Гибралтар проходим в ночь с 16 на 17 января.
Проход узкостей, швартовка, выход из порта на «Седове» всегда знаменуются приглашением на руль старшего матроса-рулевого Константиныча — Александра Константиновича Михайлова. Его седую развевающуюся бороду знают во всех портах мира, где бывал «Седов». Константиныч — своего рода талисман судна, живая, так сказать, легенда. Рассказывают, как однажды в суматохе штурмана забыли пригласить Константиныча на руль при очередной швартовке. Минут через десять тот подходит к капитану со слезами на глазах: «Что, мастер, на берег деду пора?»
«Не понял».
«Да вот, без меня швартуются…»
«Вахтенный штурман, в чем дело!? Старший матрос Михайлов, быстро на руль! А о вашем списании, штурман, я подумаю».
В среде моряков не зря гуляет поговорка: матрос — он, как ребенок.
Ночь, но не спиться. Хочется посмотреть на знаменитый ГибрАлтар. Моряки почему-то произносят с ударением на втором слоге. Всё-то у них через… компАс.
Правый, африканский берег высится горой, мигает маячком совсем рядом… Левый — выворачивается из-за поворота огнями большого города, принадлежащего, как известно, Британии. Не часто доводится видеть воочию сразу два материка. Тем более, что Африку вижу впервые в жизни.
Командует на руле, естественно, Константиныч.
«Сколько раз Гибралтар проходил, Константиныч?»
«Ой, много, много, не знаю, еще кочегаром шуровал здесь в топку уголь, «пингвинов» в Антарктиду возили. Это так полярников звали… Потом еще много. Потом на парусниках разных — не сосчитать». — Константиныч, как всегда, многословен. Если его не перебивать, то вопросы можно и не задавать — рассказывать будет часами. Одновременно он руководит курсантами:
«Что так тихо отвечаешь, сынок? Тебе надо голос вырабатывать, ты же наш будущий отец-командир. Ну-ка, скажи так, чтобы боцман на баке с перепугу подавился: Есть шестьдесят пять на румбе!!! — зычно, словно играясь и насмехаясь над кем-то орет Константиныч, — Повтори, повтори".
«Есть шестьдесят пять…» — не устоявшимся дискантом пищит паренёк, краснея ушами, словно стопсигналами.
«Да-да-да, надо голосок-то репетировать, тренировать надо… Навались, ребятки, навались. Тут надо внимательно. Скоро будет такое течение в проливе — только гляди…"
Наверху, на мостике — штурмана. Многие из них, кажется, совсем недавно стояли курсантами на руле рядом с Константинычем, и точно так же говорил он им: «Навались, ребятки, навались! Тут надо маленечко пошустрей крутить, попроворней…»
Сотню раз «шмыгал» он Гибралтаром и, стоя рядом с ним, пропадает вся романтика, все свежие чувства «первооткрывателя», впервые попавшего на рубеж двух земных континентов.
А денёк сегодня простоял славнецкий — первый день в Средиземном море! Ребятишки загорали даже, да и сам я уже слегка пообветрился. В таком январе зимовать можно, честное слово… А где-то далеко на Севере солнце еще только появится над горизонтом дней через десять. Холодно, темно, метельно… Эй, вы, там! Я помню про вас! Чтоб потом не говорили… А Средиземное море в январе — штука вовсе не плохая. Жаль только — темнеет рано. А ночь лунная, и звезды, как горох…
Сегодня лежали в дрейфе, красились. Пароходы, проходящие мимо, приветствовали нас гудками. Наши отвечали им своим охрипшим, простуженным басом.
21.01.92 г. До захода в Геную осталось шесть дней, и до сих пор не знаем — примут нас итальянцы или нет.
После позавчерашней замечательной погоды любое ухудшение воспринимается с большой печалью. И, хотя ухудшение в Средиземном море гораздо лучше, нежели улучшение в Северном, но… так хочется берегов! Может быть, когда-нибудь с усмешкой буду вспоминать, что, вот, дескать, сидел в январе в Средиземке, на непыльной работе, имел массу свободного времени, плюс 15–20 градусов за бортом, майское (по северным меркам) солнце, двадцать пять дней до возвращения на Родину, шесть дней до возможного захода в Италию, где никогда не бывал, и уж потом точно никогда не буду, и тосковал по далёким заснеженным берегам (или просто по берегу и твердой почве под ногами?)
Нас всегда куда-то тянет, то из дому, то домой.
23.01.92 г. После обеда подремал до половины второго. В качку хорошо валяться и дремать. Потом вышел на палубу подышать, а тут и позвали в радиорубку к телефону. Поговорил с отцом. Дома, слава Богу, всё нормально.
Утром подняли косые и брамселя, но ветер был островат к курсу, и брамселя пришлось убрать. Идем под косыми и двигателем узлов около пяти. Капитан наметил точку под Корсикой, куда должны добраться завтра и где на якоре или в дрейфе будем ждать «добро» на Геную. Хочется, конечно, побывать на итальянском берегу, но если нет, так уж и нет, уже как-то наполовину настроились на «домой». Как врежем в сторону Сицилии!., так 14 февраля и будем в России, в Новороссийске, в Ново… Российске! Символично звучит. Ушли, в общем-то, из одной страны, а возвращаемся… Впрочем, страна сейчас меняется каждый день, и еще не известно, какой она станет через три недели.
