Так же легко Брок пересадил меня в другое кресло и без тени стыда или неловкости встал навстречу матери.
Застывшая, холодная маска лица миссис Маклин ожила, его черты исказило бешенство.
— Что я вижу: вы вместе! — вскричала она. — Ты принес ее к себе в комнату! Я не потерплю этого, Брок! Неужели ты думаешь, что я позволю тебе изменить памяти отца?
Откуда она знает, что Брок меня принес? Опять подслушивала!
Ее гнев граничил с помешательством. Я вжалась в свои одеяла, закуталась в них, словно они могли защитить. Но Брока слова матери не испугали. Он подошел к ней, взял из рук подсвечник и поставил его на стол.
— Миранда — моя жена, — твердо ответил он, — и происходящее за нашей дверью тебя не касается.
Свекровь грозно шагнула ко мне, но Брок схватил ее за руки. Она попыталась вырваться, но быстро сдалась.
— Пора тебе опомниться, — сказал Брок сурово. — Я понимал твои страдания и сочувствовал, но так продолжаться не может. Тебя не память об отце терзает, а ревность к матери Миранды. Тебя снедает ненависть из-за Карри Коркоран. Пора уже опомниться.
Волоча ее за руку, он подошел ко мне и, прежде чем я поняла, что он задумал, свободной рукой сдернул с меня одеяло и разорвал ночную рубашку на плече.
— Видишь? — указал он своей матери на шрам. — Вспомнила, как едва не стала убийцей? Ты понимаешь, до чего дошла бы, если бы тебя не остановили?
Однажды Сибилла Маклин уже смотрела на мое обезображенное плечо, и на губах ее играла улыбка злорадного удовлетворения, которого я тогда не понимала. Сейчас она в страхе отпрянула — вернее, отпрянула бы, если бы Брок не удержал ее и не заставил смотреть.
Она захныкала:
— Я не хотела причинить малышке вреда! Я только хотела заглянуть в колыбельку посмотреть, почему она плачет. Я не хотела, чтобы муслин загорелся. А он возьми да и вспыхни от свечи, я и опомниться не успела. Но я позвала на помощь! И ты прибежал, Брок, и схватил девочку, и сбил пламя. Она ведь выжила, правда? Я позвала на помощь, и ты ее спас. У девчонки только шрам остался, я не хотела ее смерти!
Брок посмотрел на меня.
— Иди к себе, Миранда. Я ее успокою. Я знаю, что делать.
Подхватив свои одеяла, я метнулась из теплого кресла у огня в промозглый холод своей комнаты. Захлопнула дверь и с отвычки ощупью нашла в темноте каминную полку. Мои озябшие пальцы наткнулись на ключ. Дрожащей рукой я заперла дверь в коридор. Дверь в комнату Брока запирать не стала.
Его голос продолжал звучать за дверью, но тихо, слов я не разбирала, однако голос звучал сурово. Потом я услышала, как он отвел свою мать обратно в ее спальню. Вернувшись к себе, он остановился перед дверью и спросил:
— С тобой все в порядке, Миранда?
Я ответила, что все хорошо. Я не стала говорить ему, что снова замерзла, на этот раз от ужаса, хотя мне очень хотелось, чтобы Брок снова открыл дверь и взял меня к себе. Потом он начал собирать вещи для предстоящей поездки, иногда потрескивало горящее полено. Брок больше не заговаривал со мной. И я лежала тихо. Лежала и думала, но не о недавних кошмарных событиях, даже не о том, как во младенчестве едва не погибла в этом доме от руки Сибиллы Маклин, а только о том, что Брок отнесся ко мне с неожиданной нежностью, как он прижимал меня к груди, а я положила голову ему на плечо. Мне до боли хотелось, чтобы он снова так же обнял меня, во мне проснулась тоска по ласкам, которые неизбежно последуют за этими объятиями. Но тоска моя так и осталась неутоленной. Дверь между нашими комнатами осталась закрытой, и я не знала, ждет ли меня впереди счастье.
Время шло, тоска улеглась, и вернулся страх. Я жалела, что не посмела упросить Брока взять меня с собой в Салем, — не только потому, что мне хотелось быть с ним, не только потому, что хотелось вернуться на борту "Морской яшмы", но еще и потому, что я просто боялась оставаться в этом доме одна, зная, что некому будет встать между мной и силами зла. Странно, но именно в этом человеке, с его мрачным характером и непредсказуемыми перепадами настроения, я нашла защитника. Завтра он уедет, а я останусь, и как мне обращаться с полупомешанной свекровью, чья спальня находится напротив моей? Эта женщина однажды едва не убила меня, и, кто знает, может, она-то и столкнула Тома Хендерсона с трапа.
Но я не могла заставить себя просить о чем-то Брока. Настроение мужа уже изменилось, и я не осмелилась позвать его. Я должна сама справиться со всем, что меня ждет, и разве что ключ, спрятанный под подушкой, послужит мне хоть какой-то дополнительной защитой.
Лучший друг бессонницы — тревожные раздумья. Я мало спала. Когда в окне маяка вспыхнул огонь, я долго лежала, глядя на отсвет на потолке моей комнаты, падавший из окна Яна Прайотта. И я снова подумала о Яне и о его любви, в которой он мне почти признался. Что, если я ошиблась насчет Брока?
