Других записок в ту пору никто не писал, другие «записки» в промерзших мозгах крутились, да так часто и оставались не прочитанными, на холодных камнях, под пробитой каской… Так там и лежат они, проклятые и убитые, до сих пор.
Второй раз пытаюсь начать «Пушкинский дом» А. Битова. Ну, не идет! Читал Ю. Скопа — всё, что про Шукшина, как информацию, остальное — нет, не по мне. Так никогда и не будет для меня писателя Юрия Скопа, а останется хороший знакомый В. М. Шукшина, да еще исполнитель одной из главных ролей в «Странных людях».
«Вокруг Чехова» — воспоминания об Антоне Павловиче, надо бы прочитать, но в море как-то не читается подобная обстоятельная, серьезная литература. Хочется читать про тех, кто тосковал бы по чему-нибудь ещё больше, чем тоскуешь ты по берегу, по дому.
Вечереет. Сейчас выйду из библиотеки, а на «улице» уже темно, скоро ужин, кино, а там спать и… еще день прошел. Понял, чего не хватает для поднятия настроения — попутного ветра. Сейчас бы фордевинд метров 10–15 в секунду! И всё стало бы на свои места. Так много нынче встречных ветров — ужас! А может это только так кажется?
03.02.92 г. Вот тоска мало-помалу и рассосалась. Много ли надо для счастья на сю минуту? Ветер фордевинд (прямо в корму), скорость 10 узлов, солнечный день, ну и, может быть, еще пару веселых пустяков. Пока хорошее настроение, напомню не для моряков, что такое скорость в узлах. Иногда приходится слышать: 10 узлов в час. Грубая ошибка! Как только вы так скажете — сразу станет понятно, что вы не моряк и море знаете только с пляжной стороны. Расстояние в море мерят милями, которые, к тому же, делятся на кабельтовы, как сантиметр на миллиметры. Так вот — одна миля в час — это и есть один узел. А узел в час — масло масленое.
Завтра утром должны войти в Эгейское море. А там… на Север, на Север! До дома останется десять дней. Ишь, ты, будто до дембеля дни считаю. Десять — кажется много, а потом и три будет — много… А когда о причал стукнемся — буду считать дни до отъезда в Мурманск, а когда дома буду — буду думать: в море хорошо, всё там без проблем, всё организовано, расписано, и только ждешь одного — попутного ветра. А тут!.. Но дома всё же лучше. Там можно встать, одеться, сесть, поехать, пойти, увидеть, поговорить, уйти. А тут?
Встал, оделся, вышел на палубу, покурил, поговорил… А? Нет, дома лучше. Сейчас дома и солнце уже всходить начинает, зима на весну повернула. Да и проблемы, которых теперь, хоть пруд пруди, на миру, на народе, как-то легче решаются. А отсюда думаешь о тех проблемах, как о чем-то непреодолимом. Вот, говорят, чаю в Мурманске нет, сахар по 70 рублей… Кошмар! Как же без чаю-то? А в Германии всё дорого. Нет, определенно, даровая помощь только вредит, развращает. Пока сами не возьмемся за работу — никто нам не поможет.
05.02.92 г. 17 ч.30 м. Подходим к Дарданеллам. До входа — 10 миль. Где-то здесь, неподалёку, на пустынном холмистом берегу, развалины знаменитой Трои. Ну, и что нам до неё, если не можем ни причалить, ни сойти, ни посмотреть? Ночью нас даже в пролив не пускают; будем висеть до утра в дрейфе, как… Ну, вот «какать» не надо! Как прекрасное русское судно, жаль только — не окрыленное парусами в эту минуту. Вон, сегодня, три эсминца нашего ВМФ прошли навстречу, поприветствовали нас флагами. И мы им, как дорогим землякам, трижды прогудели, пугая чаек чужестранных. Смотрите, дескать, греки с турками, жива Россия!
На доске объявлений свежий обзор: в Мурманске чаю нет, и мяса не предвидится. Хлеб — 7 руб. буханка… Но до Германии нам еще далеко; там 4 марки стоит маленькая, но очень красивая булочка, на наши деньги — «всего» три сотенки. Такие, брат, дела. Что-то творится на мурманских базарах? Ах… ах! Надо думать о душе, господа. С нашей ленью не хрен животы распускать. Надо думать о душе и учиться работать.
08.02.92 г. Скоро (через пару часов) будут сутки, как мы в Черном море. Сегодня с утра — зима, температура — минус шесть, идет снег, ветер северо-западный, свежий. Только что подняли косые паруса и по одному марселю на каждой мачте. Скорость подросла сразу на пару узлов. Хочется быстрей к родному берегу. В голове тут же идут подсчеты: если сутки пройти с такой скоростью, семь помножим на двадцать четыре — около 170 миль. Вот так и считаем мили, часы… больше на ум ничего не идет. А дома — зима… А в стране — бардак, но… дома, как говорят, и солома едома. Вот же, блин, поговорки на Руси! Попробуй, переведи такое иностранцу.
