Нулевое путешествие Синдбада
Все вы, я думаю, слыхали о купце Синдбаде аль-Багдади, известном ещё как Ал-М’лах, Мореход и о его поистине удивительных странствиях среди дальних морей и земель. Те из вас, кто держат незакопчённой лампу своей памяти, помнят даже, как закончились его путешествия.
После долгого пути он вернулся в свой родной город, где его уже не надеялись увидеть живым. Жена и приятели Синдбада подсчитали, сколько всего лет он не был дома, и оказалось — двадцать семь лет.
— Довольно тебе ездить по чужим странам, — сказала ему жена. — Оставайся с нами и не уезжай больше.
Все так уговаривали Синдбада, что он, наконец, согласился и дал клятву больше не путешествовать. Тогда он думал, что этим всё и закончилось. Но мы-то с вами знаем, что человек предполагает, а Аллах — располагает, и оттого Он, милостивый и милосердный, заповедал нам не клясться попусту.
На радостях Синдбад закатил пир для домочадцев и друзей. Поутру его слуги обошли все базары славного Багдада в поисках всего самого лучшего, самого свежего и вкусного для праздничного дастархана. И в зимней кухне, и в летней, и в большом тандыре в саду жарилось, варилось, пеклось и румянилось всё, что только можно себе представить. Когда пришло время мешать плов, от казана пошёл такой вкусный дух, что все мужчины в округе закатили глаза и прищёлкнули языками. Когда же кандалатчи стали перекладывать на блюда свежую халву, настала очередь закатывать глаза женщинам и детям.
Гостей, друзей и родственников пришло так много, что все не поместились бы в доме, и дастархан разложили в саду. Во главе его сидел Синдбад, уже больше не Синдбад-Мореход, а Синдбад-Домосед. В кои-то веки сидел он на мягких подушках, а не на жёстких досках палубы. Он пил чёрный горький каф, а больше того — мёд улыбок и дружеских речей. Он смаковал пряный фесенджан, а больше того — дух застолья и вид знакомых лиц. И, как хозяин дома, он следил, чтобы гостей обносили блюдами, вежливо, по старшинству, сам по долгу хозяина пробуя первый кусочек.
Спустился стремительный весенний вечер, в померкшем саду под зелёным небом слуги зажгли лампы и светильники. Застолье тоже стало размеренным, гости насытились и теперь пили напиток «шай» из далёкой Индии, слушая мудрые речи местного кади Сейфала, почётного гостя на пиру. Разговор зашёл о том, как коротка в великом городе весна, пора цветов и радость влюблённых, и как скоро настанет иссушающее и опаляющее лето. Ведь как только Солнце в своём пути по небу приблизится к точке сэмт ар-ра’с, зенит, тут и настанет время зноя.
— Но благословен Рахманом наш город, и народ наш! — вещал кади, — ибо далее к югу, в землях чернокожих и свирепых зинджей, солнце и вовсе не уходит из зенита, даже зимой. Там оно питает своим жаром вход в
Джаханнам, мучилище проклятых, который находится на краю земного диска. От близости страшного того места черны тела и помыслы проживающих там людей. Ни один корабль не может приблизиться к тем берегам и остаться целым, потому что морские воды низвергаются с края земли чудовищным водопадом… — Дозволь поправить тебя, о мудрейший! — вежливо обратился к кади Синдбад — Что до края земли, я ни разу не достигал его, но уверяю, что он не лежит в странах зинджи, иначе бы я о нём знал. А я прошёл вдоль берега почти все земли чернокожих.
— Значит, ты прошёл недалеко, о Синдбад! — отвечал Сейфал — ибо вероучители свидетельствуют об этом! — Покорно прошу извинить меня за дерзость — молвил Синдбад, но покорства не было в его словах — только я проплыл на юг до дальнего острова Зан-Зиббар, а потом, запасшись припасами и водой, отправился дальше. Я тоже искал края земли, и я не нашёл его. Но скажу вам, я заплыл далеко, ибо с тех мест на небе видны совсем другие звёзды, а солнце в полдень уходит не к югу, а к северу. Это так же верно, как то, что я здесь сижу. — Ты лжёшь, несчастный! — вскричал кади — или разум твой помутился от тягостей пути! Солнце не может уходить к северу, ибо Рахман в неизъяснимой мудрости своей разделил небо незримой чертой на две части и повелел Солнцу оставаться в южной. — Что же мне теперь, не верить своим глазам? — спросил его Синдбад — посмотри сам: вот здесь сидят мои друзья, и мои родные, и товарищи мои, купцы. Все знают, что я всегда был честен и не обманывал даже в мелочах, и в торговле, и в других делах. Если вы мне не верите, я берусь доказать мои слова! Завтра же распоряжусь заложить корабль… — и тут он осёкся и закусил бороду свою зубами, поняв, что уже собирался презреть свой обет. И тогда Синдбад велел слугам позвать с улицы десять нищих, просящих подаяние, и накормить их тем, что было на пиру, ибо так должен поступать всякий правоверный, нарушивший клятву или задумавший нарушение. А про свои путешествия в тот вечер он больше не произнёс ни слова. С той поры Синдбад стал жить в благословенном Багдаде, занимаясь делами торговыми. Он пользовался уважением среди купцов, и часто к нему в лавку приходили, чтобы разрешить спор, определить подлинность редкой вещи, или просто послушать его рассказы о дальних странствиях. Часто бывало, что до позднего вечера у Синдбада горела лампа, а слуга то и дело забегал внутрь, неся халву и «шай». Купцы, и дети купцов, и дети самого Синдбада сидели вдоль стен, повесив уши на гвоздь внимания, а он рассказывал. Он говорил о равнинах, где земля ярко-красная, а трава голубая. Он говорил об островах, где бродят птицы ростом с верблюда, о диких лесах, где кошки плачут человечьими голосами, об озёрах с розовыми берегами и водой, растворяющей плоть. Рассказывал об умных птицах, одну из которых он научил возносить хвалу Милосердному. Только о море он не говорил никогда, потому что для рассказа о море у него не было слов. И бывало, после таких разговоров слуга кормил в опустевшей лавке очередной десяток нищих.
