В этом коротком слове я сразу узнал своего друга. Друга детства — Женьку. Женька был — "лошадью". Лошадью, не лишённой вдохновения… Он оставался прежним — Женька!
Мы продолжили свой заплыв.
Я уже испытал это однажды. И секрет был прост. Пока ты видишь берег, пока он маячит перед глазами, ты относишься к этой жизни с прохладцей. У тебя хватает наглости обижаться на жизнь и говорить о ней гадости… Чувствуя близость берега — ты этакий пузатенький хозяйчик! Что хочу, то и ворочу… Ты видишь берег. Но, как только, он пропадает из поля твоего зрения, как только обжитая твердь исчезает и растворяется, не оставляя шансов на твои амбиции… вот тут-то, и начинается самое жуткое. Продолжая плыть, для меня было важно не дать Женьке остановиться, оглянуться. Берег для него должен пропасть сразу. Оглядываешься, напрягаешь зрение, молотишь ногами, чтобы вылезти над водой повыше, а вокруг — только море. Только вода — до бесконечности.
А море — это не лес, где стороны света определишь по лишайнику на дереве. А если и не определишься — под кустом уснёшь, ягодок пожуёшь. Море — это не пустыня, по которой можно ползти. А можно и лежать, всматриваясь в крупные звёзды. В море — долго не полежишь. Море — это больше вопросов, чем ответов. Тут не спросят — Вы, как — будите жить? — Или ещё подумаете? Не спросят.
Море — это вдохновение… Секундная связь — слова и звука… Секундная связь — жизни и смерти. Но тебе в эти секунды, в эти мгновения — нужно определиться… Определиться — как никогда ранее. Или — на "соплях" и зубами — за жизнь! Или, элементарно просто, камнем на дно — смерть. Определиться. Есть шанс… Шанс всегда есть. А для меня, главное — не потерять ориентир к берегу. Не потерять.
" Всё у нас получится! Ты лошадь, Женька! Лошадь — не лишённая вдохновения…" Я плыл и меня душили слёзы. Но психовать — я не имел права.
"… Асфальт с шампуню. Да ты готов будешь вылизать языком Земной шар по экватору… Языком! Шатаясь и блюя от перенапряжения — мы выйдем на берег… Упадём лбом в песок. Растопыря руки, обхватим галечную россыпь… Земля! Земля!! Землица!!! И ты будешь готов целовать эти скалы, степи и города… Земля — я живой! Живой!!! Ты будешь улыбаться встречному и поперечному… Земляне! Земляне мои родные!!!
А на берег мы обязательно выйдем. Ты — не слабак! Не слабак! Я твёрдо это знаю. Ты работящий… Талантливый… Ты умный… Женька! С тобою трудно… С тобой, порою, просто невыносимо."
Акиндинов Сергей Александрович
Родился в Подмосковье, городе Павловский Посад в 1951 году. Окончил СВВМИУ в 1975 году. Служил на Северном флоте на АПЛ, потом на Балтике в системе судоремонта и судостроения. В запасе. Публикуюсь в различных изданиях.
http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=220
Сергей ЧерныхЗакон бумеранга по-флотски
Как уволить в запас «под елочку» нарушителя воинской дисциплины
На кораблях флота всегда в той или иной степени существовали неуставные взаимоотношения. Существуют понятия: «дедовщина» в армии и ее флотский аналог — «годковщина». Там, где офицеры и мичманы полностью отдавали себя службе, занимались воспитанием личного состава и контролем над его деятельностью, годковщина была загнана под пайолы и не высовывалась практически никогда. Там же, где руководители относились к службе формально, лениво, спустя рукава, она расцветала и приносила весьма горькие плоды.
В кают-компании были матросы-вестовые, которые тщательно отбирались для этой работы. Потому что вестовые слышали все разговоры офицеров и мичманов за столом или при проведении совещаний в кают-компании. И не должны были выносить то, что услышали, из кают-компании. То есть делиться услышанным с другими моряками срочной службы было, мягко говоря, не принято.
Тут надо учесть, что у вестовых были не только кроме обязанностей по приготовлению пищи, мытья посуды, стирки скатертей, накрытия и уборки столов, были еще и определенные льготы. Они в удобное для них время могли помыться в офицерской сауне, посмотреть телевизор после отбоя. Ели они, разумеется, с офицерского стола.
В 1989–1993 годах я служил на большом десантном корабле БДК-55 121-й бригады десантных кораблей 37-й дивизии морских десантных сил Краснознаменного Северного флота в должности старшего помощника командира корабля. И был у нас вестовой кают-компании призыва осени 1991 года матрос Слава Харченко из Харькова. Он смолоду был отобран для работы в кают-компании, так как был аккуратен, спортивен и организован.
Когда он был матросом нового пополнения, его защищали офицеры и мичманы от возможных нападок со стороны старослужащих («годков»), так что чувствовал он себя вполне вольготно и комфортно. Прошел год и две полосочки-лычки украсили погоны теперь уже старшины 2 статьи Харченко.
Он стал старшим вестовым кают-компании офицеров и мичманов. У него появилась возможность бывать в городе по служебным делам, закупая продукты для улучшения стола в кают-компании. Мы, офицеры и мичмана, время от времени сбрасывались по рублю для покупки сметаны, специй, салфеток и разной мелочевки вроде зубочисток, для создания большего комфорта и домашнего уюта за столом. Этим занимался старший вестовой.
