Короче, Саня «сам все увидел» непосредственно после отхода. По судну шнырял первый помощник по кличке Лёлик, который ставил службу на судне в угоду капитану выше высокого служения родной КПСС. Лёлик до утра ходил по пароходу в мягких тапочках, требовал отхода ко сну строго в 23.00 и долго ошивался около каюты нового электромеханика, уловив его подозрительные перегляды с начальником радиостанции. В общем, за дисциплиной следили откровенно филерским методом тупого контроля за передвижением моряков. «Ну, и ладно! — подумал Саня. — Пить — здоровью вредить!». А тут все хорошо, все трезвые и спать уложатся в 23 часа, на судне тишина, что редко бывает с отходом, особенно на «кубинских» пароходах: там до выхода в океан народ колобродил, а тут… Красота… С капитаном контакта практически не было, доложил о приеме дел, и вперед, работы у третьего на лесовозе невпроворот — считай, все штурманское хозяйство на плечах, да еще две вахты и судовая касса. В общем, вопросы лысого капитана застали Саню врасплох, он однозначно ответил: «Все хорошо!» и отбежал посмотреть в радар, как себя ведет пароход в пяти милях справа. Капитану ответ явно понравился, и он начал рассказывать, как сходил с женой в театр, правда, забыл название и театра, и спектакля, но все равно представление было ужасно, ему не понравилось, актеры почему-то кричали, перебивали друг друга, и реквизит был бедноватый. Третий подумал: «Что спорить, все правильно, да еще билетов в приличный театр типа БДТ или Ленсовета не достать, а в Пушкинский продают в качестве нагрузки к билетам на концерт «Червонных гитар». Но третий всего этого не сказал, памятуя о том, что нужно слушать, соглашаться и молчать. Дальше больше, капитан завел разговор о литературе: «Вот ты чего читаешь? Я, например, уважаю Горького, можно сказать, только его и читаю…» Что случилось с Санькой, и зачем он сделал это, он сам не понял, но слово было сказано: «Ага… Море смеялось…»
Капитан замер. Он понял, что это вызов, только какой? Или этот третий слишком умный? Или… А если он проверяет на вшивость, типа, ты читал Горького, так вот тебе крылатое выражение!
Капитан, или как его звали «Васильмихалыч», из Горького помнил только:
«Испортил песню, дурак!» А тут: «море смеялось»… Злобно глянув в сторону третьего: «Ты тут повнимательней!», он покинул мостик. Что было дальше, Санька не узнал — кто бы ему рассказал, на судне ведь больше трех не собирались…
А мастер быстро спустился вниз и, буквально, ворвался в каюту Лёлика, который настраивал свою «Спидолу», чтобы послушать «вражий голос». Вид раскрасневшегося капитана его встревожил: неужели кто-то дыхнул на капитана запахом алкоголя?!
— Ты Горького читал?
Первый съежился. В голове дзинкнуло: «Баллада… Нет, песня… Нет, поэма о Соколе, нет, о буревестнике… Что-то про пингвина?» Не дождавшись, Васильмихалыч почти прошептал: «Море смеялось!» Лёлик понял, что тут не до смеха, тем более, если «море смеялось!» — А что это?
— Это я тебя спрашиваю: «Что?» Ты же в высшей партийной школе учился, там Горького должны были вам каждый день давать!
Первый вспомнил, что Горький говорил: «Если враг не сдается — его уничтожают!», но причем тут «море смеялось»?
— Все, Васильмихалыч, понял, пошукаю, поспрашиваю, может, что и узнаю.
— Ты мне кота за хвост не тяни! Узнай, и быстро!
Лёлик побежал в кладовую, где хранилась судовая библиотечка, заодно посмотрел и запись в тетрадке, что третий читает.
В затертой тетради по выдаче книг значилось, что третий помощник взял для чтения «Тихий Дон» Шолохова и «Старик и море» Хемэнгуэя. Лёлик присвистнул: «диссидент!» Буквально на днях «вражий» голос клеветал на Шолохова, что, дескать, «Тихий Дон» написал не наш лауреат Нобелевской премии, а какой-то царский офицер. Вот зачем он взял «Тихий Дон»!
Чтобы еще раз удостовериться в инакомыслии штурмана, помполит достал из тощей папки «Подписка на II полугодие» тетрадные листочки, в которых все вновь прибывшие указывали, на что они хотели бы подписаться. Ага, вот листочек с неразборчивым торопливым почерком: «III помощник: газета «Молодежь Эстонии» (в скобках для Лёлика разъяснение — комсомольская), журнал «Корея» и «Вымпел» (морское издание)». Вроде бы все, как рекомендовано парткомом: комсомольское издание, морское и для души.
Все сложилось в голове помполита: и «море смеялось», и Горького читает, а Горький был еще тем кадром — эмигрировал на Капри и еле-еле заманили обратно, и подозрительные газеты и журналы выписывает, и слушает «вражьи голоса». Отсюда и «море смеялось», очевидно, над моряками советского торгового флота!
Но что-то остановило его от высказывания этих предположений капитану, видимо, страх перед реакцией парткома: там не очень-то одобряли как диссидентов, так и тех, кто их разоблачает…
Мимо озабоченной походкой проходил вновь назначенный электромеханик, всем своим видом показывающий чрезвычайную занятость.
— Можно вас на минутку? — пролепетал Лёлик.
— Да, да, слушаю.
Чтобы преждевременно не вызвать подозрений, Лёлик ляпнул:
— Да вот кроссворд разгадываю. Вы не подскажете название повести Горького о море?
