копошились ещё два подростка, бросавших на нас странно заинтересованные взгляды.
Рыжеватый юнга, сидевший на корточках рядом с нашим плавсредством, тоже поднял глаза, и здесь мы обе увидели, что и у него есть свой киношный двойник – Шура Балаганов. Юля опять без звука проартикулировала имя соратника Остапа Бендера. А он, продолжая испытующе смотреть на нас, тихо спросил: «Ну, что? Прочитали?» Мы легкомысленно кивнули в ответ и под его шкиперское застенчивое бурчание о том, что у нас есть на всё про всё только два часа, запрыгнули в цветные сёдла и отчалили в долгожданное путешествие.
На этот раз мы без труда преодолели знакомый рубикон, вышли в море и неспешно направили наш кораблик прямо в мерцающую ирреальность, сотканную из воды, неба и солнца.
Все наши вещи, включая одежду и обувь, мы сложили в яркий заграничный пакет, каковой и привязали к сиденью припасённой для этого случая верёвкой. Деньги, ключи и прочие ценности Юля положила в небольшую сумочку-ягдташ, длинный ремешок которой она перебросила через плечо. И этот жест окончательно закрепил Юлино сходство с древнегреческой вечно юной богиней Артемидой.
Всё повторилось. Как и в первый раз, Юлина красота под действием отраженных в море солнечных лучей, усилилась многократно. Её глаза- хамелеоны, которые и в Москве меняли свой цвет от серо-голубого до малахитового, здесь вобрали в себя всю бирюзу Понта Аксинского и сияли немыслимым сине-зелёным свечением. Волнистые светлые волосы скульптурно ниспадали на плечи, а прямой нос, как будто вырезанный из древнего мрамора, бросал нежную тень на божественно очерченные губы.
Чтобы не очень завидовать подруге, я наклонилась к морской глади, и, любуясь сквозь воду своим перламутрово-ракушечным маникюром, сделала несколько гребков правой рукой, напевая при этом: «Голубые глаза хороши, только мне полюбилися карие…» И тут я увидела буквально в десяти метрах от нас давешних недорослей с причала, оседлавших такой же, как наш, катамаран, который они направляли прямо на нас. Красноречивое захватническое выражение на их пиратских рожах явственно говорило о том, что они идут на таран.
– Полундра! – Воскликнула я, и мы с Юлькой опять закрутили брошенные было педали. Но пираты крутили быстрее. Две минуты – и они настигли нас. Конечно, ничего подобного мы не ожидали. Бегством спастись не удалось, сильные мальчишеские руки ухватили наше утлое судёнышко и встряхнули его так, что мы обе подпрыгнули.
Пока Юля пыталась обиженным голосом воззвать к совести напавших на нас абордажников, я вспомнила, как один препод в нашем "истерико"– архивном институте объяснял истинный пещерный смысл матерных ругательств.
– Слушай, ты белобрысый, – дико заорала я, – а ведь я знаю твою маму, и я ей обязательно расскажу, какой гад на самом деле её Серёжа. – Хорошо я ещё на берегу слышала от его подельника: «Серый, а Серый!»
Как по мановению первобытной палочки, заслышав заветное слово «мать», нарушители морского спокойствия развернули свою шаланду и взяли курс прямо на горизонт, «в голомя».
– Детскую комнату милиции я вам гарантирую, салаги бесстыжие, – заносчиво крикнула я им вдогонку, и белобрысый конкистадор опасливо оглянулся на меня.
– Ну, ты даёшь, – молвила Юлия-Артемида, – я даже испугаться как следует не успела.
– Лучший способ защиты – нападение.
Опасность, кажется, миновала, и мы повели своего велосипедного морского конька вдоль живописного высокого берега, видневшегося справа по борту. Сначала мы перемыли кости всем нашим общим московским знакомым, потом принялись за одесситов. Когда эта скелетная тема иссякла, мы затеяли стихотворный марафон, читая друг другу наперебой стихи разных поэтов. Иногда, когда попадались обоюдно известные нам гармонии, мы декламировали их дуэтом.
Время от времени мы переставали вращать педали и дрейфовали, подставив тыльные стороны рук ласковому одесскому ультрафиолету. Чёрное море несказанной россыпью солнечных бликов играло вокруг нашего литературного ковчега. Ленки с нами не было, и никто не мог нам поведать, делая при этом страшные глаза, какие огромные кубометры солёной Н2О находятся под нами, и какой опасной может быть эта тихая сияющая пучина. И неизвестно, как далеко мы бы таким образом заплыли, если бы Юля случайно не уронила взгляд на отбрасываемые нами тени, которые уже превратились в тёмно-фиолетовых лилипутиков. Она тут же вытащила из ягдташа наручные часы: до назначенного Еленой времени оставалось меньше получаса. Мы быстро повернули назад и с рвением рабов на галерах включили самый быстрый темп, затянув при этом:
Хотя б чуть-чуть со мной побудь,
Ведь я иду в кругосветное странствие.
