— Ты не будешь против, если на стоянке во Владивостоке к тебе на «Бурханов» придет мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах, убегая от прежней жены, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит, — неуверенно попросил он меня.
— Не затруднит, если там бомбы не будет, — полушутя пообещал я ему.
— Хорошо. Значит, я звоню сыну? — обрадовался Юра.
И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна приходит парень и говорит:
— Я — сын Зайцева и я Вам привез ящики для папы.
— Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? — было уже поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.
Но он, несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:
— Папа мне сказал, что я могу здесь отдать Вам его вещи, — деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и на завтра был назначен отход.
— Хорошо, — нехотя согласился я, — Давай, тащи сюда свои ящики.
Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по 24 килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством, забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.
Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? Потом думаю:
— Да ладно, может быть, пронесёт.
Во время того отхода, таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Семен Иваныч умер и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения этого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.
Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.
Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.
Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.
Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:
— Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?
Я обошел и осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из туалета. Там не было видно, откуда это нечто кукарекает. Потому что уложенные ящики стопками стояли чуть ли не до подволока. Думаю — мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул — и все. Больше не слышал кукареканья.
На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы — один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 5 утра, потом в 6 утра, потом в 7 утра.
А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент одной из американских газет. То ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.
По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна — преподаватель английского языка.
Как она нас всех дрючила, бедных и несчастных!
Она вычисляла, где только мы можем находиться, ловила нас, и минимум два часа мы проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности.
А тут еще и американец был. Так что те знания, которые вбила в нас Галина Степановна, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот кореспонденьтик. Иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.
И вот, как-то утром, когда я проснулся от очередного кукареканья, я поднялся на мостик. На мостике, увидев американца, тупо уставившегося в лобовое стекло, я подошел к нему.
Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля. Но мы пока шли только на одном, чтобы было экономичнее. Приближались к Алеутам. Штормило, было пять-шесть баллов, но качки практически не ощущалось из-за солидных размеров нашего судна. Длиной оно было около 180 метров.
Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:
— Майкл, вы живете в каюте прямо надо мной. Я — старший механик, если Вы помните, — тот утвердительно кивнул головой.
Мы уже с ним неоднократно вели различные беседы на различные темы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.
Поэтом, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:
— Вас по ночам ничего не тревожит? — он с удивлением приподнял брови, — Потому что расположение вашей каюты примерно такое же, как и мое, — продолжал я, — И туалет и ванная комната у вас находятся так же, как и у меня.
— Правда? А я и не знал об этом. Значит мы по-настоящему соседи? — он изобразил искусственную улыбку на лице.
— Конечно соседи, — не обращая внимания на его эмоции, продолжал я, — Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас с вами одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, — мялся я.
Как бы корректнее задать свой вопрос:
— Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?
Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились до состояния бейсбольного мяча. Он посмотрел на меня с удивлением:
— Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось? — вежливо предположил он.
— Да нет, — пожал я плечами, — Ночью, то ли в 4, то ли в 5 часов там что-то начинает кукарекать.
— Нет, — решительно по-русски отмел он все мои сомнения, — У меня в туалете ничего не кукарекает.
Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я вернулся в каюту. Через полчаса забегает ко мне капитан:
— Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к этому американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там где-то ночью что-то кукарекает.
— Ты знаешь, Владимир Иванович, а оно и в самом деле кукарекает, — попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.
— Да не может быть, чтобы кукарекало, — также напирал он на меня.
— Хорошо, — я поднял перед собой ладонь, чтобы успокоить возбужденность капитана, — Тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья, — а потом уже спокойнее добавил, — Давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора и приходи, — я посмотрел на часы, — Придёшь? — я вновь вопросительно глянул в его возмущенные глаза.
Капитан, немного успокоившись от моих заверений, развернулся и вышел из каюты.
Он и точно пришел в назначенное время.
Я заварил свежий чай, разлил его по фарфоровым чашкам и мы сели, чтобы расслабиться.
Сидим, пьём чай, курим и ждём. Я искоса все время поглядывал на безмятежного капитана.
Но вдруг, на самом деле, послышалось: «Кукареку!».
После первого «Кукареку», капитан подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Но кукареканье продолжалось с назойливой настойчивостью.
А я, поглядывая на него с ехидцей, спрашиваю:
— Ну и что? Кукарекает? Слышишь?
— Точно! Кукарекает, — озадаченно говорит он. И почесал в ухе пальцем, — Думал сначала, что показалось. А оно, и в самом деле, кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? — он уже с любопытством просмотрел на меня. Хмыкнув, я указал ему на спальню:
— Да вон там — за спальней.
А из спальни дверь идет в ванную комнату. Сейчас дверь туда была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и еще там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно.
Капитан зашёл в ванную и остолбенел — а там все было забито ящиками.
— Откуда ящики?!
— Зайцев попросил.
— Ты что, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня нас проверяла, пароход был бы арестован! Ты что натворил!? — возмущению его не было предела.
— Но ничего же не случилось …, — попытался оправдаться я.
— Это тебе просто повезло. Да! Вот это ты учудил, — его возмущению не было предела.
Он сел в кресло, немного передохнул, чтобы сбросить эмоции, и продолжал:
— Ну и дурак же ты, дед! Елки-палки, вот это же надо…! Как это можно! Ты же все судно подставил бы из-за этого Зайцева!
Потом он немного успокоился и, поглядев на стопу ящиков, предположил:
— Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то и кукарекает?
— Да я, вроде бы перебирал их — и ничего не нашёл, — оправдывался я. Но кукареканье неслось именно откуда-то с той стороны. Из ванной комнаты.
Капитан быстро поднялся с кресла и, чуть ли не бегом, проследовал в ванную комнату. А там начал простукивать и переворачивать эти злосчастные ящики.
Бац, бац, бац — ниже-ниже…. Стучал он по ящикам.
— Да! Вот он, — радостно вытащил он из кучи один из них, — Вот из этого ящика у тебя и кукарекает.
И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик и кукарекал.
— Да. Там, наверное, находиться сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нем при погрузке — и он, поэтому и кукарекает, — предположил капитан.
— Да ты что!? — я был ошарашен от простоты такого решения.