— Ну, это вряд ли! — возразил бывалый знаток Рюмин.
— По нашим тогдашним понятиям здоровых двадцатилетних балбесов, этот мичман был ужасно старым — ему было целых тридцать шесть лет! Мне бы сейчас такую старость! — мечтательно прищурился капитан 1 ранга Николай Иванович. Он продолжал: — И был он не только коком-инструктором с комплекцией, соответствующей профессии, А еще плюс любителем выпить. Нет — даже профессионалом этого малопочтенного дела — это точнее! А куда денешься!
У нас вообще, а не только на флоте, даже умные люди хвастаются, что могут выпить на полбанки больше своего друга, а, уж — тем более — врага!
Поэтому, у мичмана на животе была солидная жировая прослойка, основательно пропитанная (по серьезным подозрениям доктора) спиртом и его компонентами. Вот щелкни зажигалкой, казалось, и загорится наш Леонид, как аварийная свеча!
— Ну, прямо уж так! — скептически покачал головой Рюмин.
— Да говорю же — я не знаю, за что купил — за то и продаю! — отмахнулся старый подводник, ворча и сбиваясь с нити рассказа.
— Доктор, помолчи — дай послушать, тем более — мы сами тоже ни хрена в этом не понимаем! — поддержал Николая Ивановича недовольный Егоркин: — сойдет и так, — а будет охота — потом разъяснишь и поправишь!!!
Майор из управления тыла, Андрей добавил — Ничто так не убивает красивый рассказ, как попытки придать ему стопроцентную достоверность в деталях!
— Значит, — продолжаю! — опять поморщился Бардин. Как командир до мозга костей, он не привык, чтобы его перебивали. Да уж, теперь на нахала не рявкнешь с высоты своего звания и служебного положения… Теперь поможет не авторитет власти, а только просто — авторитет.
— Короче, так или иначе, но завершить операцию доктор не мог, через несколько минут после укола, больной уже кричал, как резаный!
После выхода на связь с берегом, сначала было принято решение передать больного на один из крейсеров, ходивших, по плану учения, аккурат в этом районе. Там была оперативная бригада лучших врачей флота! Да и оборудование — на уровне! На всякий случай!
Но на Баренцево море налетел такой шторм, что тяжелый, в тринадцать тысяч тонн водоизмещения, наш атомный ракетный подводный крейсер заметно покачивало уже на пятидесяти метрах!
Как же валяло на горбатых валах просто классический крейсер, тяжелый надводный корабль, — можно было только гадать! При таком раскладе могли потерять и больного, и еще и тех, кто будет участвовать в этой передаче с корабля на корабль.
Озабоченное командование молчало, а на очередном сеансе связи мы получили команду идти в Североморск и там сдать больного в главный госпиталь. Только идти было туда совсем не один день, да!
Врач на лодке был, понятное дело, единственным медиком. Он не отходил от больного и не спал уже третьи сутки. Из добровольных помощников, определенных в санитары, никто долго не выдерживал. Мы лишь посмеивались — тоже мне, мол, вояки! А зря смеялись-то! Гордыня — она, сама по себе, грех, а раз так — то наказуема! Один только старпом, Алексей Викторович Цаплин держался, иногда ему помогал замполит, и лишь тогда доктор мог позволить себе отдохнуть хоть короткое время — все-таки, старпом, он конечно — большой человек, но… не врач. А мало ли что? И через каждые десять минут он вздрагивал, открывал свои покрасневшие от бессонницы глаза и осматривал мичмана, в поисках тревожных симптомов. «Жив! Дышит! Спит!» — успокаивал он сам себя, облегченно вздыхал и опять проваливался в полынью сознания между тревожным сном и явью. Командир освободил старпома от ходовой вахты и сам, практически, не покидал Центральный пост. Лодка шла ровно, лучше автобуса по среднероссийскому шоссе, стараясь не изменять глубину и не играть по возможности, дифферентовочной системой. Кстати, это являлось показателем профессиональной культуры вахтенного трюмного на пульте системы «Титан».
Экипаж находился в отсеках, переходы между ними были сокращены до минимума — по мнению доктора, так можно было избежать перепадов давления, которые болезненно отражались на самочувствии больного мичмана, лежащего на операционном столе с разрезом на животе и с оголенной частью кишечника. Б-р-р! Как вспомнишь. Так и в дрожь бросает! — Старпом, дай воды! — то требовал, то просил мичман, уже забывший про субординацию и служебные приличия. Он то — плакал навзрыд, то капризно орал на всех! Где-то он уже прощался с этим миром, и ему было совершенно наплевать на все эти междолжностные служебные святые условности. Старпом бросал укоризненные взгляды…. — Ничего-ничего — успокаивал его кок-инструктор: — Нельзя тебе, Леня! — мягко, но решительно отвечал Цаплин, и промокал его губы влажным тампоном. Тот жадно облизывал губы, а затем начинал цветисто, с картинками, материться. Он буквально десятком слов, тремя штрихами, описывал безнадежность ситуации! А старпом тем временем смачивал салфетку специальным раствором и бережно накрывал ему сочащийся разрез. Тяжело было мужику, да и старпому было не легче — можете представить себе картинку и густой запах, в котором приходилось все время находиться непривычному к этому человеку! Ёперный театр в тринадцать колон, упавших в расстегнутую ширинку и попавших прямо по …! — добавил Бардин эмоций в свой обстоятельный рассказ, опять вспоминая те события — Выкроив спокойную минутку, командир обычно входил в амбулаторию, присаживался на кожаное сиденье табурета-разножки.
