Пока мы осознавали серьезность старпомовской угрозы, он опять окинул строгим взглядом пространство вокруг себя, потом подошел к оставленным на палубе вещам. Поднял тюбик с кремом, потом ткань, завернул одно в другое. Потом подошел к шезлонгу, взял его в другую руку и, подойдя к леерам, коротким взмахом обеих рук отправил все это за борт. Наконец-то среди всей гаммы чувств на его лице можно было увидеть и чувство выполненного долга. Старпом еще раз посмотрел на нас, ничего не сказал и ушел в коридор, куда несколько минут назад скрылись артистки.
Ну, а мы продолжили смотреть на Данию. Правда, еще обсудили мысль о том, что если с датского корабля заметили, как старпом утопил раскладушку, не возникнет ли скандал со штрафом советскому ВМФ за бросание мусора в пролив? Тогда старпому точно будет не до приема зачетов по практике. Но, очевидно, датчане, как потомственные моряки, все поняли и старпома простили.
Цмокун Владимир Муневич
Капитан 3 ранга запаса. Закончил КВВМУ в 1977 году. Попал на РКР Владивосток, полгода служил инженером БЧ-2, потом комбатом батареи МЗА на АК-725. С 1983 года командир БЧ-2 на ЭМ 56-го проекта «Вызывающий». В 1984 году по состоянию здоровья списан с плавсостава и назначен начальником лаборатории цеха подготовки крылатых ракет на ТРБ под пос. Реттиховка. С 1985 по 1988 годы — помощник командира базы по МТО. С 1988 года — офицер отдела тыла острова Русский. С 1994 года — офицер по кадрам управления гарнизона острова Русский.
Андрей Осадчий
Полярный. За гранью смерти
Написал и мурашки по телу. Всплыло, взломало цемент памяти, плеснуло жутью в лицо, ужалило в сердце.
Подплав. Главная база подводных сил Северного флота. Это был год 59-й или 60-й. Эхо великой войны попритихло, цена человеческой жизни как бы устоялась, но всё еще могло повернуться неожиданностью. И повернулось. Смерть. Мгновение мы смотрели в упор, в глаза друг другу. Это так близко к сердцу и в этом миге столько жизни. Нет, не про те кадры личной кинохроники. А именно выброс жизни. Всеми силами вдруг — жизнь. Которую сейчас же и оборвут, так решили. Глазок ствола неумолим и неподвижен. Я боролся. Всеми удесятеренными силами своей природы. Я мог, мог тогда победить. Но предали. Собрали за спиной всех доступных, скрутили, сломали, растянули и сдали в лапы смерти. Ненавижу насилие. Ненавижу предательство. В любых проявлениях. Если бы я выжил тогда, жизнь, возможно, сложилась бы иначе. Но и я бы не узнал главного.
Ух, память. Перебиться бы сейчас сигаретой. Что делают некурящие, когда надо закурить дымом прошлое? Погуляю-ка с собакой. Эти огромные кавказцы как никто сочувственны.
Но давайте же что-ли по порядку. Предыстория такова. Заведующей Детсадом №-1 мама тогда уже не работала, перешла в Гороно в Старое Полярное. Рабочий день там был короче, чем в хлопотном детском саду, где всё, от шкафчиков для переодевания, нержавеющего котла, паровозика во дворе, до деревянных брезентовых раскладушек и вкусного дополнительного питания было выбито и обустроено мамиными заботами. Теперь она нередко забирала меня сразу после дневного сна, и это было воистину сладкое пробуждение, почувствовать на щеке теплую родную ладошку и встретить мамины глаза.
Ну вот, а в тот чёрный день затеяли нас фотографировать.
Вот эти жуткие приготовления, тренога, софиты, молния вспышки, вот и сам смертоносный ствол. Регулируют, подвигают. Как им хочется всё обставить по-своему, наслаждаются потянуть время.
И ладно бы я считал, что смерть придёт разом со щелчком затвора. Так нет, я ведь искренне думал, что человек сфотографированный обречен превратиться в фотокарточку, и это, видимо, во сне, когда ты уж совсем безпомощен что-либо изменить.
Страшное коварство. Нет, я не прятался, о нет! Кругом же наши пацаны и девочки, сегодня все так красиво одеты. Они же не знают! Они же ничего не знают, доверчиво разглядывают. Изо всей силы ударяю ногой по раздвижной ходуле марсианского нашественника. Стальные захваты сомкнулись со всех сторон. Врешь, — не возьмешь! В ход зубы, ага, им тоже бывает больно! Вдруг сбрасывают маски добрые наши нянечки и устремляются помогать неприятелю с лицами дежурных санитаров. Крутят, ломают, тащат в строй, к стенке, где ничего не подозревают Серега Леонов и Алёха Крючков. Ору фотографу: — Папа сделает мне лук и я тебя убью! Не действует это на них. Видать знают, что папа-то в автономке, в дальних морях, ушел по тревоге ранним утром и вернется только летом, когда отпуск и Новоселица с бабушками в кокошниках. Выбрали же время, супостаты. Ненавижу насилие. Ненавижу беспомощность. Я вырасту бесстрашным воином Барбеем и буду защищать всех слабых и угнетенных.
Эх… Обессиленного и изрыдавшегося меня сгружают в брезент раскладушки. Спи давай. Сплю. Последнее, что успевает захватить уходящее сознание, — мама, с тихой радостью приоткрывает край одеяла. Меня-карточку подхватывает движением воздуха и, покачав в полёте, укладывает к маминым ногам, обутым в резиновые боты на кнопках поверх туфелек по тогдашней моде.