В твой дальний край идет трамвай,
Весь твой рейс до 16-й Станции…
Песен из репертуара Леонида Утёсова, выученных в Москве с затертых до хрипоты его пластинок, хватило, чтобы с драйвом доплыть до порта прописки нашего Арго. На высоком деревянном пирсе уже стояла Ленка в ореоле новой пышной причёски, в голубой длинной юбке, в белой размахайке, на своих огромных платформах. Мы опаздывали всего на пять минут. Завидев нас, Ленка постучала по часам, подбоченилась, изобразив всем своим видом: «Плывут, морячки…»
Даже издалека было видно, что её волосы сожжены и испорчены бесповоротно и торчат в разные стороны, как пушинки у одуванчика. Также стало ясно, что Елена, единственная из нас не страдавшая ни географическим, ни каким- либо другим кретинизмом, всё-таки открыла сегодня в себе новый дар: ею овладел парикмахерский кретинизм, и симптомы этого недуга были – налицо. Мы с Юлькой ужаснулись увиденному:
– Анджела Дэвис, собственной персоной, – вздохнула я.
– Вылитая… – Как эхо, отозвалась Юлия.
Но новая опасность, нависшая над нашей подругой, мгновенно вывела нас из оцепенения. Дело в том, что вокруг Ленки носились по доскам мускулистые, загорелые купальщики, сбрасывая с верхотуры одного за другим зазевавшихся соплеменников. На Елену, стоящую на краю этого сооружения, они кидали такие выразительные взгляды, что не оставалось никакого сомнения, что они не прочь и её сбросить вниз. Всё это происходило за Ленкиной спиной, и она ни о чем не догадывалась. Поэтому я подняла в воздух кулак, гневно погрозила им и сделала такую устрашающую гримасу, что лихие ныряльщики отступили.
Криками и знаками мы указали Лене, куда нужно следовать, чтобы наконец воссоединиться с нами, а сами погребли к своим уже прирученным столбам- пенатам. Повернув нашу двухместную яхту из заветного коридора в родную гавань, мы узрели, что на берегу нас поджидает взъерошенный Балаганов, как тигр, марширующий туда-сюда вдоль кромки своего царства.
– Наконец-то! Приплыли! Вам что там в Москве закон не писан?! Мы чуть с ума все тут не спрыгнули! – я даже и не подозревала, что у этого мямли может быть такой громкий голос.
– Пикейный жилет, кажется, вышел из себя по-настоящему, – хором решили мы, – с чего бы это?
Пришвартовав верой и правдой послуживший нам катамаран, мы спрыгнули на песок и стремительно направились в сарайчик за нашими паспортами, натягивая на ходу мятые платья. Балаганов следовал по пятам за нами и негодующе, буквально рвя на себе волосы, вопрошал:
– Разве мы не сказали вам, что за наш пляж заплывать ка-те-гори-и-чески запрещено?!!! Вы уплыли за три пляжа! Вы превысили втрое допустимую линию заплыва! Да за вами вся погранзастава в бинокли наблюдала! Они нам раз пять звонили! – Юнга на секунду остановился, как бы потрясённый новой мыслью. – А если бы начался шторм?! Да вас просто банально мог сбить катер!
После такого изумительного вояжа, моря, солнца, первозданной красотищи, слова шкипера отнюдь не ласкали слух, хотя и были произнесены с неподражаемым одесским прононсом. Нам нужно было торопиться: по склону уже медленно, выверяя каждый шаг, спускалась наша новоявленная Анджела Дэвис. Но Балаганов не унимался. Перед самой дверью он преградил нам дорогу и вкрадчиво задал, видимо, свой любимый вопрос:
– Так вы что не читали инструкцию?
– Вот эту что ли, про штормовые баллы? – Я указала рукой на открытую дверь.
– Нет, вот эту! – Здесь Балаганов отработанным движением выбил пяткой фиксирующий камень, и дверь затворилась прямо перед нашим носом, а взору предстала другая таблица, которая и должна была нас проинструктировать два с половиной часа назад. Перечень из многочисленных пунктов подвергся энергичному тычку юнги:
– Вот! Пункт второй гласит: ка-те-гори-чески за-пре-ща-а-ется…
– Да, ясно всё, – и я, сделав ложный пас, перехитрила разгорячившегося оратора. – Вы бы лучше нас до плаванья так пламенно инструктировали, – добавила я, открывая дверь.
– И хоть бы людей учили управлять рычагами, – не преминула подлить масла в огонь Юлия. Балаганов прямо закипел весь от такой наглости.
Я всё-таки прорвалась внутрь. Шкипер и Юлия прошествовали за мной и тихо наблюдали за нашим недолгим разговором со Швондером, который надел на своё сизо-выбритое лицо маску индифферентности и неподкупности. Он повторил все балагановские доводы, характеризовавшие нас как закоренелых морских пираток. Но отсюда следовал совсем парадоксальный даже для Одессы вывод: мы не достойны получить назад документы, удостоверяющие наши преступные личности. Зря я пыталась внушить ему, что должный инструктаж мы не получили не по своей вине. Наткнувшись на непробиваемую стену его непонятного упрямства, я тут же в голове прокрутила спасительную комбинацию, вспомнив стоящий неподалёку на пригорке домик пункта милиции. Но напоследок я всё же риторически спросила:
– Так не отдадите паспорта?
– Нет! Надо было читать инструкцию.
– Юля, выходим! – Сказала я громко, и шёпотом добавила, – у меня есть идея, ты встречай Ленуську, а я вон туда. – И я глазами показала на строгую вывеску. Юлия понимающе наклонила голову, а я с места в карьер рванула в горку – на свидание с очередным книжным персонажем. Елена-Анджела уже преодолела крутой спуск и не спеша приближалась.