— А что, он писал об этом? — удивился электромеханик, — Ах, да, что-то было в ранних рассказах… «Челкаш» подходит?
Лёлик встрепенулся:
— Рассказы? Да-да, ранние рассказы Горького…
В то время на суда первым помощникам выдавали литературу для проведения интернациональной работы, всякие брошюрки типа «100 вопросов и ответов о СССР», иногда давали книжечки для иностранцев, изучающих русский язык. На одной странице текст на русском, на другой, скажем, на испанском или французском.
Открыв кладовку, Лёлик судорожно стал высыпать содержимое крафт-мешков с этой литературой. И — о, счастье! — Горький М. «Рассказы в помощь изучающим испанский язык». Лёлик судорожно листал страницы:
«Челкаш». Где тут море смеялось? Мимо — нет такого. «Однажды осенью» — мимо, «Бывшие люди» — мимо…» Но удача сопутствовала помполиту: рассказ «Мальва», первый абзац, «море смеялось». Пришлось прочитать и этот рассказ. Ничего антисоветского Лёлик не узрел, полубандитская история.
Побежал к капитану:
— Вот, Васильмихалыч: Горький Максим, рассказ «Мальва».
— Это что, про собаку?
— Про любовь…
Мастер деловито полистал книжку, причмокнул, на лице появилась улыбка.
Обернулся на третьего. На мостике третий ставил точку на карте, потом взял бинокль, стал что-то рассматривать.
— Так, говоришь, «море смеялось»… Но не только оно смеялось, еще «волны звучали и солнце сияло…».
Третий не понял, причем тут «волны звучали» — он же не читал «Мальву». А «море смеялось» была любимая присказка капитана с предыдущего парохода, который так и говорил, поднимаясь утром на мостик: «Как говаривал Максим Горький, море смеялось!» Поймав тяжелый взгляд Васильмихалыча, Санёк понял, что впереди у него будут очень трудные вахты…
… Будучи более взрослым человеком, и прочитав, наконец, рассказы Горького, Санёк, а впоследствии Михалыч, часто рассказывал эту историю и получал благодарственные хихиканья. На днях он рассказал эту историю Денису, сыну хорошего знакомого.
Денис окончил «Макаровку» и уже сделал пару рейсов на норвежском газовозе. Внимательно выслушав рассказ, он виновато улыбнулся:
— Дядь Саш, а в чем прикол? «Максима Горького» недавно списали «на гвозди»!
И Михалыч понял, что для нынешних третьих штурманов «Максим Горький» это только пароход…
«Ну что же, будем читать Пелевина!»
Сказка про баню
Многие говорят, мол, чудес не бывает, деды морозы перевелись, желания не сбываются, выпить не с кем и все такое прочее. А мы говорим: бывает, не перевелись, сбываются, и очень даже с кем. Главное в этом деле — активная жизненная позиция. А в качестве подтверждающего примера — вот вам новогодняя сказочка. «Дед! А не устроить ли нам «баню» для экипажа?» — спросил у стармеха т/х «Африкан Кон» Палываныч — он же капитан этого судна… Вообще-то Павел Иванович Зубков жил довольно обособленно, и даже не из-за какой-то капитанской фанаберии, а просто работа под «удобным флагом» имеет свою специфику: ты тут вроде и капитан, но не такой, как во времена Балтийского пароходства, царствие ему небесное. Нет той капитанской свободы, нет того многочисленного экипажа, а главное — дух, дух пропал. Вроде раньше и посмеивались над политинформациями, стенгазетами, коллективными просмотрами патриотических фильмов — а теперь что-то подсасывает внутри. И, что характерно, если в начале «перестройки», он тогда еще молодой «секонд», тащился от всяких «Полицейских академий», «Греческих смоковниц» и пересмотрел все «Эммануэли», а в итоге все равно тянет на советское. Отсюда и мысли про «баню»: в смысле «каждый год 31 декабря мы с друзьями», далее по тексту. И не то чтобы сильно в баню хотелось, а хотелось традиции какой-то, чего-то объединяющего.
Пароход тем временем безнадежно застрял на рейде одного индийского порта. Впереди был Новый год и никаких шансов попасть к причалу. Экипаж был интернациональный: весь комсостав — россияне и братья-украинцы, рядовые — филиппинцы и два орла из экзотической Кирибати. Капитан в формировании экипажа не участвовал, всем руководили немцы — истинные владельцы судна. Вообще-то отношения со стаффом были неплохие — Палываныч отработал десять контрактов и имел даже бонус, типа, за выслугу лет, но все расходы нужно было все равно согласовывать. Перед отходом из Китая директор по персоналу в виду приближающегося праздника разрешил закупить небольшие сувениры для членов экипажа и ящик шампанского. Там же был приобретен молочный поросенок — а то для филиппков Новый год без поросенка то же, что для наших без оливье.
Справедливости ради надо сказать, что компания очень серьезно относилась к работе с экипажем, и на этот счет в компании были даже разработаны специальные письменные инструкции, как европейцам работать с филиппинцами. И Палываныч, честно говоря, подозревал, что инструкции для филиппков на предмет совместной работы с европейцами тоже существовали. Как бы то ни было, хотя эти инструкции выполнялись, особой сплоченности в экипаже не наблюдалось. Вот это капитана время от времени и провоцировало на разного рода попытки возродить командный дух… Короче, капитан загорелся «баней», то есть празднованием Нового года. Дед был коренным одесситом, бывалым