Отсвет на потолке померк, тень хозяина комнаты закрыла лампу. Потом свет совсем погас. Мне вспомнились когда-то прочитанные строки Бульвер-Литтона: "Как два корабля, две судьбы расстаются, и ширится время меж ними волна за волной…"
Я слышала шум моря в своих жилах, моря судьбы, которое нас разделяло. И вдруг мне захотелось кинуться в его волны и плыть, плыть к гавани по имени Ян Прайотт. Надежность и безопасность — это Ян, а не Брок. Но я знала, что не брошусь в это море. Я уже выбрала опасные воды.
Ранним утром я наконец задремала. Когда меня разбудило рычанье Люцифера, Брок уже уехал.
16.
Следующий день был мрачным и зловещим от начала до конца. Я даже дала ему название и вспоминаю только как День Пса. Наверное, этот зверь знал, что хозяин уехал, потому что непрерывно и жутко выл. Только ранним утром ненадолго притих, и я прошла по дорожке среди осенних голых кустов к конуре. К своему удивлению, я обнаружила там Лиен, которая кормила собаку. Похоже, она ни капельки не боялась пса — он взял из ее рук мясо и позволил ей наполнить водой миску, ни разу не зарычав. Их дружба меня почему-то не обрадовала.
Китаянка меня не видела, и, когда она покормила Люцифера и ушла в свою кухоньку в старой части дома, я подошла поближе к забору, глядя, как пес перемалывает мясо мощными челюстями.
Он поднял глаза, увидел меня и тут же снова дико взвыл. Его вой словно предвещал беду. Я поспешно покинула сад, а за спиной моей все звучала невыносимая волчья песня.
Потом я вспомнила о Лорел: узнала ли девочка про изрубленную скульптуру? Наверное, нет, потому что тогда прибежала бы к Яну или ко мне. Мы завтракали вместе, но она ничего мне не сказала.
Я спросила миссис Кроуфорд, где девочка, и кухарка ответила, что Лорел отправилась в городок по каким-то своим делам. Я решила перехватить ее на обратном пути и рассказать, что случилось.
Ян работал в библиотеке, но я решила к нему не заглядывать — опасалась, что он прочтет на моем лице следы ночных переживаний и начнет расспрашивать, что да как. А я не смела никому рассказывать, ведь Брок просил меня молчать о том, что я слышала на корабле. Молчание тяжелым грузом лежало на моей совести. Что именно Брок собирался предпринять, я не знала, как не знала и того, передаст ли он преступника в руки правосудия, когда выяснит, кто убийца. Как бы меня ни тянуло к мужу, я совсем его не знала.
А дом без Брока показался мне пустым. Да еще этот страшный собачий вой! Я просто не могла сидеть в своей комнате взаперти и отправилась бродить по дому взад-вперед, вверх-вниз, чутко прислушиваясь к любому шороху — а вдруг мне грозит опасность?
Но никакая опасность меня не подстерегала, и только, уже в десятый раз поднимаясь по лестнице, я увидела наверху Сибиллу Маклин. Я замерла, с трудом подавив желание броситься прочь — не могла же я позволить себе позорное отступление. Она же впервые смотрела на меня не таким пустым и холодным взглядом. На лице свекрови появилось какое-то голодное выражение, и понравилось оно мне еще меньше, чем прежнее, безжизненное. Улыбка ее была натянутой и искусственной, словно вырезанной из бумаги.
— Зайдите ко мне, поговорим, — предложила она, жестом приглашая меня к себе в комнату.
После вчерашней ночи не хватало мне только беседы тет-а-тет с Сибиллой Маклин! Я ничего не отвечала, продолжая подниматься по лестнице. Наверное, свекровь почувствовала мою нерешительность, потому что подняла руку в неуклюжем, застенчивом жесте, словно предлагала мне дружбу.
— Не держите на меня зла за ту давнюю историю, деточка. Я не хотела, чтобы вы узнали и не стоило Броку о ней говорить. Это он сгоряча.
Я в изумлении воззрилась на нее. Неужели она так легко забыла, как вела себя ночью? Неужели забыла, как в дикой ярости, презрев элементарные правила приличий, ворвалась ко мне и к своему сыну и разве что не набросилась на меня с кулаками?
— То, что произошло со мной во младенчестве, теперь не имеет значения, — ответила я. — По-настоящему важно то, что происходит сейчас.
— Конечно! — согласилась она с куда большим, чем было ей свойственно, воодушевлением. — Я это и имею в виду. Мы должны подружиться, Миранда, вы и я. Так хочет мой сын. Он — все, что у меня осталось. Я не должна сердить его.
Сказал ли ей Брок о шагах, что я слышала на корабле у себя над головой в день гибели Тома Хендерсона? Может, внезапная перемена в поведении означает, что миссис Маклин надеется заткнуть мне рот под предлогом дружбы — вымученной и лживой?
Пока я так размышляла, собака продолжала истошно и тоскливо выть. Миссис Маклин положила руку мне на рукав. Сквозь ткань платья я почувствовала мертвенный холод, словно в жилах свекрови не осталось живой, горячей крови.
— Пойдемте же, — повторила она приглашение.
Я могла бы высвободить свою руку только вырвавшись, показав тем самым, что боюсь. Надежнее было притвориться храброй, и я неохотно дала завлечь себя в ее спальню, Миссис Маклин усадила меня перед чадящим камином, взяла кочергу и поворошила угли. Пламя разгорелось, дыма стало меньше. Она подложила еще поленьев, уселась напротив меня и посмотрела на портрет Эндрю Маклина.