https://voenflot.ru/category/blytov-viktor-aleksandrovich
Михаил Бортников
О письмах, радиограммах и радиопереговорах
Сложно сказать, когда моряку было труднее в море, сейчас или раньше, скажем, 30 лет назад. Работа стала напряженнее, экипажи сократили вдвое, вместо портов в центре красивых городов теперь огромные грузовые терминалы за 30–40 км, а инспекторов всяких сейчас — как на дворовой собаке блох. Тяжело. Зато появились компьютеры, мобильные телефоны, электронные книги. И связь с семьей, с родными, близкими и любимыми стала простой и надежной.
А давайте вспомним, как это было раньше. Во времена парусного флота матросы и писать-то не умели. Офицеры, конечно, умели, и получше нашего, вспомните "Фрегат "Паллада" Ивана Гончарова. Вот только с обменом письмами большое было затруднение.
В советские времена морякам торгового флота стало легче. Отправляли мы письма через многочисленные советские представительства в разных странах и нам родные слали ответы тоже через посольства и торгпредства. Часто письма в самые отдаленные точки мира доходили за 5–6 дней. Сейчас, когда открытка из Одессы в Харьков идет неделю, в это верится с трудом. Факт, однако.
Рыбакам с письмами было похуже. Писали нам через специализированное почтовое отделение в Севастополе, там письма сортировались по судам и отправляли их с танкерами или рефрижераторами в разные районы лова. Если судно работало сравнительно недалеко, в Центральной Атлантике, письма попадали на промысел недели через три после отправки. Но это было еще только начало процесса. Суда должны рыбу ловить и морозить, а не за почтой бегать.
Но вот, наконец, забит мороженой рыбой последний трюм, идем к рефрижератору, или, как у нас чаще говорили к "базе" на выгрузку. Это серьезная работа была, под выгрузкой понималась выгрузка своими силами, конечно. Экипаж делился на 2 смены, работающие по 8 часов через 8, на помощь матросам выделялись мотористы, электрики, машинисты реф. установок, второй радист, гидроакустик, доктор, в общем, все, кого технолог сумел вырвать, а вырывал он всех, кроме тех, кто в это время трудился на своем месте в машине или на мостике за себя и за того парня, которого послали в трюм на выгрузку. Ну, и очень скоро после швартовки к "базе" передавали на судно пару мешков с почтой, которые тут же волокли к первому помощнику. В мешках были газеты за прошедший месяц и письма.
Газеты "Правда" нам отгружали тогда по 3 экземпляра, любимой всеми многотиражки "Антарктика" — по 4, а остальных газет — в количестве около 10 названий — по одной. Любители-добровольцы мгновенно сортировали газеты и делали подшивки. Но первым делом, естественно, из мешка извлекались письма, опять же раскладывались уже по судовым службам и только затем их разносили по пароходу. Молодежи, бывало, писали жены ежедневно, всем прочим везло меньше — по 2–3 письма. Многих почтальоны вообще стороной обходили. И меня, случалось, обходили. Месяц ждешь, последние дни ни о чем другом думать не можешь, а письма нет. Обидно. А что сделаешь, горевать некогда, работать надо. Так вот и закалялась сталь наших характеров на рыбном флоте.
Существовали еще так называемые радиограммы, в которые можно было за рубль советских денег (3 копейки слово) вместить максимум теплоты и нежности. Информации же было не густо: "Любимая вышли Вьетнама Сингапур меня все порядке беспокоюсь как дома пиши почаще всем привет скучаю целую твой…" И в ответ "Родной не волнуйся нас все хорошо готовимся школе ждем тебя домой нетерпением любим скучаем твои…". Часто в это время дома болели, делали операции, изменяли мужьям, ругались с детьми, грызлись со свекровями, но писать об этом было не принято, зачем человека грузить, все равно помочь ничем не сможет, только настроение ему испортишь, и надолго.
И были еще редкие звонки по радиотелефону. Это отдельная песня. Стоили эти звонки недорого, но качество связи оставляло желать много лучшего. Мне лично с ними никогда не везло. Тогда еще была радиослужба, состоящая из начальника радиостанции и второго радиста, работали они по очереди.
Поднимаешься в радиорубку, просишь завтра связать с домом (телефона у меня до 93 года не было), поэтому предупреждаешь супругу радиограммой, чтобы на другой день в 20 часов ждала звонка у соседей. Назавтра идешь в рубку, там уже двое ждут связи. Радист настраивается на волну, ищет, на какой частоте разговаривают другие суда, потом выжидает удобного момента и продирается сквозь пространство: Одесса-радио, Одесса-радио, я теплоход "Артек", прошу связи, прием. Отвечают: — "Артек", слышу вас, будьте на связи, вас позовут". Сидим, ждем и слушаем разговоры моряков других судов с берегом, слышно, правда, только берег. И часто ведь почему-то слышно хорошо, когда не твоя очередь.
А разговор идет: "Сашенька, у нас все хорошо. Дети здоровы. Мама приехала…. Ну, моя, конечно, чья же еще… Да, проворачиваем, каждую неделю проворачиваем… Чаще? Что чаще? Писать? Мы пишем, а дети рисуют… Ах, двигатель проворачивать чаще? Хорошо, не волнуйся… Целую тебя, родной, у нас все хорошо, здоровы, да, да, не волнуйся…. Да буду я проворачивать, не переживай. Ты там как? Как кормят?.. Хорошо… Да… Хорошо… Что? Не слышу… Все напишу в письме, жди, через месяц получишь. Целую.