Не пожив и года в великом городе, средоточии всех благ земли, Синдбад собрался переезжать. Лавку свою он оставил на надёжного управляющего, а дом с садом продал. Когда он позвал прощаться своих друзей, те спросили, почему он уезжает так поспешно.
— Я не могу заснуть ночью и не могу спать утром — сказал он — Друзья мои, я не могу жить в Багдаде.
Когда же друзья осведомились о причине такой бессонницы, Синдбад со вздохом ответил:
— Это всё чайки. Они прилетают с Тигра и с Диялы, от их криков я не могу заснуть.
И, так решив, Синдбад-купец и Синдбад-домосед переселился в Тадмор, так далеко от моря, как только может быть. Там не было чаек, и ветер никогда не пах солью, а только песком и жаром. Там воду можно было увидеть только в фонтанах, да ещё в колодцах глубоко под землёй. Жители тех мест никогда не видели корабля, а покажи им — дивились бы, не зная, что это такое. Там зажил Синдбад-купец новой жизнью. Караваны его отправлялись в пустыни и горы от Нила до страны армян и от столицы неверных до благословенного Багдада, привозя дамасские клинки, и белый гладкий папирус для письма, и шёлковые одежды, и книги, написанные мудрецами. Сыновья его, щедро одарённые Всевышним, ходили в мактаб, а те, что постарше — в медресе, и никто из новых соседей не спрашивал его о море. Любой другой возносил бы хвалу Аллаху денно и нощно, вот только Синдбад не радовался жизни.
Даже в Тадморе он не отказался от кое-каких привычек, что напоминали о милом его сердцу Багдаде. Как-то на досуге он обустроил на веранде у своей лавки «шайхану» и посадил при ней толкового чайханщика. Там всегда можно было насладиться утоляющим жажду напитком, или заказать «каф» на песке, по-йеменски, чёрный как ночь и горький как судьба, а также всяческие сладости и закуски. Там начали собираться по вечерам отдохнуть от трудов праведных местные купцы, ювелиры, лекари и звездочёты, и всех привечал Синдбад. Туда же стал наведываться багдадский врач Мухаммад Ар-Рази, приехавший в Тадмор, чтобы написать трактат о проказе и оспе. Однажды, когда все посетители разошлись и остался один Синдбад, Ар-Рази с поклоном обратился к нему.
— О, достойный и радушный хозяин, да ниспошлёт Аллах милости свои на тебя и твой дом, дозволь мне рассказать тебе кое-что. Ты знаешь, что я — лекарь, а вступая в звание лекаря, мы даём клятву не оставлять без помощи тех, кто в ней нуждается, пусть даже сами они не знают о своей болезни.
И, получив разрешение, обратился к нему с такой речью:
— Я вижу в тебе, о достопочтенный Синдбад, некий давний недуг, причём имеющий своим началом не тело, а душу. Как говорил в своём трактате «о жизненных соках» учитель учителей Гиппократ, в теле есть четыре жидкости, чья циркуляция и равновесие даёт нам здоровье. Кожа здорового человека чиста, глаза ясны, движения соразмерные и осанка прямая. В тебе же, о
Синдбад, я вижу темноту кожи, в особенности вокруг глаз, осторожность и замедленность движений, лёгкую, но заметную глазу лекаря согбенность стана. Всё это, как учит Гиппократ, указывает на накопление и застой тёмной желчи. Прости меня за дерзость, о Синдбад, но тебя что-то гнетёт. Ничего не ответил Синдбад, но и не остановил говорящего. Ар-Рази, ободрившись, продолжил. — Сначала я предположил, прости мне эти слова, что ты сохнешь по некой черноокой красавице. Но тогда в тебе происходили бы также, чаще или реже, разлития светлой желчи, делая движения и слова резкими и подвигая на безрассудства. Ничего подобного я в тебе не видел. Значит, не человек тому причиной, и не по человеку ты тоскуешь. Быть может, тебе снятся какие-то дальние края, в которых познал ты счастье и куда не можешь вернуться. Вот то, что я хотел тебе сказать. И тогда, поражённый мудростью врача, узревшего так многое глубоко в чужой душе, Синдбад рассказал о своей печали. Ар-Рази попросил у него времени до утра, сказав, что волею Милостивого может вернуться с лекарством. Всю ночь он читал древние свитки Гиппократа, и Галена, и Ааруна, и Масерджея Аль-Джуди, и других учёных мужей, не пренебрегая и жёнами, и к утру сразу после намаза явился к Синдбаду в дом. Там он пожелал хозяевам дома сего мира, и призвал на них благословение, и обратился к Синдбаду с такими словами: — Знай же, о Синдбад, что от твоей болезни есть лекарство. Но лечение потребует долгого времени, и усидчивости, и ещё кое-каких талантов, которые тебе нужно будет развить. Синдбад же, услышав эти вести, весь обратился в слух. — Запасись же папирусом, — продолжил Ар-Рази — и перьями для письма, и напиши о своих путешествиях. Чем ярче и подробнее ты о них напишешь, чем точнее передашь цвет волн, и запахи леса, и вид удивительных птиц и зверей, тем меньше станет твоя тоска. Она перейдёт в грусть и радость воспоминаний, и недуг твой со временем пройдёт.