала, губительного чувства. Почувствовал Брок то же самое или нет — не знаю, но я быстро подавила в себе смятение и мрачно спросила:
— Неужели так трудно пойти вместе со мной и посмотреть?
Он вздохнул, словно снимая с себя всякую ответственность, и махнул рукой.
— Ладно, будь по-вашему. Идемте, покажете мне этот шедевр.
Брок не помогал мне подниматься по скалам следом за ним. Наверху я услышала вой. Не такой, как обычно на луну. Он шел из древних глубин собачьего сердца — горестный, волчий вой одиночества.
— Люцифер тоскует по хозяину, — сказала я, поравнявшись с Броком. — Вы мало бываете с ним в последнее время?
— Если вы меня подождете, я его захвачу с собой, — ответил он.
Мне совсем этого не хотелось, но Брок, не дожидаясь возражений, направился в обход дома к конуре.
Сколько же в этом человеке противоречий! Эта мысль посетила меня уже в сотый раз. Мне стало досадно. Всякий раз в его присутствии помимо моей воли рушился барьер антипатии. Я не стану, я не должна хорошо относиться к человеку, которого мне по всему следует ненавидеть и презирать! Мне следует отвергать любую его просьбу… Вот почему я не стала ждать его и пошла к маяку. А возможно, Брок и знал, что я так поступлю.
Дверь в мастерскую Прайотта была закрыта. Я постучала, но ответа не последовало. Дверь оказалась не заперта, а комната пуста. Статуя, как всегда, стояла на помосте с легким наклоном вперед, от двери, поскольку вырезана была с учетом изгиба бушприта, к которому ее предстояло крепить. Инструменты Яна были разложены по местам, рабочее место безукоризненно прибрано, каким он всегда и оставлял его после работы. Только пол остался почему-то усыпанным стружками и не выметенными кусочками дерева.
Я обошла помост, чтобы взглянуть в лицо китаянке в узорчатой одежде… и остолбенела.
Лицо — мой портрет — было изуродовано, изрублено, искромсано страшными ударами. Оно потеряло сходство не только со мной — оно вообще больше не походило на лицо. Нос был рассечен надвое, лоб изрыт выбоинами, губы и щеки покрыты поперечными и продольными трещинами. Больше нигде повреждений не было — ни развевающиеся одежды, ни скрещенные руки не пострадали — только лицо. Ужас тошнотворными волнами накатывал на меня, а безликое чудовище, недавно лучшая работа Яна Прайотта, смотрело на меня изрезанными, ослепшими глазами.
Вдалеке надрывно выл черный пес. Значит, Брок вовсе не собирался за ним; не пришел он и сюда. Может быть, слишком хорошо знал, что я застану в мастерской, и не хотел присутствовать?
Я вспомнила, каким увидела его на скале — лицо, искаженное мрачным, хотя и загоняемым внутрь, торжеством. Может быть, пламя нашло выход?
По коже у меня поползли мурашки: я вдруг подумала, что стою совсем одна в комнате, где какой-то безумец яростно мстил моему изображению. Сперва деревянная скульптура, а потом?.. Живое лицо? Слова Лорел с удвоенной силой зазвучали у меня в ушах: "Кто-то желает вам смерти".
Я не удосужилась определить, каким орудием кромсали дерево, потому что мечтала в ту минуту лишь о том, чтобы убежать из страшной комнаты куда-нибудь, где будет не так жутко. Хотя о какой безопасности могла идти речь, если дверь между моей комнатой и комнатой Брока даже не запиралась? Но по меньшей мере мне не следовало оставаться здесь, дожидаясь, пока он придет, — вдруг он именно на это и рассчитывает?
Стряхнув оцепенение, я выбежала из мастерской. Но прежде чем успела добежать до выхода с маяка, в него, насвистывая, вошел Ян Прайотт. Я остановилась как вкопанная, воззрившись на Прайотта со смешанным чувством горечи и облегчения. Он пришел как раз тогда, когда больше всего был мне нужен. Но до этой минуты меня ужасали лишь собственные несчастья и лютая злоба, которая заставила неведомого злодея изуродовать скульптуру. Я была слишком взволнована, чтобы подумать о художнике, творение которого уничтожили.
Ян улыбнулся мне, потом, поглядев на меня повнимательнее, озабоченно спросил:
— Что такое, Миранда? Что случилось?
Я смогла только беспомощно показать рукой на открытую дверь мастерской. Он больше не расспрашивал и бегом бросился туда. Я вошла следом; мое сердце обливалось кровью.
Как и я, он сначала заметил на полу щепки, потом повернулся, чтобы посмотреть на статую. Я видела его лицо, когда он во все глаза смотрел на шедевр, которому отдал столько сил и вдохновения. Я увидела, как глаза Прайотта наполнились немыслимой болью и отчаяние вытеснило все остальные чувства. Руки Яна бессильно упали; он стоял, не в силах оторвать взгляда от скульптуры. Лицо художника исказила страшная душевная мука.
Наконец он заговорил. Я едва расслышала его голос.
— Никогда еще я не добивался такого совершенства. И никогда не добьюсь, наверное.
Я забыла, что безжалостной рукой двигала ненависть ко мне, и попыталась хоть как-то утешить человека, к которому все больше привязывалась.
— Ян! Но вы можете взять новую заготовку, — сказала я. — Я буду позировать вам столько, сколько понадобится. Вы можете прикрепить к статуе новую голову, ведь все остальное не тронуто. И вдруг новая получится даже лучше?
Хотя он постарался ответить мне мягко, в голосе звучала безнадежность: