Когда-то он был совсем новеньким.
Красив был необыкновенно!.. Развитая надстройка, три трюма — два впереди, один за надстройкой перед вздернутым ютом. Высокий нос ледокольного типа. Корпус слегка дутый, ровненький словно яичко, поражал плавностью обводов. Основательные мачты со стрелами — тяжеловесами…
Сиял только что наложенной краской — белый верх, черный низ, ослепительно белая полоса ватерлинии с овалом грузовой марки, под которой покрытый бурой антикоррозийкой борт уходил под воду… Смотрелся, надо сказать!
Рвался поскорее отвязаться от стенки и… ринуться туда, для чего он был построен — в море. Скорей! Скорей! Ну что там возятся, налаживают, достраивают — перестраивают. Сколько можно!
С нетерпением, вперемежку с нешуточным волнением, он ждал свой первый экипаж.
— Экипаж — это, брат, самое главное! — учил его старый буксир-паровик, ночуя под бортом красавца. — От экипажа все зависит!.. Вообще все! Судьба твоя…
— А те люди, которые сейчас у меня работают? Они… что — не экипаж?
— Нет. Это рабочие, которые тебя построили, установили механизмы, покрасили. Когда закончится твое строительство, они сдадут тебя экипажу, и вот тогда ты по настоящему пойдешь в море… Экипаж — это очень главный момент в твоей жизни! Запомни! Какой попадется — так ты и поплывешь… и таким свой горизонт увидишь! И будешь видеть этот самый горизонт, но это будет пото-о-о-м! И даже твой хлыщ иностранный тебя с места не сдвинет, если экипаж не бельмеса…
— Я не хлыщ! — Гордо отзывался главный двигатель, прислушиваясь к рассуждениям старого паровика и задетый «хлыщом». — Я Бурмейстер! Это гордо звучит! И не лицензия какая-нибудь, а фирмА! ФирмА, понимаешь?!
У меня три тысячи индикаторных! А у тебя? Триста паровых?! Да?… Меня в Дании построили… Не чета твоему… камбузному примусу… Тоже мне…
— Ну, хорошо, пусть Бурмейстер. Допустим… но посмотрим еще как ты выгребаешь… Уж больно много хвалишься, как я посмотрю, такие хвастуны больше на выхлоп горазды, а на деле — так себе…
Паровичок как будто специально подзадоривал породистого иностранца, но беззлобно, не такой уж он был и вредный, этот старенький буксир. Попыхивал себе трубой да поскрипывал кранцами из автомобильных покрышек о борт сухогруза.
— Я таких как ты в молодости перетаскал… знаешь сколько? Вот сюда, обратно в завод! Берешь за шкворку и тянешь, и видит он уже не горизонт, а мою корму… Главный двигатель только пузыри пускает. Всякие были — и Бурмейстеры тоже, кстати были. Иные только горизонт увидят, так сразу обратно к стенке просятся. Я в молодости, веришь, далеко ходил. И экипаж у меня лучшим был! И на горизонт насмотрелся, а не… вот это!
И паровичок обвел прожектором вокруг.
В заводской гавани только и разговоров было что о горизонте. Многие суда, которые трудились тут же по хозяйственным нуждам, как правило, преклонных лет, не выходили за ее пределы, а значит, сейчас не видели этого таинственного горизонта, но в молодости, судя по их рассказам,
насмотрелись вдоволь. А рассказы были! Слушать — не переслушать…. И в каждом — горизонт.
Молоденький сухогруз все пытался узнать, чем же хорош и привлекателен этот загадочный горизонт. Но никто ничего толком объяснить не мог, только отмахивались — мол, выйдешь, сам все поймешь…
— А машина моя Путиловского завода, понял, — не унимался паровик, задорно подрывая главным предохранительным клапаном. — И хожу я на ней вот уж пятьдесят годков как…
— Во-во, патефоны всего мира по тебе слезы льют, играть они не могут, иголок не хватает. — Огрызался главный двигатель сухогруза, надо признать весьма злобно.
Это было ударом ниже ватерлинии. Про патефоны, особенно про иголки для них, в гавани было очень неприлично говорить, даже случайно упоминать в разговоре со старым судном, а уж тем более вот так откровенно с намеком. Стоящий в ремонте контейнеровоз заступился за старого паровичка:
— Слышь, ты… чудо забугорное… я вот сейчас навалюсь на тебя и не посмотрю, что ты новострой… Твое дело сейчас последнее — стоять — достраиваться — налаживаться, ты еще на горизонт не ходил, а уже понты гнешь, как будто три зимовки и семь полярок у тебя за кормой… Тебе до этого буксирчика поковырять на волне да мазута с солярой сожрать тысячи тонн, а ты… Закрой свой выхлоп, не зли меня больше, салага! Ты свою заготовку сначала на горизонт выведи, а уж потом можешь свое суждение иметь…
— Да я Бурмейстер!!! Бурмейстер! У меня три Зульцера в подсобных и один аварийный…
— Нет уж, нет уж! — Немедленно подал голос аварийный дизель-генератор. — Ничего общего с вами буржуйскими изделиями иметь не хочу! Я аварийный, и даже в параллель с остальными не встану. Я выше вас, хоть и слабее, но я — последняя надежда… это когда вы все гайками своими буржуйскими подавитесь… Поэтому я живу на самой верхней палубе… в отдельном персональном помещении… мне досмотр персональный положен и солярка из отдельного бачка… Не то что вам — мазут с водой… Б-р-р-р!!!! А строили меня в Барнауле. Там тоже хорошо делают, вот!