Может быть завтра, к концу дня, увидим, наконец, свой желанный берег. И хотя до швартовки еще целых 6 дней, но… к берегу, в тихую бухту Феодосии стремится и тянется душа. Будет день! Будет пища! Вперед, на северо-восток! Вот думаю: отчего же так тянет к берегу? Видно, оттого, что плавание — это всегда несвобода. Судно — своего рода тюрьма, где свобода твоя ограничена бортами, и еще неизвестно, насколько такая несвобода компенсируется возможностью повидать дальние страны, чужие, заморские земли. К примеру, я — в первый раз в сорок лет вырвался за границу. Это, конечно, здорово, и поначалу даже очень интересно было: чужестранный берег, впервые увиденный так близко, будто игрушка красивый немецкий лоцманский катер, потом такие же аккуратные, словно только вчера покрашенные, немецкие буксиры… Тут же мысленно сравнил их с нашими, ободранными, заскорузлыми, увешенными веером старых покрышек…
Первые шаги по чужой земле, о которой так много слышал, читал, и вот, наконец, под твоими ногами немецкий асфальт, ровный, прочный, какой-то пупырчатый и надежный весь. Нет на нем привычных наших заплат, ям и колдобин. Как-то шли мы с соседом по каюте из порта в город, и увидели на тротуаре немецкого рабочего. Он стоял… на коленях! (в наколенниках, конечно) и укладывал плитку так, как у нас, разве что, мозаику выкладывают художники.
«Вот, Коля, — говорю, — когда наши так же будут работать, и мы, наверно, по-другому будем жить».
«Не дождёсси!», — ответил бы тебе наш рабочий», — сказал мне Коля с ухмылкой.
Я не стал ему возражать.
А немецкие домики! Самая паршивая служебная будка выглядит вполне солидно, аккуратно, рядом обязательно постриженные кустики, зеленый газончик (в январе!). Её и будкой-то назвать неудобно. О жилых домах я вообще молчу…
Так стоит ли за возможность всё это увидеть хотя бы раз в жизни платить двумя месяцами несвободы? Да, раз в жизни — два месяца — стоит! И тут же возникает вопрос о тех, кто морю отдал всю сознательную жизнь.
«Плавать по морю необходимо». Фраза, прошедшая через века, сама по себе уже многое доказывает. По своему, пусть и малому опыту, знаю, как всякий раз приходит она на ум в конце морского пути. Кто осудит моряков? Завидуешь? Иди, плавай! А то, что большинство моряков чем-то заметно отличаются от людей «нормальных», то есть, немного, а, часто, и очень не похожи на нас, береговых, так за это бы их не порицать, а, наоборот, пытаться бы как-то компенсировать им эту постоянную оторванность от мира сухопутных. Вместо этого: «Морячьё! Ах, эти жлобы и пьяницы с большим карманом!» Уж эта наша привычка — считать деньги в чужом кармане. Всем им (нам) я бы сказал так: «Иди, плавай».
«Он море с берега любил, а берег с моря так прекрасен…»
Берега, берега, вы нас ждете всегда,
Край скалистых, отвесных отрогов…
Только ступишь на берег, и сразу вода
Позовет тебя снова в дорогу.
Вот они, неуклюжие строчки, рожденные под мерную качку черноморской волны в тоскливом ожидании скорой встречи с берегами Отечества.
09.02.92 г. Сегодня появилась уверенность, что завтра увидим берег. Утром ветер утих, солнце показалось (правда, ненадолго), хотя температура всего плюс 2 градуса. Может быть, уже сегодня вечером увидим отечественные маяки в районе пресловутого Фороса. И хотя Крым — «нэзалэжна» Украина, но всё же — «земля нашенская». С Богом — ближе к дому.
11.02.92 г. Слова, как груши, срываю, надкусываю, бросаю… А где же смысл? — вы спросите. А в том, наверно, чтоб другим не досталась та мысль, что зрела в груше, которую я сорвал, висела, а теперь, надкушенная, сдохнет в траве, под прошлогодними листьями, омытая дождем осенним, укутанная снегом. И весной, когда снега растопит солнце, придем мы в сад, посмотрим, удивимся насмешливо.
«А где же наша груша-мысль? Где она?»
И никто не ответит, потому что — жизнь! Жизнь, она не только розами цветет, но и процесс гниения ей так же присущ, как все другие, прочие процессы.
Ах, какая была груша! Где-то здесь, вы скажете, семечки из неё в живую землю упали, и теперь… Ждите, чудак. Стойте, как памятник, и ждите. Лет, так, через, этак… вырастет дерево. А у вас, пока стоите, подошвы прорастут, наверно.
А я срываю груши слов…
Вы видели когда-нибудь таких ослов?
Что это? Маяковского начитался? Или от железной палубы над головой "крыша" поехала? А, надо вам признаться, что у меня есть давнее убеждение: металлический ящик, которым и является судовая каюта, изолирует нас от космоса, с которым мы, как пуповиной, связаны навечно. Так вот — после долгой, непрерывной изоляции, что бывает обычно в холодное зимнее время, в человеческой психике происходят необратимые изменения. Я думаю: господа ученые об этом если и не знают, то, по крайней мере, догадываются. А по сему и остальное разумей.
Пора, пора на берег. И медленно, медленно как-то отходить от железного дома. Я подумал: не влияние ли металлического дома тому виной, что смотрим мы на моряков, вернувшихся из долгого рейса, с сожалением, как на людей, в чем-то немного убогих, жизнью обделенных, блаженных, что ли, в конце концов? И слушаем их полупьяные, нечленораздельные крики в троллейбусах, видим их загулы диковатые, до поросячьего визга доходящие, их всенощные картежные игры в ДМО… Ох, моряки… К берегу, брат, к берегу. Сегодня, вот, ни в одном глазу, а такая чушь в голове и в мыслях! Груши какие-то… Доплаваешься тут, доходишься по чужим странам. Господа, летайте самолетами аэрофлота! Ездите поездами МПС! А лучше — сидите дома, на печке, подшивайте валенки, весна еще не скоро, господа. Будьте благоразумны.