Казалось бы, что еще надо? Служи, не хочу!
Как-то раз вечером, после отбоя, сижу в каюте, курю. Слышу шум в коридоре, выхожу и вижу за хлопнувшуюся дверь к вестовым, слышу грохот сбегающих по трапу ног. Заглядываю в раздаточную:
— Харченко, что случилось?
— Да, — говорит, — дух (молодой матрос. — С.Ч.) «залетал, бутер просил.
— А ты?
— А я объяснил ему политику партии и сказал, что сегодня не подаю.
— Смотри, Харченко, не переусердствуй!
Прошло несколько спокойных дней. Опять ночью шум, вскрик, топот ног…
Старший лейтенант Ярочкин, назначенный дознавателем по этому происшествию, потом доложил, что «годок» Бурухтанов, которому не терпелось съесть бутерброд, посылал в кают-компанию «молодого» матроса Петрова с задачей добыть провиант хоть из-под земли, и это происходило неоднократно. А кроме как в кают-компании бутерброды ночью нигде не водились. А старший вестовой старшина 2 статьи Харченко, завидев просителя в дверях, просто бил оного в лоб открытой ладонью, чтобы не оставить синяков, и отправлял восвояси. Нет, чтобы пригласить Бурухтанова и поговорить с ним по-серьезному. Командиром было принято решение лишить Харченко воинского звания «старшина 2 статьи». Что и было сделано на утреннем построении при подъеме флага в присутствии всего экипажа.
Начальник вещевого снабжения мичман Корецкий перед строем матросов и старшин аккуратно срезал лычки с погон старшего вестового. Я предупредил Славу, что при увольнении в запас он сойдет с корабля последним. На что он ответил, что ему по фигу. В общем, дерзко, броско, лихо! Ну, думаю, ладно.
Наступила пора увольнения в запас очередного призыва. Время шло к Новому 1993-му году. Мы отпускали по три-четыре человека в день. Из призыва осени 91-го остался один Харченко. Мы хотели отправить его домой «под елочку», то есть 29 декабря, но днем ранее произошло то, чего и следовало ожидать. Мы с замполитом «сидели» в обеспечивающей смене, когда после отбоя ко мне в каюту просунулась физиономия вестового Воронько:
— Чайку сделать?
«С чего это такой заботливый?» — думаю. Но говорю:
— Ну, сделай, пожалуйста.
Воронько принес чай в подстаканнике и заговорщицки попросил:
— Не выходите из каюты, пока чай не допьете, минут пять.
Я без задней мысли кивнул и прихлебнул чай из стакана. Потом сердце екнуло, и я вышел из каюты, почувствовал неладное. По трапу в офицерский коридор кто-то поднимался. По нетвердой походке я понял, что «тело» перебрало, и пытается добраться до койки. Еще не увидев, кто это, хотел уйти в каюту, чтобы избежать обязательного разноса нетрезвого сослуживца, но узнал по знакомому голосу, издавшему короткий стон, вестового Харченко.
— Слава, что с тобой? — спрашиваю.
— На трапе поскользнулся, упал, — отвечает.
— Что ж ты так неосторожно, вроде опытный моряк?
Смотрю, а у Славы ухо, как у Миронова после того, как его «разбудил» Папанов в «Бриллиантовой руке», под глазом зреет фингал. Походка нетвердая, речь смазанная, координация движений нарушена.
Пока Харченко пошел в раздаточную, вызываю замполита Колю Федорова, объясняю обстановку. Спрашиваю, где воинские перевозочные документы (ВПД) Харченко. Оказалось, у него, командир поручил замполиту выписывать увольняющимся в запас ВПД. Иду в каюту командира, достаю печать из сейфа. Зам со мной. Вызываю Харченко к себе.
— Ну что, матрос Харченко, пользуясь властью, доставшейся нам в отсутствие командира, мы с замполитом решили уволить вас не завтра, а сегодня.
Одевайтесь, время на сборы 15 минут.
На всякий случай вызываю командира БЧ-5 Диму Тарасова, чтобы он был готов смотаться на своем «Москвиче» в Мурманск на вокзал. Вызываю продовольственника мичмана Антропова и вещевика мичмана Корецкого поприсутствовать на проводах «героя». Нас в моей каюте уже четверо.
Появляется одетый по форме Харченко. Приглядываюсь, а на погонах знаки отличия старшины первой статьи! Требую военный билет и прошу мичмана Корецкого привести воинское звание вестового в соответствие! Потом приглядываюсь, а шинель-то новая. Как так, два года служил, и ни капельки не износил? Присмотрелись и нашли на шинельке выведенную хлоркой фамилию молодого матроса Щукина из БЧ-4. В итоге Саша Корецкий побежал приводить в соответствие сроку службы шинель новоявленного увольняющегося в запас.
Тем временем, найдя свободное поле в военном билете, делаю запись: «За время службы в войсковой части №…… имел неоднократные случаи неуставных взаимоотношений по отношению к личному составу нового пополнения». Подписываюсь, ставлю печать. Пока Харченко был без шинели, выяснилось, что и форменка и брюки были «изъяты» у молодых матросов.
Даже ботинки не его, тоже уведены у молодого матроса. С этим разобрались довольно быстро. После переодевания Харченко уже не выглядел так браво, как в начале. Правда, Саше Корецкому пришлось несколько раз смотаться в вещевую кладовую, принося все новую рухлядь.