Но главный не унимался:
— Предатель! И не подавимся мы гайками, ты еще свои собирать по своему персональному кабинету будешь… если не заржавеешь вовсе! — презрительно бросил он «аварийному», поняв, что союзник из него никакой, и обратился к рулевой машине:
— А вы, милочка, что скажите? Будете ли вы входить в наше механическое содружество или как мистер аварийный чураться вздумаете?
Рулевая машина ответила:
— Право… лево… право… лево… ах, куда же, кто ответит? Я право же… лево же… нет, право же не знаю… мне тут надо еще сообщиться… нет сопрячься
… нет, все-таки сообщиться с неким балл ером. Кто это или что это я пока не знаю, но думается мне, что пока мы с ним тесно не…. М-м-м-м… соединимся… хи-хихи-хи… я ничего конкретного сказать не могу…
— Вот же вертихвостка… Сдается мне, что один раз соединившись, крутить этим баллером она будет всю оставшуюся жизнь как захочет. И не отцепится он от нее… А балл ер — я знаю серьезный мужик, тяжелый, недавно из кузнечного цеха привезли, видел, когда еще снаружи стоял… Жаль, что им помыкать будет такая…
— Какая такая?! Ты уж тут сплетни — то не распускай, я тоже как и аварийный повыше тебя расположена, отдельная жилплощадь, над ватерлинией, кстати прошу заметить, вход посторонним воспрещен — а это не для всяких райончик… дверь под замком. Вот! Тебя самого на прошлой неделе в доке… сопрягли с валом… а проще — вал вставили в задницу. И очень жаль, что не винтом вперед! Как, самочувствие?
— А-а-а!!! — Взревел главный двигатель. — Я Бурмейстер!!! Я Бурмейстер и Вайн!..
— Ты уж определись кто ты, родимый, Бурмейстер ты или ты Вайн… может «Боря-Ваня», короче…
[Примечание: Брянский машиностроительный завод выпускал судовые дизели по лицензии «Бурмейстер и Вайн», в народе изделия БЗМ называли «Боря-Ваня» за топорную сборку. Здесь рулевая машина намекает на то, что главный двигатель все-таки лицензионный, а не фирменной постройки.]
— Да ладно вам ссориться друзья… Мы же единое целое… или нам еще предстоит быть таковым. Нам всем вместе жить и работать. Чего ж мы ругаемся? Ведь только-только познакомились. — Миролюбиво разводил сухогруз спорщиков, отмечая, однако, про себя с неудовольствием, что главный двигатель хоть и молод, но вступает в пререкания со старшими. Как бы не намучаться с ним в дальнейшем, гонору много, пытается лидером стать и собирает вокруг себя союзников. И чем это может закончится? А если он и брашпиль смущать начнет? А там и тяжеловесы с их лебедками! Они хоть и на палубе — однако, зачем склоки…
А как на самом — то деле окажется… весит он тонн триста… Оправдает ли свой вес? Вдруг и впрямь не выгребет? Хвастает своим происхождением. Зачем? Спросить у паровичка?
— Да ты не обращай внимания, — шептал паровичок. — Сейчас все кто в лес, кто по дрова. А выйдете в море, в рейс — работать когда начнете — на том и закончится все разногласия и выяснения… Попомни мое слово. Там не до амбиций будет. И самое главное — каждый поймет, что кто б тебя не строил, какого бы ты ни был происхождения и каким бы главным или вспомогательным ни был, все одно — один он ничего не значит… Только вместе! А вместе — сила! И хранитель этой силы — это ты. Ты даешь им приют, ты оберегаешь их от непогоды, воды, холода, но самое главное — это ты держишь горизонт, а не они!
.. Как-то вот так неожиданно на борту появился экипаж… Сноровисто и быстро обжился, освоил технику, разобрался в механизмах. Очень быстро и грамотно обуздал главный двигатель. Тот и фыркнуть ни разу против не фыркнул, а глянь — уже работает, сам не понял ничего, только выхлопом попыхивает, причем, вполне удовлетворенно… И против ни слова не говорит. Рулевую совместили с баллером и согласовали с ходовым мостиком. Она только согласно репетовала команды, поступающие извне и уже не задавалась вопросом — «вправо или влево», а туда, куда ей прикажут. Вспомогательные встали под нагрузку и начали свой бесконечный бег, меняя друг друга через каждые трое суток. Им трудиться предстояло много, иногда даже в паре, если не хватало мощности — электроэнергия необходима на судне постоянно…
Паровой котел поднял давление и так и стоял, раздавая по мере надобности свой продукт тому, кто в нем нуждался — нагрев воды, отопление, пропарка сепараторов и… мало ли куда пар на судне требуется.
Деловито закрутилась антенна РЛС, в радиорубке запищала морзянка, в штурманской появились карты… много карт, около трех тысяч — на весь мировой океан. Мало ли где ходить придется… положено карту иметь на каждый район плавания.
По палубе раскатывали швартовые концы, палубная команда умело делала на них оганы, а потом скручивала их на вьюшки или переправляли в шкиперскую для хранения.
Все при деле, все заняты. Всех тормошат, проворачивают, испытывают, пробуют в разных режимах. Каждый занят и поговорить некогда. А уж тем более поспорить, кто главнее…
Танки заполнили топливом, водой, маслом.
В провизионные камеры приняли продовольствие, в кладовые неисчислимое количество судового снабжения — запасные части, тросы, бочки с краской, баллоны с фреоном, кислородом, ацетиленом.