Он уже не так стал замечать грязь машинного отделения и его, измазанных солярой, плит.
Плиты на других пароходах были выкрашены зеленой краской, а тут наоборот — плиты были намазаны солярой и отдраены до воронёного цвета стальными щетками.
В машине стоял запах соляры, дышать было тяжеловато от такого ухода за этими плитами. Эта вся грязь стекала в льяла, и Малов, когда заглядывал туда, видел, какие они грязные и замазученные.
На предыдущем пароходе льяла были светло-серого цвета, и если туда спуститься в чистой робе, то вылезали оттуда, практически не испачкавшись. Но тут, не дай Бог, туда залезть. Тем более, что высота от деки до плит была всего лишь сантиметров 70, не больше.
Потом-то Малову пришлось лазить туда ни один раз. То ключ упадет, то отвертка, то сами льяла надо было чистить от скопившейся за много лет грязи.
Но тут Иван Иванович через дверь прокричал:
— Запускаемся на «самый малый вперёд»!
Второй механик быстро проделал все манипуляции для запуска и запустил двигатель на «самый малый вперёд», хотя телеграф звенел на «задний ход». Иван Иванович прокричал в открытую дверь:
— Не давай задний ход!
Потом Иван Иванович выскочил из двери, посмотрел наружу, что там делается, вернулся и вновь прокричал:
— Так и работай!
Тут на телеграфе возник ход «стоп» и «самый малый вперед».
То есть, Иван Иванович угадал, что и как надо делать, потому что он, наверное, лучше капитана чувствовал, куда ему надо швартоваться, и как тому надо было отходить.
Но, больше всего, как потом оказалось, он боялся резких реверсов. Ему мерещилось, что от этих реверсов старенький «главный двигатель» может просто развалиться и собрать его не будет никакой возможности. Запасных частей на него уже просто не было.
Двигатель по-прежнему работал самым малым ходом, когда Иван Иванович прокричал в дверь:
— Ну-ка, давай средний ход.
Второй механик добавил чуть-чуть топлива топливной рукояткой, двигатель заработал натужнее и потихоньку начал разгоняться.
Иван Иванович спустился вниз, схватил стетоскоп — «слухач», как мы его звали, и начал прикладывать его то к одному, то к другому месту на главном двигателе, прослушивая работу подшипников. Потом побегал вокруг «главного двигателя» и, довольный результатами осмотра, опять поднялся к своему посту управления на выходе из машинного отделения.
Потом он вновь выскочил на палубу и, вернувшись к двери вновь прокричал: — Давай полный.
Второй механик осторожно начал разгонять «главный двигатель» до полного хода.
Через минуту на телеграфе появилась команда — «полный ход».
Судно выходило из Авачинской губы. Как оно оттуда выходило Малов, и понятия не имел, потому что всё это время находился в машинном отделении, наблюдая, как второй механик обслуживает главный двигатель во время ввода в режим полного хода. Как он регулирует температуры, какие клапаны крутит и на каких холодильниках.
Для Малова это было новое судно и ему на нём было всё интересно.
Судно шло в Находку. Если на «Чите» в Находку приходили на четвертый — пятый день, то тут «Бородин» дошел туда только на седьмой день.
Там судно почти сразу же поставили на выгрузку на жестянобаночную фабрику, где производилась выгрузка консервов.
Пока выгружали консервы, Малов упросил Иван Ивановича разрешить ему съездить на пару дней во Владивосток.
Иван Иванович весь этот небольшой рейс присматривался к Малову. Он по-своему оценил его работу. Поэтому дал Малову разрешение проведать семью.
Малов видел, что деду нравится, как он работает в машинном отделении с мотористами, как несет вахту. За эту неделю дед создал свое мнение о Малове, и на одном из ужинов, когда весь комсостав сидел в кают-компании, он обратился к капитану:
— Да… четвертак у нас инженер, соображает, — со значением, глядя перед собой, произнес он.
Капитан посмотрел на него и весомо добавил:
— Да… инженер — это хорошо, — и вновь уткнулся в тарелку.
Так они постоянно переговаривались между собой. Один сидел на одном конце стола, другой на другом конце этого длинного стола.
Они были как братья-близнецы и говорили примерно одинаково. Если один что-то говорил, то другой, это же самое повторял. Мысли у них были тоже одинаковые. Если один важно говорил:
— Да! Это надо сделать!
То другой, немного подумав, отвечал:
— Да, надо это сделать, — и это дело потом делалось.
Они много лет проработали вместе, и им лишних слов не надо было произносить. Они понимали друг друга с полуслова.
Ходили даже слухи о виртуозности капитана. Малов о них слышал еще, когда сидел на «бичу».
На восточном побережье Камчатки в Пенжинской губе отливы иногда достигают 10 метров. Так Иван Михайлович на этом «Бородине» подождал время максимального прилива и пошёл к берегу, где должна была производиться самовыгрузка.
