Так или иначе, но Толя проработал в старпомах недолго, капитаном он никогда так и не был, да и неважно, кем ты работаешь, главное – как ты работаешь. Но, подвыпив, Толя иногда, с гордостью, говорил так: – «Вот, когда я был старпомом…».
Вернемся, однако, в 70-е. С тех пор карьера Толи пошла вниз. Он так часто менял суда и судовладельцев, что вскоре его перестали принимать на работу и открывать визу. Я ему говорил: – «Толя, ты единственный, кто потерял визу просто так, ничего не натворив».
А в конце 70-х Толя поскользнулся и упал на выходе из подъезда своего дома. С тех пор он стал хромать, и о возращении в плавсостав уже никто и не говорил. Однако, мы иногда собирались у Толи дома, и с выпивкой. Толю всегда и все любили, он был безотказен в этом деле, и, если дома у тебя жена, то у Толи принимают всегда хорошо.
Стал потом Толя работать охранником на проходной какой-то войсковой части, там прапорщики выносили много спирту, ну, они отливали и Толе, чтобы ничего не видел. Он оформил себе инвалидность и стал получать надбавку. Так Толя стал инвалидом и по факту, и по документам, и по образу жизни, и по состоянию души. Где-то, до возраста в 60 лет, Толя еще работал охранником, потом его уволили и он стал скромно жить только на пенсию и на свою инвалидскую надбавку, но он уже много болел, хотя у него и был железный организм, он был еще из того, здорового, поколения. Последние годы он был совсем плох, был там и рак, и еще что-то, ну, в прошлом году Толя и помер.
Под конец скажу и о себе, но, не для хвастовства, а для науки молодым. Из песни, ведь, слово не выкинешь. Итак, много лет проработал я капитаном судна, стаж мой на мостике – ровно 60 лет, побывал я почти на всех морях и, в возрасте 77 лет, вышел, как говорят, на пенсию. На здоровье не жалуюсь, обрабатываю свой участок в 12 соток и работаю над своим словарем, который называется «Морской этимологический словарь». Выясняю, от какого индоевропейского корня произошли все наши морские термины. Никто в мире этого не знает, ну, вот, я и занялся. Сейчас продается второе издание моего словаря, но, работа продолжается над 3-м изданием. Между делом, рассказал, вот, и о Толе. А если не я, то кто?
Ткаченко Николай Адамович
Родился в 1937-м году в гор. Звенигородка, Черкасской области. 60 лет проведены на капитанском мостике, сначала – матросом-практикантом, а потом, и капитаном судна. Закончил в 1957–м Херсонское мореходное училище МРХ СССР, в 1968-м, заочно, и Калининградский технический институт МРХ СССР, по специальности – «Судовождение на морских путях». Инженер-судоводитель, капитан дальнего плавания.
https://www.litres.ru/nikolay-tkachenko/ob-avtore/
Владимир ЦмокунВсе дороги ведут на камбуз
Почему офицеры флота ненавидят перловую кашу?
Дочь нашла в Интернете фото. Красивое здание, а на крыше огромные буквы «В морях твои дороги». Приятно вспомнить – хоть это не меняется. В этом здании размешается курсантская столовая бывшего Калининградского высшего военно-морского училища (КВВМУ), а ныне – Балтийского военно-морского института имени Ушакова. На флотском языке, естественно, «камбуз». Это одно из тех мест в «системе» (так именовалось в курсантской среде родное училище), с которым связаны в основном приятные воспоминания.
Честно говоря, когда уже есть с чем сравнивать, я думаю, что качество кормежки тогда могло бы быть и повыше. До сих пор помню, как мы, как-то раз придя на ужин (мы – это третье отделение в составе восьми человек, сидевшие за одним столом), решили шутки ради проверить «на отлип» перловую кашу, стоящую в большом бачке на столе. Кто-то из ребят задал вопрос: «Интересно, если бачок перевернуть, каша вывалится или нет?»
Дело было на первом курсе, мы были молоды и практически всегда веселы, и от задуманного до исполненного время порой измерялось секундами. Момент – и чьи-то крепкие руки подхватывают бачок, переворачивают его над столом, и восемь пар глаз с интересом смотрят на результат исследования. Могу сказать только за себя – я ни на секунду не задумывался о том, какие проблемы возникнут у нас с ужином, если выпавшая из бачка каша накроет стаканы с чаем, забрызгает форму, завалит стол и т. д.
Кроме того, старшина роты никогда не держал нас за столами дольше положенного времени, даже если за каким-то столом не успевали прикончить доппаек, присланный из дома, – исключения бывали только в случаях, когда продукты или что-нибудь сладкое, присланные из дома или принесенные из города от родственников, приносил кто-то из сидящих за столом командиров отделений и замкомвзводов (тоже курсанты, но со старших курсов).
Но я отвлекся. Так вот, каша из бачка не выпала! Конечно, мы все равно ее съели. Но перловку я, как и многие бывшие военные, с тех давних пор не ем.
Что еще интересного происходило на камбузе?
Отрывистые воспоминания о двух столовых ножах на столе на восьмерых. В день приезда различных комиссий ножей почему-то оказывалось восемь. Потом, когда комиссия уезжала, опять только два. Как-то несколько дней подряд хлеб, которого, в общем, всегда хватало, вдруг стали выкладывать на столы нарезанным тонко-тонко, но общее количество кусков оставалось прежним.
