— Гив… ми… пли-из… ту… айс-брей-керс! Ду ю андастенд ми?[3] — но ещё, правда, в конце добавляю по-нашенски, в приглушённо спокойном, но недовольно-обиженном духе уже как бы самому себе. — Чёрт бы его побрал, это мороженое!..
И опять мы ошалело пялимся друг на друга в упор. И опять же храним молчание. Благо дело, вокруг людей — ни души.
Наконец, она вроде как опомнилась слегка. Видимо, в её голове зародилась, обозначившись, некая робкая работа мыслей, скорее всего, к чему-то её подвигнувшая. Отчаянно соображая, она сначала вполне справедливо опустила свой взгляд на прозрачную крышку холодильного прилавка с мороженым, стоящим перед ней, затем повела взглядом по соседствующему холодильнику, потом снова на меня. Вероятно, силясь сообразить, зачем мне эти странные предметы, по-своему рассудив, что я затребовал от неё специальную стальную приспособу в виде толстой острой спицы с ручкой — для дробления льда. Две эти фиговы металлические ледоколки-дробилки. Естественно, этих спецпричиндалов у неё под рукой не могло быть. Да и к чему они ей, обычной продавщице? Ведь не в баре барменом работает… Ну, а о судах-ледоколах вряд ли она могла что-либо себе воображать, не говоря уже, чтобы понимать иное, совсем не обиходное, да и чуждое ей значение этого слова.
И тут, слава Богу, меня резко «отклинило». Дошло, наконец, ЧТО я, на самом деле, «сморозил» своим блудным языком! А девушка уже, было, открыла рот, наверное, желая озвучить мне, что нет у неё того, что от неё столь настойчиво домогаются… Правда, хоть и окончательно смутившись, я всё же опередил её, но в своём волнении спонтанно перейдя на смешанную речь, окончательно озвучил.
— Прити[4] гёл, ну, гив мне уже этот айс-крим хренов… ту!.. — взмолился я, даже выставил перед ней два пальца для полного понимания, затем ими же для большей убедительности ещё и слегка постучал по прозрачной крышке контейнера с мороженым.
— О-о, айс-крим, айс-крим, ес, ес, оф кос[5], _ обрадовано запричитала девушка с видимым облегчением.
Впрочем, и сам я ощутимо почувствовал успокоение.
Принимая мороженое, недвусмысленно придержал руки красавицы в своих ладонях. И вновь глаза — в глаза… И тут, будто по команде, вдвоём одновременно как прыснем от смеха!
Мой заждавшийся компаньон, уже замучившись в ожидании моего возвращения, тоскливо стоя на дороге и глядя в нашу сторону, лишь недоуменно развёл руками от нашего непонятного восторга.
Радисты на судне при стоянках в портах — народ наиболее свободный, разгруженный. По сути, благодарно отдыхаем. Вахт нет. Радиопередатчики молчат. Работаем только на «приём» радиограмм. И то лишь в нечастые регламентированные сроки.
Вот тут, понятное дело, и зачастилось мне на берег основательно… Буквально каждодневно ближе к вечеру, и в одно и то же время. И, прямо скажу, совсем не в сторону шикарного пляжа. Непреодолимая тяга призывно зазывала совершенно в ином направлении. Стояли мы у причала в этот раз как никогда долго, без малого с месяц. И всякий раз, выходя в город, я неизменно и неспроста останавливался у памятного и необычайно приятного мне торгового места в ожидании возможного уединения с его юной прелестной хозяйкой. Она к тому времени уже привычно поджидала меня, высматривая из окна. Тут же, приветливо махнув рукой, выбегала из дома, попадая в мои нежные объятия. И мы уединялись недалеко на природе, безоглядно отдаваясь не сдерживаемым интимным порывам. К сожалению, не каждый день удача баловала нас — всё больше по причине невозможности свиданий с её стороны иной раз. Ничего странного, как для скорой выпускницы колледжа — горячая пора итоговых экзаменов… Но всё одно за время нашей стоянки этих насыщенных любовью встреч поднабралось немало.
Мою милую девушку звали Лана. Она была из семьи югославских эмигрантов во втором поколении. Небольшой магазинчик был их давним семейным бизнесом, а моя юная очаровательная продавщица — так, в общем-то, принимала в нём когда-никогда посильное участие. Проживали они тут же, этажом выше.
Лана оказалась необычайно смелой открытой и откровенной девушкой. Мы с ней как-то сразу нашли общий язык, безудержно потянувшись друг к другу, невероятно удивительно быстро сдружились, сошлись тесно и близко…
И так нам было замечательно!..
Ей на ту пору только-только исполнилось 17, мне было лишь 24.
На фото: На переднем плане — открытый глубокий бассейн олимпийского типа длиной 50 метров с постоянно обновляющейся морской водой. А рядом со взрослым бассейном — овального вида — детский, с водой по колено.
На дальнем плане — сам бесподобный чистейший пляж с открытым морем. Много прелестных часов было проведено нами на этом чудном пляже с потрясающим океанским волновым накатом.
Мореас Фрост (псевдоним)
В 1976 году закончил радиотехнического отделения Херсонского мореходного училища. Работал в Дальневосточном морском пароходстве — начальником судовой радиостанции. Автор романа трилогии «МОРЕХОДКА» — художественной саги о любви, легендарной мореходке и морских странствиях. https://www.proza.ru/avtor/morismvp55
Игорь Орлов
За что я люблю море…
Проснувшись, я сразу почувствовал тревогу. Она жила внутри меня всю эту ночь и, наконец, выплеснулась.