Только по одному из известных ему ориентиров, он бросил якорь и оставил судно в таком положении. Когда произошёл полный отлив, то оказалось, что судно просто легло на песчаный пляж, вокруг которого торчали острые скалы. С берега после отлива к судну подъехали грузовики, на которые и был выгружен груз. Питание на электростанцию подавалось от носового дизель генератора, который имел воздушное охлаждение.
После выгрузки консервов, судно было поставлено в торговый порт, чтобы грузить спиртное. Рейс был запланирован на Усть-Камчатск.
Как только судно встало к причалу, то на него сразу прибежали сто миллионов тысяч куч стивидоров. Они стояли около трюмом и вагонов, проверяли каждый строп, считали все бутылки, ящики, чтобы оттуда ничего не пропало.
Грузчики все равно должны были поживиться, чем либо, потому что там же была водка. К каким только уловкам они не прибегали, но ничего из этого у них не получалось. Заслоны из стивидоров были выставлены надёжно. Ведь товар был жидкий и очень даже востребованный. Поэтому стивидоры никому ничего не давали. Грузчики были на них очень обозлены, но погрузку трюмов завершили за двое суток. Все ящики с бесценным грузом были аккуратно погружены, трюма надёжно законопачены, и судно опять отправилось в рейс, но уже на Усть-Камчатск.
Обычно на Камчатку капитаны прокладывали курс через пролив Лаперуза, но сейчас, в конце ноября, Иван Михайлович решил идти через Сангарский пролив. Потом надо было пройти вдоль всех Курил и почти всю Камчатку. Для «Бородина» и это было значительным испытанием. С его ходом в десять узлов судно дочапало до Усть-Камчатска чуть ли не за десять дней.
Если в Японском море погода была спокойная, волнение было не больше трех баллов, то на входе в Сангарский пролив ветер достигал почти шести баллов. Но он был попутным, так что «Бородин» «несся» почти по двенадцать узлов. Да если ещё учесть, что течение Куросио тут достигает иногда больше трех узлов, то «Бородин» был, как глиссер.
В туманной мгле просматривались оба берега островов Хоккайдо и Хонсю. Выйдя на палубу, уже можно было ощутить запах Японии. Поперёк пролива сновали паромы, от которых очень умные судовые штурмана легко уклонялись. Малов с любопытством всё это рассматривал только с главной палубы. В такие напряжённые моменты четвёртым механикам не место на мостике. Он сделал несколько снимков своим «Зенитом». На нём был установлен объектив «Гелиос», поэтому Малов надеялся, что красоты Японских берегов запечатлеются надолго.
Хорошо, что проход проливом шел после его вахты, и он смог полностью его просмотреть. А это было всего лишь четыре часа прохода.
Как ему потом с гордостью показывал второй помощник на карте, что судно ни на кабельтов не вышло из зоны разделения.
Циклон, из-за которого Иван Михайлович избрал такой курс, ушёл на север Охотского моря и бушевал где то в районе Магадана, а «Бородину» после его прохода досталась только небольшая бортовая океанская зыбь, которую он ощутил после выхода их пролива.
Хоть каютка была и маловата и приспособлена только для отдыха, но всё равно зыбь в ней было переносить нелегко.
Многими телами механиков, которые работали здесь до Малова, в матрасе была продавлена яма и поэтому, если правильно в неё уложиться, то можно был хоть как то спать. Надо было вытянуть вперед руки, упереться ими в спинку кровати, найти в яме матраса нижайшее место, упереться ногами в заднюю стенку кровати и как-то попробовать заснуть. А так как кровать была длиннее Малова, то приходилось снимать подушку с дивана и укладывать её в ноги и уже тогда продолжать, так называемый сон. Иногда крен достигал десяти градусов с периодом в пятнадцать секунд, но судно и при такой болтанке всё равно шло со своими десятью узлами.
А утром после такой ночи всё равно приходилось вставать, идти на завтрак и выходить на вахту.
На завтрак очень даже хотелось идти, потому что его накрывала несравненная Ольга, наблюдая за прелестями которой у всех присутствующих отвисали челюсти.
И вот после таких семи суток болтанки, судно пришло в Усть-Камчатск. Оно встало на рейде Усть-Камчатска и бросило там якорь. Стивидоров, которые сопровождали груз, сейчас можно было увидеть на палубе. А то во время перехода они больше предпочитали район туалета.
На каждый трюм их было по три человека и один главный, то есть семь человек дополнительно. Где они ютились, и как они ютились — Малов не знал, потому что у него была своя каюта, и туда он не собирался никого пускать.
На рейд приехали уже береговые стивидоры. Они осмотрели трюма и пожелали, чтобы команда их открывала.
Это сейчас трюм открывается с помощью ручки только одного гидравлического манипулятора, а на «Бородине» это была целая эпопея. Вначале надо было снять брезенты, потом настроить стрелы и с помощью их снимать деревянные рыбинсы. Боцман с матросами занимались этим открытием трюмов несколько часов. Когда трюма были открыты и береговые стивидоры убедились, что ящики с драгоценным пойлом целые, только тогда выгрузка бесценного груза была разрешена.