— И вот, наконец долгожданное: "Артек, Артек", слышу вас на троечку. Дайте настройку: Одесса-радио, я теплоход "Артек". Даю настройку: раз, два, три, четыре пять, пятерка, четверка, тройка, двойка, единица. Как меня слышите, прием.
— "Артек", слышу вас на четверку. Что у вас сегодня?
— У нас сегодня только три звонка.
— Хорошо. Но придется подождать. Давайте пока ваши заказы
— Первый. Херсон. 2-23-23. На судне — Алексашкин Владимир Иванович. На берегу — кто подойдет. Второй. Одесса 23-25-44. На судне Миров Игорь Ильич. На берегу — кто подойдет. Третий — Одесса 66-15-20. На судне Бортников Михаил Иванович, на берегу Людмила, позвать к телефону из квартиры 89.
— "Артек", заказы приняла. Ждите. Ваша очередь седьмая. — (Мама родная,
6 судов впереди, сколько же это времени займет!? Соседи уже спать лягут… Ну а мне перед вахтой спать уже некогда будет…) Спасибо, ждем связи.
И тут: "Артек", даю настроечку: 1,2,3,4,5,6,7, 8,9. Как меня слышите?
— Слышу вас на троечку. Может быть другую частоту попробуем?
— Хорошо, перехожу на 22–12…. Артек, Артек, Одесса радио. Как слышно, прием.
— Одесса радио. Слышу вас на четыре с минусом. Дайте настроечку.
— "Артек", даю настройку… единица…тройка…девятка… единица… Как меня слышите, прием.
— Одесса-радио, слышу вас на четыре с минусом, может вернемся назад?
— "Артек", ваша очередь сейчас, заказы отменяете?
Одесса- радио. Первый и второй заказ отменяем, заказ Бортникова ожидаем.
— "Артек, Артек", Людмила на проводе. Говорите.
Радист мне — Говори!
А что говорить? — У меня уже башка не варит совсем.
— Ну, поздоровайся сначала хотя бы.
— Алло, алло, это я. Как меня слышно?
— Плохо.
— Да мне тоже плохо… Нет-нет. У меня все хорошо. Просто слышно плохо… Маркони, что она говорит?…
— Она говорит, что слышно плохо, может сможем завтра…
— Завтра позвонить!? Нет, завтра не смогу, мне этого больше не выдержать.
— Что? Девушка, что она говорит?
— Она говорит, что она вас целует.
— Так поцелуйте ее… Ой, что я несу?.. — Скажите ей, что я ее люблю. И позвоню…это…когда-нибудь… нескоро.
Старые письма
Погода в этот октябрьский день выдалась скверная, моросил дождь, и пешеходы, выйдя из автобусов, торопливо бежали, кто куда, а счастливые обладатели автомобилей мчались по лужам, азартно расплескивая их на неосторожных прохожих.
Казалось, один только Женька Сиротин, как он по привычке себя называл, хотя уже давно стал Евгением Ивановичем, шёл бесцельно, никуда не спеша, и даже зонта над головой не имел, только капюшон нейлоновой куртки.
Впрочем, не так уж и бесцельно. Нужно было подумать, принять, наконец, решение, а думалось ему всегда лучше всего на ходу, а мелкий дождь не особо и мешал.
Судовых радио специалистов ликвидировали, как класс, как рудимент, как ненужный элемент, вместе с их любимой морзянкой.
Да, какие-то доброхоты открыли в Одессе годичные курсы переподготовки, специально для них. И даже выбор был: можно было получить диплом электромеханика, а можно — стать штурманом, то есть помощником капитана.
И деньги для обучения у Евгения были. Небольшие, конечно, но у кого они есть — большие, не считая олигархов? Год на курсах, конечно, высосет из него все резервы. Но вопрос в другом: возраст! Стоит ли игра свеч? Найдёт ли он себе работу после курсов, не напрасны ли будут все временные лишения? Пятьдесят два — не поздно ли учиться, менять профессию?
Дети его, к счастью, были уже взрослые. Но не в том ещё возрасте и положении, чтобы помогать отцу. Жена… Жена давно уже не работала, вернее сказать, работала, но пока тратила больше, чем зарабатывала. Прежнюю должность бухгалтера она потеряла во время массовых сокращений девяностых годов, а недавно её вовлекли в сетевой маркетинг, и с тех пор она стала немного не адекватной, зомбированной даже.
Всё время она сидела на телефоне, договаривалась о каких-то "рандеву", при этом голос её и интонации менялись кардинально. Евгений её просто не узнавал.
По крайней мере, сейчас, на её советы Евгений рассчитывать не мог. Вместо живых денег у них в квартире образовался маленький склад косметических средств. Говорят, что превосходных, но обратить их в деньги пока не получалось.
Зато счета за телефон приходили астрономические. И "представительские" расходы росли. Причёска, конечно, маникюр, кофе в огромном количестве, для клиентов, иногда походы в ресторан, поездки на какие-то непонятные "события", вот только командировочных ей никто не платил, если не считать его, мужа.
Впрочем, это он со злости. Деньги у них были общими и жили они с женой всегда дружно. До недавнего времени. Ну, не мог же он в банке оплатить счёт за обучение на курсах маской для лица!