Иллюминатор был распахнут и тащил в каюту небо. Несмотря на жаркий сентябрь, небо падало. Еще вчера оно было синим, а нынешним утром уже прозрачное. Краски этого лета выдохлись и иссякли…
Стальные корабельные часы на переборке напротив равнодушно показали мне цифру пять. Они, эти часы, от меня не зависели. Наоборот…. Даже если я забуду их завести, они будут жить своей жизнью. Все равно потом я опять проверну ключ в их холодном сердце, взведу пружину и выставлю правильное время. Бег жизни продолжится. Они меня переживут…
Накинув бушлат, я вышел на палубу. Роса сходила с ума на остывшем железе, и босые ноги бросило в жар.
Я не узнал моря. Что-то изменилось. Вода потемнела. Туман наступал со всех сторон и сжимал судно. Пока еще рвался на мачтах, путаясь в снастях, но становился все настырнее. Ближе к берегу угадывалось солнце, но игнорировало нас, прорываясь к земле и пыльным оливам, толпящимся на этом берегу.
Из пучины несло стужей.
На баке медно пропела рында. Это боцман на всякий случай показал нас. Медь все-таки потревожила угрюмый туман и подмигнула солнцу, поймав его луч отполированным боком.
Где-то в глубине море ворочалось, вздыхало и погружалось в воспоминания на миллионы лет назад…
…Если посмотреть серьезно, то все — отсюда…
Вот эта теплая ласковая прозрачная волна — наша прародитель. Я уверен, что мы рождены ею. А иначе и быть не может.
А иначе, откуда ж я ее люблю? Или откуда такая тяга приложить морскую раковину к уху и впиваться в шум, в котором слышится прибой? Да и вообще, почему кровь соленая?
Думается мне, что самый закоренелый степняк-калмык, глядя на стелющийся ковыль до горизонта, видит, все-таки в своих карих глазах синие волны.
Кстати, у меня глаза голубые. Это оттого, что я с детства плавал в море с открытыми глазами. Я сразу хотел увидеть, что там. Там были черные мидии, полосатые бычки и искрящийся кварцем песок. Красные водоросли, зеленая глубина и гулкая пропасть прозрачной этой самой воды…. Но я не боялся и старался нырнуть еще глубже, пока хватало воздуха, пока выдерживали легкие, пока в висках не начинали стучать молоточки. Однако я знал одну хитрость — надо закрыть глаза, пальцами «прищепкой» зажать нос и «продуть» оставшийся воздух в себя же. Давление сразу выравнивалось, мозг подпитывался, и я мог позволить себе еще метра три вглубь. Это великолепно. Ты покоряешь глубину.
Наверное, то же самое испытываешь при восхождении на вершину. Это дети одной природы.
Все-таки мы — из океана…
А иначе, почему слезы — соленые?…
…Опять мне сегодня приснилось море…
Один и тот же сон — я и море. Пока еще не старик…
Там есть еще какие-то люди, события…. Но главное — это я и море. Остальные, как будто неживые. Пустые каюты, пустые причалы. Мои каюты и мои причалы. Кажется, будто я вернулся, но никак не могу вспомнить все до конца.
Какая — то неуютная рубка и тесный мостик. Я не помню начала рейса и не вижу его конца.
Мелькают страны, мелькают лица… Странные деревья, а потом вдруг льды. Льды неожиданно обрываются и начинаются горячие пески… я иду по ним, вязну, но точно знаю, что море уже близко, за этой оранжевой сопкой.
Сопка исчезает и появляется следующая, еще более оранжевая…. Но я уже слышу запах моря, он прочищает ноздри и бьет по мозгам!
Я иду сквозь память, ноги вязнут в горячем мутном песке, пальцы горят от нестерпимого жара, кажется, ноги уже плавятся…
И вдруг… Я на высокой горячей скале. Ноги мои целы и упруги. А подо мной и перед — огромный, бесконечный океан! Но он свинцовый и замерший. Откуда-то я знаю, что он ждет меня…
Нисколько не сомневаясь, я делаю взмах руками, пятками отталкиваю острые камни и… нет, не лечу, а… сразу погружаюсь в воду!
И!!!
И сразу все ожило!!!
Вода — кристалл! Или не вода? Нет — вода. Но почему же я в ней дышу?!!
Я вижу отчетливо каждый камешек, каждую рыбешку, каждую ламинарию. Я их вижу, и они мне улыбаются…. Я плыву дальше — какие-то черные камни, пестрые раковины, черепки… Я все дальше и дальше уплываю от земли, но не хочу возвращаться. Или уже не могу?
Могу, могу… Я скоро просыпаюсь.
Но так долго еще не хочу открывать глаза, а в шумящей листве за окном слышу другой шум…
И, все-таки, хорошо, что я проснулся…
Штурман и балерина
Второй Штурман бросил трубку и выругался. Про себя. Вслух он никогда не выражался. Дурное слово, имеющее черный абрис, долго не гаснет в эфире и несет гибель. Второй это знал откуда-то давно, и молчал, даже продираясь сквозь штормы. Чем крепче была буря, тем белее становилось лицо Штурмана. Брань внутри себя забирала много крови.