Когда очередная комиссия в сопровождении командира роты проходила между столами и какой-то начальник дежурно спросил: «Ну как, ребята, все нормально?», надеясь, естественно, на общий радостный ответ, что все, мол, отлично, мы разобрали эти тонкие кусочки хлеба и показали их начальнику. Мне больше всех хотелось справедливости, и я, приложив кусок хлеба с большой дыркой в мякише к глазам, еще и ляпнул, что, мол, через этот кусок всю комиссию видно.
На следующий день мы обнаружили на столах хлеб уже нормальной толщины, кого-то из продовольственного начальства, по слухам, сильно наказали, ротного – тоже. Когда уехала комиссия, на построении роты я был выведен из строя на два шага, и командир роты сказал, что в связи с тем, что я «стал искрой, из которой разгорелось пламя», мне объявляется «неделя без берега», то есть про увольнение в город в субботу и воскресенье я могу забыть. Так я обучался премудростям личной ответственности за сказанное, даже по мелочи.
Апофеоз воспоминаний о камбузе – конечно же, камбузный наряд. Ходили в этот наряд только курсанты 1 и 2-го курсов. Получение продовольствия на все пять курсов (это где-то около 2 тыс. «штыков»), чистка картошки, расстановка и уборка посуды на обоих этажах, мытье этой посуды («железный поток»), мытье полов на всем камбузе – все это имело свои специфические особенности, требовало быстроты, сноровки, личной ответственности и других, не менее важных качеств.
При этом был один, скажем так, пикантный момент в камбузном наряде, о котором хочется сказать особо, – это загрузка продовольствия на очередные сутки и перевозка его со склада на камбуз.
Фишка, как теперь говорят, состояла в том, что в наряд на камбуз заступала половина взвода, вторая половина заступала в караул. В другой раз те, кто заступал в прошлый раз в караул, шли на камбуз. Так вот, обязанностью камбузного наряда было обеспечить своих товарищей в карауле доппитанием в виде сливочного масла, потому как положенные по норме 25 граммов в сутки на человека – это… ну, вы сами понимаете. К этому опытные курсанты готовились, а неумелые и нерасторопные – учились. Доппаек можно было добыть только при погрузке продовольствия. Происходило это так. Человек пять-шесть загружались в фургон «продуктовки» (машины «ГАЗ-53»), за рулем матрос кадровой команды, в кабину садился начальник столовой – старый и хитрый мичман Мерсопян (по училищу ходила безобидная поговорка: «Самый хитрый из армян – это мичман Мерсопян»), и мы ехали на продсклад училища. Продсклад находился на другом конце территории, время в пути составляло 3–4 минуты.
Свет в фургоне включался из кабины водителя. По прибытии на склад мичман в соответствии с накладными отбирал и взвешивал масло, крупы, картошку, рыбу, мясо. Но все это пока в машину не заносилось. После того как все продукты, необходимые на сутки, были отобраны, время начинало сжиматься прямо на глазах – мичман приступал к командованию непосредственно погрузкой, кладовщики продсклада следили за курсантами, чтобы мы не прихватили чего-нибудь лишнего.
В первую очередь в фургон заносилось масло и ставилось в самый дальний угол. Потом по указанию мичмана на него ставились или ящики с томат-пастой, или мешки с макаронами, вокруг укладывались мешки с картошкой, блоки с мороженым хеком – в общем, сливочное масло всегда было погребено на самом дне загруженного почти на три четверти фургона. Загрузка осуществлялась в быстром темпе, после чего погрузочный расчет запрыгивал в фургон, мичман закрывал дверцы, садился в кабину, а машина неслась к заднему двору камбуза, где мы должны были выгружать продукты уже для варки, жарки, чистки и т. д. Свет в фургоне не включался, темнота была абсолютная. И вот за эти 3–4 минуты езды в подпрыгивающей машине с заносами и поворотами надо было совершить несколько стремительных действий.
Во-первых, оторвать от одного из бумажных мешков кусок бумаги, желательно – чистый, то есть, если мешок многослойный, откуда-то из середины. Во-вторых, запомнив, что и как навалено на упаковки с маслом, аккуратно разгрести наваленное. В-третьих, один из нас с зажатой в зубах, заранее приготовленной ниткой должен подобраться к неполной упаковке масла, развернуть ее и ниткой, обмотанной вокруг больших пальцев рук, отхватить кусок масла, достаточный для того, чтобы составить весомую добавку для 14 человек караула. И, кстати, в то же время такой, чтобы экспроприация была не сильно заметной. В-четвертых, нужно было восстановить в полной темноте по памяти нарушенную целостность кучи продовольствия – по возможности в том же порядке. Наконец, в-пятых, следовало спрятать под робой отрезанный кусок масла так, чтобы он не выпирал и не выпал при десантировании из фургона. Учитывая, что почти все мы были поджарые и мускулистые (чему очень способствовали регулярные зачеты по бегу, гирям и подтягиванию на перекладине), а матросские наши робы частенько были на размер больше, места под робой, особенно если еще втянуть живот, хватало.