Не мудрствуя лукаво нареченный Васькой кот задание выполнил. Крысы из кают-компании ушли. Вместе с командным составом, поутру дружно потянувшимся завтракать в салон команды. Нет, я не верю, что Васька, как наговаривало потом все то же большинство, сделал это с перепугу! Просто, видимо, отчаявшись в означенный срок расправиться с несметным полчищем крыс, он решил задачу по-своему, пометив стойким кошачьим запахом все диваны и углы вверенного помещения.
Само-собой, труды кота бесславно канули в бездну, подобно «Титанику» — капитан все накаркал! — и Васька был откомандирован в рыбцех. На вольные хлеба, на свежую рыбу. Наблюдать, вытягивая шею и вздрагивая от грохота, непостижимую тайну исчезновения в трюмном лотке ползущих по транспортеру коробов. Здесь он теперь и обитал, обрастая порой чешуей, как хороший рыбообработчик на жаркой вахте. Нет, Василия, конечно, пытались залучить на постоянное проживание в каюты, но он неизменно сбегал в цех, демонстрируя гордую кошачью независимость. Морская душа требует вольного простора. И в душе, получается, тоже. Потому что настоящий моряк душой должен принадлежать морю. А возможно ли это, оставляя свое сердце на берегу? Выходит, что… Впрочем, не буду грузить вас по ватерлинию. Просто Василий по-кошачьи тоже, должно быть, смекал: зачем к кому-то привязываться, прикипать морской своей душой? Все равно скоро этот человек запакует чемоданы и, походя потрепав по загривку, навсегда уйдет из этой каюты, оставив кота среди ненужных вещей и шуршалочек пустых пакетов. И мне казалось, что такую историю я и читал в глубине зеленых Васькиных глаз, скрываемую надменно суженным зрачком. Может от своей безысходной тоски и неодолимой грусти и сиганул он тогда за борт? Как знать…
Ладно — закругляюсь, а то от моего рассказа вас уж, верно, укачало.
Закончив промысел, мы, проделав черт-те знает сколько миль и обогнув половину Африки и Европы, вернулись в родной порт. Васька исчез с борта в первый же день. Дело ясное — кошек в городе полным-полно. Целую неделю шла выгрузка, и я, как и многие, уже не чаял Василия увидеть — решил, верно, котяра бросить якорь. Оно и правильно — на берегу, как не крути, лучше. Но поздним вечером, возвращаясь из порта, я заметил мелькнувшую под забором тень. То крался на судно Васька. И мне, честно, непонятно, чего коту здесь не хватало: изобилия свежей рыбы или убаюкивающего плеска волн за бортом. Кто его разберет, настоящего-то маримана?
Джозеф
— Сейчас, как закончу контракт на судне вашем — вот такую машину себе куплю, — перелистывая затертый, некогда глянцевый, журнал, тыкал в спортивную модель Джозеф. Закинув нога за ногу в потертых своих простеньких брюках, на внятном английском он говорил, за что курсант Андрей его в каюту и залучал — языковые навыки свои развивать.
— Ты штаны себе новые купи! — не стесняясь, усмехался иноземцу сосед и однокурсник Андрея по каюте.
Андрей — он срочную воином-интернационалистом отслужил. Даже контузию имел, и теперь был немного глуховат. Что, при штурманском его выборе профессии, конечно, было «не найс!». «Ему на руль командуешь — он не слышит! А дело-то — серьезное: судно, да восемьдесят человек на борту». Но, безусловно уважая «афганца», из рулевых его не убирали: придется потерпеть — практика у курсантов скоро уж кончится. Однако, из-за, наверное, «за перевалом» пережитого, сердце Андрей имел гораздо более чуткое большинства нас прочих. Вот и привечал этого пожилого намибийца, с иссохшей сморщенной кожей черных ладоней, работавшего на траулере по контракту.
Старик — совсем, впрочем, еще неветхий — работал в рыбцехе. Восемь своих часов добросовестно стоял у ленты, высматривая рваную ставриду. Нехитрая работа, но монотонная, клонящая, от бесконечной череды проезжающих мимо рыбин и отблесков их боков, в сон. А со своего места никуда не отойдешь. Разве что, во время недолгих остановок лент — когда «набирались» морозильные аппараты рыбой, — нарезать и развесить посоленную диковинным своим посолом рыбу над иллюминатором.
Как он меня этим доставал! Заступаешь тут на вахту на чаны — со сна не согрелся, в цеху сыростью, как всегда, вовсю тянет, а тут еще и сквозняк полный: старик иллюминатор настежь распахнул — пласт своей ставриды, на проволоке притороченный, вялит!
Плюясь и чертыхаясь, иллюминатор я задраивал наглухо, «своему» намибийцу Джону (старик работал в другой бригаде) истово на деда негодуя. Джон лишь обезоруживающе улыбался в ответ белозубой улыбкой. Он был уже в доску своим, и запросто, по кивку рыбмастера, отправлял ленту с ненужным приловом красного карася на муку: преступление, когда б инспектор нас за руку поймал, последней тяжести!
А старик инспектору порой «стучал», лишнюю порцию моего негодования, граничащего уже и с ненавистью, вызывая: экстремальные, как не крути, условия морского промысла делят на «врагов» (так издавна смежную бригаду почти официальным порядком именуют) даже своих.
Так мы с Джозефом и тягались пять, без малого, месяцев бессменно: на несколько только дней выгрузки, что выдавались каждый месяц, Джозеф с Джоном уезжали на побывку домой, неизменно возвращаясь чуть повеселевшими и посвежевшими.
