«По рыбам, по звёздам», или хроники одного несбывшегося перегона
Иногда так бывает…
Разбирая старые вещи и документы, находишь вдруг неказистый запечатанный конверт. Из любопытства открываешь его, читаешь письмо, которое когда-то давно не удосужился распечатать – и понимаешь, что, не сделав это тогда, ты упустил что-то важное, что-то, что могло изменить твою жизнь, к добру ли, к худу ли…
Иногда так бывает…
На рассвете, в заурядной гостинице заурядного города, выходя из утренней полудрёмы, вдруг с неожиданным озарением понимаешь, что события последних лет жизни тебе приснились, что груза ошибок и потерь на самом деле нет, что можно всё начать с начала – и, осторожно и радостно, ждёшь с замиранием сердца, пока вернётся настоящая память о прошедшем.
Иногда так бывает…
Встречаешь на просторах Сети давних знакомых, с кем работал, пел и пил когда-то. Этот угрюмый толстяк в дорогом костюме когда-то, весёлый и голодный, звал к себе в артель. Артель, ни разу не сменив названия, сменила душу, превратилась в синдикат, символ олигархического настоящего.
И тогда, оборачиваясь в прошлое, видишь в жизни не линию, а множество узлов и ветвлений некоего дерева, и хочется попробовать, а что, если бы… Пройтись по развилкам, отыскать потерянных друзей, помочь тем, кто в помощи нуждался, выйти за горизонт… Увы, такие путешествия возможны разве что мысленно. Одно из них вы сейчас читаете. В рассказе все события, вплоть до самых мелких, происходили в действительности, все действующие лица имеют своих прототипов. В нём есть только один вымышленный персонаж. Это – автор.
Звёзды – невод,
Рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.
Глава 1
О жизни в эпоху перемен, звёздах и яблоках
Эта история началась в сентябре 1993-го, когда я вновь оказался без работы. Надо сказать, что я не очень удивился: время вокруг стояло интересное, ничего нельзя было знать заранее и мало кто планировал будущее больше чем на месяц вперёд. Уже несколько раз, просыпаясь поутру, мы узнавали, что живём в совсем новой стране, а, приходя в магазин, могли обнаружить выросший за ночь лишний нолик на ценниках. С занятиями творилась та же чехарда: третий год подряд в конце лета очередное место работы приказывало долго жить. Сначала это был институт, которому под корень срезали финансирование, и только в паре лабораторий теплилась жизнь на скудном пайке зарубежных грантов. Моей лаборатории среди счастливчиков не оказалось. Потом это было совместное предприятие, как шутили его сотрудники, «по упаковке и вывозу мозгов», но формально изображающее инженерную деятельность. По истощению мозгов СП закрылось, вывалив шлак на улицу. И вот теперь МГУ-ный технопарк гостеприимно распахнул для нас свои двери – наружу. В очередной раз я оказался предоставлен самому себе посреди осенней Москвы.
Москва, как во все времена, от основания до наших дней, куда-то бежала, суетилась, ругалась и спешила. Очередями в магазинах, лотошниками у метро, пёстрыми объявлениями, заклеившими бахромой все столбы. А над городом пламенела осень с запахом прелых листьев и дымом костров. В парке МГУ мичуринские гибриды окрасились в безумные осенние цвета: алые, ярко-синие, лиловые. Столбы дыма из труб поднимались в штилевом воздухе высоко вверх и казались в свете заката гигантскими колоннами, на которых держится небо. Ясными безлунными ночами я сидел на крошечном балконе моей однушки в Тропарёво, смотрел, как с неба срываются, падая, звёзды и ел разноцветные вычурные яблоки, собранные всё в том же парке МГУ. Однажды вечером, когда яблоки приелись, я постучался к соседу и с его телефона позвонил другу по институту. Через десять минут разговора меня приняли шабашником в яхт-клуб МГУ на окончание парусного сезона. Остававшихся денег как раз хватило на рабочую хэбэшку второго срока и билет на электричку до платформы Хлебниково. Глава 2
О яхт-клубе и предчувствии гражданской войны
У каждого человека есть заветное место, где он может снять, словно жмущие ботинки, дежурную улыбку или угрюмость, задвинуть в угол десяток лишних лет и пару забот, вылезти из тесной шкуры повседневности. Эти места у всех разные: письменный стол или верстак, бурлящий фестиваль реконструкторов или тишина утренней рыбалки, а то и покой собственных закрытых глаз – но они есть. Человека тянет в своё место с необычайной силой, там он может приоткрыть какую-то часть себя и на миг стать настоящим. Замученный жизнью айтишник, попав на КСП, вспомнит, что и он тоже бард; он будет хлестать шило, в двухсотый раз хохотать над анекдотом про скрученные колки и вести вторым голосом что-нибудь задушевное. А через неделю он будет увлечённо пускать с сыном бумажные самолётики, и нечто знакомое будет в его глазах: они вдвоём создают новое заветное место.
