Ночью, в свете прожекторов, океан представлял странное зрелище.
Бочки, падая в воду, как бы взрывались, и капуста, растекаясь по поверхности, пенилась и шипела, а океан, как бы кипел…, белея от злости.
Командир плавбазы, стоя рядом со своим интендантом, говорил ему:
«Представляешь, чтобы с нами стало, если бы мы всё это съели? Мы бы тогда превратились не в таранку, а в горящий примус…, мать твою!».
Конечно, потом были разборы, расследования и прочее. В эту историю пришлось вмешаться даже Главкому ВМФ. Нашли всё-таки крайнего – им оказалась телеграфистка на узле связи флота, которая якобы неправильно приняла телеграмму-заявку.
Вот такие чудные дела, господи, происходят иногда у нас, и не только на Флоте.
С тех пор прошло более 20 лет, Флот пережил разные времена, в основном трудные. Сегодня нам обещают его возрождение. Дай-то Бог! Но когда я вижу на экранах ТВ ту же вечную показаху, так и хочется воскликнуть, что пока будет господствовать лозунг – «Люблю море с берега, а …!», трудно придётся тем «романтикам моря» пробиться через плотные ряды чиновников в мундирах и цивильных костюмах!
А что касается моих рассказов, то это чистая правда в отличие от тех норм довольствия и показов продуктов, которые нам демонстрируют, как доказательство заботы о рядовом матросе!
Кулинченко Вадим Тимофеевич
Родился 23 декабря 1936 года в городе Острогожск Воронежской области. Отслужил в Вооружённых Силы 32 календарных лет. Капитан 1 ранга в отставке. Служа на подводных лодках, совершил шесть выходов на боевую службу. Одна из них была в 1967 г. в Средиземное море, где АПЛ «К-131» участвовала в арабо – израильской войне в июне 1967г., за что Вадим Кулинченко имеет статус «Ветеран боевых действий».
Проходя службу на ВЗПУ ГК ВМФ, одного из основных подразделений ЦКП ВМФ, совершил много учебных вылетов на флоты. Одновременно нёс оперативную службу на основном Командном пункте ВМФ в должности старшего помощника ОД ВМФ.
Николай ТкаченкоТы, ж, одессит Мишка!
В феврале 1958-го, по окончанию Херсонского мореходного училища МРП СССР, с направлениями в кармане, прибыли мы на берег Балтийского моря, в маленький рыбацкий городок Пионерск, откуда нам предстояло ходить в Северную Атлантику и ловить там норвежскую сельдь.
Было нас всего 6 человек, учились мы еще недавно в одной группе, а теперь тоже старались держаться вместе, одной компанией. Правда, вскоре наша тесная компания пополнилась механиками, вчерашними выпускниками Киевского речного техникума, которых, человек тридцать, то есть, весь выпуск, тоже направили в Пионерск. Стране срочно была нужна рыба. А вскоре в нашу компанию как-то органично вписался и одессит Миша Фирич. В его фамилии я изменил только одну букву.
Мише, правда, уже было 33 года, был он на 12 лет старше нас, но эта разница в возрасте не ощущалась. Ну, это и понятно -херсонцы, киевляне и одесситы в Калининграде всегда найдут общий язык. А за плечами у Миши была следующая история.
Родился Миша в Одессе, в 1925 году, и был у него брат Жора, на два года старше. А дальше все, как в песнях Утесова. В 1941-м, в возрасте 16 лет, Миша добровольцем защищал родную Одессу. Тут же, рядом, воевал и Жора. И, точно, как в песне, оставляли они Одессу в колонне последнего батальона морской пехоты. «Ты, ж, одессит, Мишка, а это значит… моряк не плачет, и не теряет бодрость духа никогда!». Вот, за что я люблю жизнь! За то, что она дарит встречи с такими, вот, людьми!
Как воевал Миша до 1944 года, я мало знаю. Он как-то не стремился рассказывать, видимо, трудно было – слишком много трагедий и мало побед, ну, а мы, молодые, не очень то и интересовались, о чем я сейчас горько жалею. Нас больше занимали другие проблемы, которые, с высоты нынешнего возраста, выглядят мелкими и пустыми. Из случайных, отрывочных слов я понял, что Миша воевал в составе Приморской Армии, высаживался с десантами, был ранен. А 9-го апреля 1944-го Миша вернулся в Одессу уже крепким бойцом. «Нелегкой походкой матросской…», «…под шелест шелковых знамен… походкою усталой шагает по Одессе десантный батальон!».
Так и вижу запыленные бескозырки и тяжелые матросские ботинки, печатающие по одесской брусчатке. Немцы, как известно, очень не любили бойцов морской пехоты. Впрочем, нелюбовь эта была взаимной. «О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк? Гармонь твоя стонет и плачет!.. Скорее б услышать команду «Огонь!» и броситься в смертную схватку!».
Потом, уже в Германии, Миша и встретил Победу, а поскольку ему в 1945-м стукнуло всего-то 20, то и пришлось ему служить еще несколько лет после войны в частях при Главной Военной Комендатуре.
Потом Миша вернулся в Одессу и устроился на работу в Одесскую китобойку. А там уже работал и его старший брат Жора. Миша окончил курсы усовершенствования плавсостава, женился и стал работать штурманом на китобойце, а его брат дослужился аж до старшего механика на таком же китобойце. Сходил Миша пять или семь рейсов, потом возвращается из очередного рейса и застает пустую квартиру.