— Как дела, мужики? — спрашивал он. Доктор вполголоса докладывал ему по состоянию больного. Командир согласно кивал, и спрашивал мичмана: — Как, держишься? — Держусь кое-как! Товарищ командир! А последнее желание можно сказать? — Тьфу на тебя, Леня! Скоро уже долетим, как на ласточке! Заштопают тебя в главном госпитале в лучшем виде — вон, сам комфлота персонально каждый сеанс твоим здоровьем интересуется. Еще будешь бегать, как новенький, вприпрыжку! — Ага! Только я, когда до госпиталя доберемся, кроме твоего апендикса, попрошу-ка язык и еще кое-чего тебе укоротить! — проворчал старпом вполголоса. — Нет, товарищ командир! — настырно вмешивался мичман — Дайте мне стакан воды, пистолет и два патрона! Выпью воды, ни в кого стрелять не буду — только в старпома и в себя! Больше ни в кого, точно говорю! — А старпома-то за что? — изумился командир. — Да воды не дает, гад, издевается! — обиженно сказал больной, покрывшись испариной. Короче, потребовались новые санитары — чтобы как-то разрядить обстановку — старпом, при всей его силе и выносливости — тоже не был железным человеком…
Перепробовав всех записных и запасных внештатных санитаров, с которыми доктор, согласно расписанию, эпизодически проводил теоретические занятия, и, признав их полную профнепригодность в качестве санитаров в операционной он лично изгнал с их позором. В процессе борьбы выяснилось, что забыли про пришлых приписанных курсантов. — А что? — сказал старпом, почесав рано седеющие волосы на затылке. — Парни — здоровые! Опять же — вахты не несут, урона для боеготовности не будет, да и приобщаться к реалиям жизни пора! Хрен его знает, что может в нашей службе и когда пригодиться! — резонно заметил Алексей Цаплин.
Сказано — сделано! Офицер взялся за телефон внутрикорабельной связи и, через несколько минут, курсанты уже построились перед амбулаторией, спиной к толстой-толстой трубе ракетной шахты.
Критически оглядев нас, доктор сказал: — Дело, мужики, предстоит совсем простое: ну, во-первых, не давать больному пить, как бы он не орал, как бы не умолял. Никакой ложной жалости! Если выпьет — ему сразу — лохматый белый песец! Белый — белый! А когда я скажу — так берете тампончик, в воду окунаете, отжимаете слегка, и губы, легонечко так, мичману смазываете.
Во-вторых, салфетку надо периодически менять на разрезе. Ну, это я вам наглядно покажу — как да что — ничего сложного! Подумаешь! И все дела! Тем более, сменять друг друга будете, да и идти осталось уже до базы меньше суток, плюс-минус несколько часов. Справитесь. А? — доктор с надеждой заглядывал нам в глаза. «И в самом деле?» — подумали два здоровенных балбеса — я и Ромеев, — пукуа па? — в том смысле, что — «почему бы и нет?».
— Разрешите, товарищ капитан? — встрял наш подозрительный аналитик Эйнштейн: — А в чем была трудность, что другие не подошли?
— Понимаешь ли, курсант, э-э-э — не все люди адекватно воспринимают вид раны, крови… разное случается. Ну, и… Что здесь главное? Делом заняться, а там и пойдет! Мало ли с чем в жизни столкнетесь, а вдруг практика пригодится? А, вообще, вот вы, можете идти, отсюда — как самый шибко — умный. А мне вот этих молодцов хватит! — сказал усталый капитан, внимательно вглядевшись в Олега и втайне что-то заподозрив.
Облачив нас в разовые новенькие бледно-салатовые халаты, доктор отдраил кремальеру амбулатории и впустил «санитаров» в ярко освещенное помещение. После сумерек коридора мы зажмурились, а потом стали приглядываться. Мрачно лязгнула задраиваемая за нами стальная дверь. Я внутренне поежился, и именно с этого момента и начал бояться. Чего? А бес его знает! Но внутренне затрясло. Ох, не надо было нас заранее инструктировать!
Мичман, забывшись, ослаб. Он дремал, лежа на столе, а, у подвесного шкафчика с инструментами, прикорнул старпом, разглядывающий нас сквозь прищур глаз, не поднимая усталой головы.
— Значит, так! — бодро проговорил доктор, завязывая хирургическую маску:
— все просто — как апельсин! Берем тампоны вот из этой скляночки, макаем вон ту скляночку с водой. Чуть отжимаем — и, пожалуйста — легко смачиваем больному губы.
«Так, это куда еще не шло!» — подумал я с облегчением. Но доктор осторожно снял подсыхавшую салфетку с разреза, и я увидел зеленоватые — так мне показалось — кишки. Целый мешок! Не меньше! Амбулатория наполнилась тяжелым, плотным запахом мяса и крови — как в мясных рядах на летнем базаре, только — куда как насыщеннее. Мне показалось, что этот запах стал тяжело клубиться вокруг софитов под подволоком, обволакивая всё. И вдруг, яркие софиты, кипящие в свете, а там и сам подволок медленно стронулись с места и стали раскручиваться вокруг меня, быстрее и быстрее, сами по себе, а за ними увязалась и моя голова… Всё! Свет в глазах погас! Откуда-то извне до меня донесся гневный рык старпома: «Ромеев, унесите эту бабу отсюда в отсек!» — Приятного аппетита! — встрял в рассказ Паша Петрюк, уж очень не любивший таких деталей даже в рассказах, не говоря уж о «натуре».