Полярный. Командировка в заводоуправление. Мы встаем в ДОК в межпоходовый ремонт. Отличный отдых. Доковая сауна, сход в 17 часов, ресторан «Ягодка» и всё такое. Спешу. Надо успеть до закрытия садика. Дорогу найду и с завязанными глазами. Вот он, громадный наш Дом № 4 по улице Строительной с высоченной аркой посредине, вот блок дровяных сараев, с которых прыгали тогда в сугроб. Ого, а рискнул бы сейчас? Вот котельная, вот Малый каток и вот он… Что я вижу! Тот самый наш Паровозик, что возил нас по всему детству. Но мне надо вовнутрь, в тот зал, к той стенке.
Девушка — заведующая, трогательно юная и старательная. Нет, вижу, не справляется. Тут нужна мамина хватка. О! Мой арбуз! — фанерная дощечка с картинкой на шкафчике. И, — о Боже! — всё те же через двадцать лет раскладушки.
Ну вот всё и встало на свои места. Ничего здесь и не могло бы поменяться до моего прихода. Теперь мне легко и смешно. Но не моей собеседнице. Большие глаза переполнены глубоким пониманием. Она тоже нетерпима к насилию. Вот. Теперь нас двое в этом зале. Не возьмешь! Чаёк с лимоном в мамином кабинете. Ух ты, та самая сахарница! Ну мне пора. Оставляю ключи от своей детской тайны в надежных руках. Точка поставлена. Борись, не поддавайся, приходи на помощь вовремя. И, если что, зови, я рядом.
Спускаюсь к проходной судоремонтного завода. Вон там стояла батина лодка. Невольно твердеет шаг и тихо напевается любимая наша с Алёхой песня: «По военной дороге шёл Барбей по тревоге, боевой восемнадцатый год.»
Осадчий Андрей Александрович
Родился в марте 1956 года в городе Ленинграде. С самого раннего детства мечтал стать взрослым, чтобы покончить с Детсадом №-1 города Полярного, куда забросила судьба сына подводника. В 1978 году окончил Севастопольское ВВМИУ и снова на Северный флот. Служил на атомных подлодках 2-го поколения 670, затем 670 М проектов в базах ПЛ Западная Лица и Видяево. Вся служба проходила на железе, то есть в плавсоставе, дальние походы сменялись межпоходовыми ремонтами и так 12 лет после выпуска из училища. Было интересно. Сбылась детская мечта. На пенсию вышел в 1990-м. Трудился в Москве в должности директора брокерской конторы РТСБ. В настоящее время возглавляет небольшую европейскую инвестиционную компанию. Капитан 2 ранга запаса. Семейно счастлив, увлечения — домашняя столярка и дрессировка волкодавов.
Вадим Кулиниченко
Крепче стали(документальный рассказ)
Железо всегда остаётся железом, а вот человеческий материал в трагических обстоятельствах проверяется на прочность.
По достижении зрелого возраста, тем более пожилого, становится стыдно писать беллитристику, выдумывать то, чего не было. В нашей жизни, бывало, такое, что и без выдумок тянет на острые сюжеты.
И по прошествии более полувека во сне, как наяву, являются мне события и люди, особенно сокурсники, с которыми мне и после выуска приходилось соприкасаться по службе…
На встречу в 2018 году пришли немногие, да и в живых моих сокурсников осталось мало. «Не густо!» — так бы сказал незабвенный Адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, оставивший добрую память о себе у многих подводников времён «холодной войны». Но что поделаешь — жизнь не остановишь. У каждого человека своя судьба, на которую накладывается и судьба страны, а она для нашего поколения была нелёгкой, а старость вообще досталась печальной.
Мы пришли в училище подводного плавания в послевоенные годы, в основном мальчишки из глубинки, которые не то что подводную лодку, но и паровоз видели впервые. Но через 4,5 года из стен училища под грифом «Войсковая часть 62651», это потом оно станет имени Ленкомсомола, мы вышли бравыми лейтенантами подводного флота страны. Напутствуя нас, начальник училища, герой-подводник, вице-адмирал Николай Павлович Египко говорил: «Служба ваша опасна, но почётна…». Так оно и вышло — опасностей было много (в подводном флоте они есть всегда), а вот почёта-то никто и не заметил.
Вот я уже капитан 3 ранга, помощник командира атомохода. Западная Лица, секретная база нашего атомного флота. Здесь уже не одна дивизия, у причалов лодки разных проектов и разных поколений. И в каждой дивизии есть мои сокурсники, конечно, уже на разных должностях.
Полярная ночь, экипажи спокойно спят в казармах, на лодках бдят дежурные смены. И вдруг, по флотилии объявляется — Боевая тревога!
Всё приходит в движение. К причалам устремляется чёрный поток людей, извивающийся словно гигантский удав. Я бегу рядом со своим сокурсником Львом Каморкиным, который служит на лодке первого поколения, он командир БЧ-3, не последний человек на торпедной лодке. Наши субмарины стоят у одного причала. На бегу мы рассуждаем, чтобы значила эта боевая тревога? Проверок вроде не намечалось, неужели война? Вот и наши красотки, доблестные лодки. Он на свою, а я на свою. Здесь всё отработано до автомата — не