Помните стихи Евтушенко? – «…стены голы, люстры ярки, на пол падают подарки… дождь в Бомбее, зной в Калькутте, фотография в каюте, что висела и не знала тайных дум оригинала…». Точно так все произошло и в Мишиной жизни, один к одному! Как будто поэты только с него и списывали. Жена забрала из квартиры все, оставила Мише голые стены и двух маленьких дочек, и испарилась навсегда. Как говорило тогда Украинское радио – хутко зныкла в невидомому напрямку.
А дальше все пошло по законам жанра. Мише закрыли визу, потому что после бегства жены ему, возможно, тоже захочется сбежать за границу. Дурной пример, как известно, заразителен. И остался Миша без жены, без работы, и без денег. Только с двумя маленькими девочками на руках. Взял Миша дочек и поехал искать свое новое счастье. А в Пионерске в те годы можно было получить визу № 2, это – для моряков второго сорта, которым заход в инпорт был начисто закрыт. А ловить рыбу, без захода в инпорт – пожалуйста! Даже, если и захочешь сбежать, то не получится.
Так Миша и оказался в Пионерске, а потом, и в нашей компании. Но с нами он погулял недолго – в те годы такие мужики, бесхозными, на обочине недолго оставались. Вскоре Мишу вновь женили, у новой жены был домик, бывший немецкий, в поселке Лесном, что на Куршской косе, и смотрел этот домик окнами на Куршский залив, а в заливе этом кишьмя кишели жирные угри. Миша стал работать в рыболовецком колхозе, штурманом на рыболовном судне. Что еще нужно для счастья?
Прошло 12 лет. В 1970-м я перевелся на работу в Пароходство и там опять встретил Мишу. Он тоже ушел из колхоза и работал теперь вторым помощником капитана на судне «Волго-Балт». Вскоре и меня направили старпомом на тот же «Волго-Балт». Мне как –то неудобно было перед Мишей, он, все таки, на 12 лет старше, но вскоре наши прежние хорошие отношения возобновились, и стали даже лучше, чем прежде.
Мы тогда чаще всего возили муку для наших войск в ГДР, а поскольку осенью-зимой там частые дожди, то мы, бывало, по две-три недели стояли в ожидании выгрузки. Снаружи идет мокрый снег, а моряки в теплом салоне смотрят кино и говорят: – «Опять с неба пфеннинги падают». Миша нес вахту до 4-х утра, а я – с 4-х до 8-ми. Вставать мне в 4 часа, когда судно у причала, было не обязательно, но я всегда просил меня разбудить, потому что в это время начиналось самое интересное. Миша наполнял крепким чаем свою персональную литровую кружку, занимал место в удобном кресле, которое всегда стояло в коридоре, на второй жилой палубе, и начинались бесконечные рассказы «за одесскую жизнь», и, чаще всего, о том, как Миша гонялся за вервольфами по немецким лесам.
О трагедии Севастополя он вспоминал неохотно. Я и теперь часто слышу этот незабываемый одесский акцент, с легкой шепелявинкой, как у Марка Бернеса… Подтягивались и механики, и матросы, и те, кто сдал вахту, и кто заступил. И никто не уходит, все слушают, затаив дыхание. Только повариха была недовольна – мы ей, действительно, мешали спать.
Стоим мы как-то в Швеции, выгружаем металлолом, а недалеко ошвартовалось одесское судно. Встретились на причале, разговорились, оказывается, коренные одесситы хорошо знают и Мишу, и Жору. Спрашивают: – а Миша-то хоть знает, что Жора помер? – Как помер!? – Да, так вот, сердце… Прямо в рейсе… Как мне потом рассказывал Миша, связь с братом они не поддерживали уже несколько лет. Когда-то Мише было трудно, и он попросил у брата помощи, ну, тут жена Жоры взвилась на дыбы, устроила извержение Везувия, помощь Миша не получил, а родственников потерял. Пытался писать в Одессу, но родственница перехватывала письма, и связь с братом оборвалась окончательно.
Как рассказали Мишины земляки, Жора сделал еще несколько рейсов в Антарктику, но потом врачи сказали: – «Вам, Фирич, надо пропустить один рейс, подлечить сердце…». Жора сказал это жене, а она и спрашивает: -«Жора, а на что ж мы жить будем?». Ну, тут Жора понял, что жить-то, действительно, не на что, потому, что все деньги на книжке у жены, а о том, чтоб снять их оттуда… Лучше об этом и не думать! Ну, и, потом, не станешь же «Волгу» продавать! Ведь, совсем новая! Или дачу, что на Малом Фонтане? Да, и кто разрешит?
Подумал Жора, подумал, и решил сделать еще один рейс. Как будто у него был выбор? А в китобойке рейс, если кто не знает, длился месяцев десять. Жора был уверен, что он делает последний рейс, и, действительно, этот рейс оказался для него последним. А прожил он, всего-то-навсего, 47 лет. Мой рассказ получился каким-то антифеминистским, но, клянусь, дело не во мне, так жизнь сочинила, а я только пересказываю готовое чужое сочинение.
Вскоре я перешел работать на транспортные рефрижераторы, а в 1975-м встречаю Мишу на Северном вокзале, где мы оба ждали электричку. Мише уже было 50, и был он тогда в каком-то, ему несвойственном, подавленном настроении. Достает он некую бумажку и говорит: – «Смотри, что они мне написали…». Тут надо сказать, что Миша продолжал проходить медкоми