Для меня таким убежищем, среди прочих, был парусный клуб на Пироговском водохранилище. Я бывал там уже второй сезон, сперва проникнув тайком, по знакомству, потом – по законному праву (была у сотрудников технопарка такая льгота). Походил в разных качествах на всех тамошних плавсредствах, даже восстановил один катамаранчик и пробовал на нём гоняться, за недостатком опыта воткнул на порыве в волну и совершил кульбит через мачту, здорово напугав матроса. Был известен в узких яхтсменских кругах как «Тот, кто летал через Мачту», «Тот, кто сидел на Столбе» – имена, сделавшие бы честь какому-нибудь ирокезу. Поэтому, увидев меня в невеликой бригаде шабашников, старые мои знакомые скорее обрадовались: будет, кому проследить, чтобы корпуса яхт не приколачивали к зимним стеллажам (были тут в прошлом году умельцы). К метаморфозе из инженера в подёнщики отнеслись философски: время сейчас лихое, бывает всяко; наоборот бывает тоже, но реже.
Как всегда в сентябре, рабочих рук не хватало – студенты погружались в учёбу, и мало кто находил время на выходных съездить не покататься, а «саночки повозить». Наша бригада-ух была нарасхват: спешно подновлялись лодочные сараи, из которых ушлые дачники повыдёргивали доски на «фазенды», чинились рассохшиеся за лето слипы, перекрывались толем крыши. Одну за другой вытаскивали яхты, яхт-клубовцы снимали мачты, подвесные моторы и вообще всё, что можно было снять. Заливали смазку и антифриз, смазывали всё подвижное, обёртывали целлофаном неподвижное, и напоследок укрывали лодочки тентами, готовя к зиме. Вечером в клубной сторожке я заваривал смоляной густоты «лабораторный» чай из жёлтой пачки со слоном, нарезал тонкими ломтиками дорогой фрукт лимон. Чай пили молча, обычные мужские разговоры не клеились. Было отчего.
В клубном здании круглые сутки бубнил телевизор. На наших глазах творилась Новейшая история России, без цензуры и прикрас. В Белом доме парламент и президент громогласно отрешили друг друга от власти, у каждой из противоборствующих групп откуда не возьмись объявились вооружённые отряды, и можно было только гадать, когда в дело пойдут танки. То, что они пойдут, сомнений уже не было. В близком Шереметьеве взлетали и садились военные борта, у моста через Клязьму встали бронетранспортёры ОМОНа с расчехлёнными стволами. Клуб совсем опустел, после учёбы с политикой ни у кого не оставалось времени на яхты.
Между тем, незаметно среди трудов и волнений приблизился финал нашей шабашки. Среди ясной тишины бабьего лета мы наводили на домики и сараи последний лоск и блеск, а меня одолевали невесёлые думы о том, что опять надо искать работу, соглашаться на что угодно и где угодно, потому что Москва военная не верит вообще ничему. Парусный народ из оставшихся заметил мою хандру. Илья, тот самый институтский знакомый, посоветовал не киснуть раньше времени и сказал, что потенциальных работодателей заманит прямо на место. Так и случилось по слову его, когда в воскресенье перед самым нашим отъездом в яхт-клубе появились Димон и Саныч.
Глава 3
О поиске работы в военной Москве и преимуществах катамаранов
Они шли по асфальтовой дорожке между поставленных на подпорки яхт и куч палой листвы, клубный пиджак Димона пламенел как осенний клён, а в глазах его, когда он притворно-скучающе осматривал наши судёнышки, время от времени взблескивал азарт. Саныч был одет подчёркнуто скромно: свитер грубой вязки, джинсы. Только стетсоновская шляпа его несколько выбивалась из образа. Они подошли, увидев Илью, обменялись с ним рукопожатиями, затем уже вместе направились ко мне. Я, внутренне ухмыляясь, протянул им ладонь, измазанную в тавоте (готовил к зиме подъёмник). Саныч без колебаний пожал мою руку у предплечья, в то время, как напарник его взирал на опасность, грозящую его пиджаку, с беспокойством. Как он вообще ухитряется крутить свой бизнес в юрском парке России девяностых, с такой милой непосредственностью?
Тем не менее, знакомство состоялось. Наскоро досмазав подъёмник, я вытер руки и присоединился к беседе. Тема была интересной: Димон хотел обзавестись яхтой, причём непременно парусной, демонстрируя собеседникам клинический случай моремании в острой стадии. История болезни была типичной. Поехав летом по каким-то бизнес-делам в Грецию, среди беготни, мата и тёрок, он неожиданно обнаружил, что у него есть два свободных часа перед важной встречей и, вместо того, чтобы поехать, как водится, в кабак, решил пройтись по набережной. После чего, забыв про всё, наблюдал, как швартуются и ставят паруса многочисленные яхты, чуть не опоздал на встречу и с тех пор не может найти покоя. Ему всё время видится море. Собеседники понимающе кивали: что тут объяснять, сами такие!
Беседуя, подошли к стоящей на асфальтовом пятачке яхте класса «Дракон» – самой, пожалуй, красивой в клубе. Даже на суше, без мачты, она, казалось, куда-то стремительно летела, на лакированых боках играли отблески невидимых волн.
− Что вы думаете, за сколько такую можно выторговать у клуба? – спросил Саныч.
− А смысл? – удивился Илья, – Она же необитаемая, гоночная, ходить на ней далеко не выйдет, а гоняться в клубе лучше и веселее. Тогда, может, заказать Микрик в Финляндии?