Но однажды Джон вернулся один.
— А Джозеф где? — походя, спросил я.
— Джозеф?.. Санта-Мария, — и он просто воздел глаза кверху.
Помнится, я был поражен до глубины души… Как так — еще пять дней назад человек был здесь с нами, работал бок о бок, не болел, не хандрил зримо — разве что ел мало и без аппетита, — и вот так, сразу?.. Без перехода, без времени осмысления своей жизни, без подведения ее итогов и долгого прощания… От ленты, полной рыбы полного работы рыбцеха, и сразу — в деревянный ящик!.. Что он, собственно, видел в своей жизни, кроме жаркого солнца над головой, да песка прибрежной полосы рябящего волнами залива? Кроме беспросветной и беспробудной работы — до гробовой, получилось, доски!.. И радостей человеческих ему было отпущено лишь чуть… Как то, рыбу крупную завялить, и то ли самому съесть, то ли домашним подарком с моря привезти.
Нет, я не всматривался внимательней теперь в кресты церквей и миссий Уолфиш-Бея — что я уже мог там увидеть, — но я стал понимать, отчего в этом небольшом городке их так много…
И тогда уже — в начале лихих девяностых — подумал со страхом: а не ожидает ли меня, как нас всех, такая же участь?
Но время прошло, и я перестал бояться: слишком уже взросл для всяких страхов. Кое-что в жизни и этом дивном мире — слава Богу! — я повидал — грех жаловаться. А страха перед работой, что теперь и старый верный друг, лучшая спасительница и панацея, и вовсе нет. Осталось лишь воспоминание, давно сделавшееся светлым, о Джозефе, который всегда будет там, в моей молодости — тихим и живым человеком с другого конца света, с чуть лукавым прищуром вполне простодушных глаз, делово развешивающим под самым моим носом крупный, обильно посоленный пласт серобокой ставриды.
Жеребнёе Андрей
Родился в 1967 году в городе Усть-Каменогорск Казахской ССР. После службы в рядах Советской Армии поехал в Калининград — за суровой романтикой морских будней и дивной экзотикой дальних стран. Ходил в море матросом на рыбопромысловых судах. В долгих рейсах вел морские дневники, которые со временем превратились в рассказы. В 2006 году издал сборник морских романов «Крутой ченч», в 2015-роман «Пожар Латинского проспекта». В 2019 году издан в электронном формате сборник «Суровый дегустатор». Отдельные рассказы изданы в сборниках «Писатель года» (2017, 2018 годы), «Антология русской прозы» (2018). https://www. litres, ru/andrey-zherebnev/
Александр Козлов
У матросов нет вопросов
Самый понятливый народ — это мы, военные моряки. Нам, военным, объясняй-не объясняй — мы все равно сделаем по-своему! Поэтому любые поползновения на свободу, выражающиеся провокационными вопросами: “Вам все понятно? Вы знаете, как надо это делать?” — мы всегда и без раздумий пресекаем, отвечая: “Конечно!” И непременно добавляем: “У матросов — нет вопросов!” При этом ни у кого: ни у того, кто спрашивает, ни у того, кто отвечает, нет сомнений в том, что все равно все будет сделано не так, как сказано, а скорее всего — в точности наоборот! Такой уж у нас, у военных моряков, несносный характер. Разумеется, у этого качества есть неоценимые преимущества. Так много дураков командует нами, что если бы мы с медицинской точностью выполняли их “гениальные” указания, флот давно бы уже умер, погребенный обломками их маразматических идей. Но мы выжили, несмотря ни на что, потому что всегда четко говорили горе-командирам: “Есть!”— а делали все по-своему. Причем внешне сохраняя глубокую преданность глупому указанию. Ну а важен-то в конечном итоге результат. Главное, чтобы указание было выполнено точно и в установленные сроки. А уж как его выполнять, это твое дело. Конечно же не так, как это тебе объяснил твой “мудрый” командир. Ведь ты же не враг себе и у тебя нет намерений сломать себе голову или тронуться умом… Нет, здесь речь не идет, конечно, о боевой работе и даже боевой учебе. Боевая работа не терпит самодеятельности. Смеяться над этим — кощунство. Приказ есть приказ. Его не обсуждают, а выполняют. Речь здесь идет совсем о другом.
К примеру, отправляет тебя начальник на склад получить баллоны с фреоном для холодильных установок корабля. А ты — новоиспеченный лейтенант, только что пришедший из училища, еще даже с тужурки на куртку не успевший перейти. При этом наставляет тебя начальник, что каждый баллон должен быть с колпаком, взвешен на весах, и на каждом баллоне должно быть стандартное клеймо. А отправляет он тебя с корабля одного на полуразвалившемся “газоне” соединения с таким же, как ты, первогодком водителем-матросом. И сроку дает до обеда, ибо после обеда корабль выходит в море.
Обещал твой начальник, странным образом сам веря в то, что ждут представителя корабля на складе чуть ли не с хлебом-солью: и грузчики, и красавица заведующая складом, и чуть ли не сам начальник склада. А приезжаешь ты на склад и видишь: кладовщицу тетю Машу, которая уже лет десять как на пенсии, но все еще работает, грузчика дядю Васю, который вроде как на работе, но давно уже никакой, а также пыльную кучу заветных баллонов с фреоном. Какие уж тут весы?.. Три часа в новенькой тужурке, с молоденьким исполнительным матросом забрасываешь ты в кузов неподъемные баллоны и клянешь начальника и себя заодно, что принял его инструктаж в первый и последний раз за чистую монету.