31.01.92 г. Заканчивается январь, заканчивается рейс, пора подумать о душе. 27–30 января — Генуя. Ну, что тут сказать? Роскошь и бедность, культура и полное отсутствие таковой, блеск и грязь, и изобилие всего. Но… цены! Цены, вот что, прежде всего, убивает нас, русскую голь и нищету. Я думаю, если Русь выбьется когда-нибудь из кризиса, то Италия, пожалуй, окажется в числе первых стран, на которые будет похожа наша страна. Пока же отличается Италия от России, по крайней мере, тем, что здесь никто никому не завидует и не мешает жить. Итальянские роскошь и простота вращаются рядом, словно два колеса на разных осях, почти не задевая друг друга; роскошь не выпячивает себя, хотя и не прячется, бедность же наоборот, хочет привстать на цыпочки, чтобы подтянуться поближе к богатству. Это, видимо, и есть путь компромисса между ними. Хорошо это или плохо — судить не берусь, но русское презрение к богатству, воспитанное за семьдесят лет, добра нам не принесет. Вот это уж наверняка. Строить же прогнозы о будущих (вряд ли скорых) переменах в психологии наших соотечественников не берусь. Восток, как говорят, дело тонкое. С нашими же устоями, укладами, привычками, с нашей гложущей «жабой» на соседа, ближнего своего, так просто не расстанешься. Только от сытого человека можно ждать движения души, в противном же случае действуют лишь инстинкты, и тут нет слова музам.
Итак — домой! От борта и до горизонта — Средиземноморская акватория. Солнце — как у нас в Мурманске в самые лучшие дни лета. На лаге — 10 узлов. С Богом.
Как-то там, дома крутятся наши дорогие соотечественники, наши родные, близкие и дальние?
01.02.92 г… Не будет штурман после очередного рейса рассказывать о том, как несколько месяцев подряд из вахты в вахту он висел над штурманским столом и делал прокладку курса, писал в журнал направление и силу ветра, высоту волны… Это для него повседневная, обычная, скучная, но необходимая работа.
Не будет механик вспоминать о своих вахтах, когда с глушителями на ушах он делал обход ревущего и грохочущего своего хозяйства. Скажет разве что-нибудь соленое про эпизод, оставивший неприятный осадок, типа: «На подходе к Канарам главный стопорнули, с насосами мудохались…».
А разве будет матрос «живописать» о том, как шкрябал он старую краску на мачтах и потом покрывал их суриком, матом и сверху свежей, ярко-желтой краской, которая, кстати, в рот ей пароход, к концу рейса снова облупилась. Тошнит порой от романтичных книжных рассказов о будничной морской работе, да еще густо пересыпанных специальной судовой терминологией. Это похоже на то, как если в описания природы вдруг начать вставлять латинские названия деревьев, цветов, растений…
А мысль такая: горек, горек, братцы, хлеб морской романтики. И то, что на иной взгляд кажется лёгким, даже где-то, может быть, праздничным, ухарски — веселым, на самом деле дается не даром. Ох, не даром!
02.02.92 г. Сегодня день тоски…
Утром прошли Мессинский пролив, и вышли в Ионическое море. Долго смотрел в бинокль на маленький городок Мессину и думал о тех, кто живет в этом райском краю. Помнят ли они русских моряков, первыми пришедших к ним на помощь в день страшного землетрясения?..
«Топать» нам по Ионическому морю, до поворота в Эгейское, в лучшем случае двое — трое суток. Погода после обеда поменялась: ветер посвежел и — прямо в морду. И такая вдруг напала тоска, что последний десяток дней вытянулся вдруг неимоверно и стал казаться бесконечным. Ползем — 4 узла, а может уже и меньше. А это меньше сотни миль в сутки. Тоска зелё-ё-о-о-ная! Было и холодней, и волны круче, но… тоска, как удав. Как с ней бороться? Уже не интересны ни берега, ни острова, ни вчерашний вулкан, который дымился словно трубка уснувшего старика. Всё надоело. Хватит морских впечатлений — пора домой. Сегодня твердо решил — никаких регат. Не дай Бог, попадется еще один такой сосед, как в этом рейсе — чеканешься. Да и все остальные «мелочи»…
Сегодня Серега К. рассказал по секрету, как они с корешем (кореша не назвал) купили в Генуе за 800 дойчмарок видеокамеру с видеомагнитофоном
— деревянные! Ай да генуэзцы! Ай да молодцы! Говорили козлам: везите деньги домой! Да что мы! Им Пушкин ещё сказал: «Не гонялся бы ты… друг, за дешевизной!» И, самое интересное, мне кажется, что они не единственные, кому так крупно «повезло».
Сегодня во сне плыл на каком-то судне, которое вдруг вышло на берег и пошло по суше, а я тут же догадался, что у него вместо винта под килем стоит червячный вал. Вот, бляха, изобретение! Почти, как менделеевская таблица. Потом мы с кем-то от него отстали, а судно по разбитой разъезженной, грязной дороге пошло дальше, в Финляндию. Почему в Финляндию?
Нашел в библиотеке книгу Константина Симонова «Записки молодого человека» о его поездках в Мурманск в 1941 году. Читаю — нельзя сказать, чтобы с большим интересом. Какая-то бравая война в ней, прямо, чуть ли не веселая. Если бы он, залетный, пожил, повоевал в ту пору на Рыбачьем или Среднем, куда заскочил для сбора «информашки», то, я думаю: не тем бы голосом запел. Октябрь 1941 года… Какая безысходность во всём! Мне кажется: главная мысль, прочно сидевшая в головах бойцов — успеть! Успеть, пока не убили — выпить, наесться хоть разок досыта, согреться в блиндаже у печурки и, конечно, женщину обнять… пока не убили. Где они — женщины? Рядовому бойцу до женщины, как до Москвы… На солнышко бы наглядеться. А солнышко в октябре — редко, да уже и уходит совсем, «ночевать». Эх, Костя — Кирюша… Тебя, наверно, тоже можно понять.