у. Димон выдумывал всё новые пословицы про безрыбье, большей частью нецензурные, и день ото дня мрачнел. Когда мы уже совсем отчаялись, на адрес клуба пришло письмо. Свои услуги предлагал капитан Изумрудов.
Мы перечитывали сухие строчки резюме, отпечатанные на машинке. Мы рассматривали серые тусклые копии трудовой книжки, читали характеристику с печатью Одесского морского пароходства, и понимали – вот оно, наше везенье, наш счастливый билет на перегон. В конце резюме был домашний телефон. Димон позвонил на него сразу же, был у него на телефоне выход на межгород. Сквозь треск и шорох пробился уверенный и радушный голос. Димон объяснил ситуацию, невероятным усилием воли не сбившись на «братковский» стиль. Голос в трубке заверил, что не видит ничего сложного, что, да, он готов предоставить услуги шкипера. Надо только договориться о времени и дать ему осмотреть перегоняемое судно. С нами беседовал человек, знакомый с морем не понаслышке. Илья, вслушивающийся в разговор, медленно поднял вверх большой палец. Глава 5
Об улетевшем паспорте и способности быть как ветер
С этого момента события поскакали галопом. Утрясание времени, выбивание на работе двух недель отпуска, упаковка бесчисленных необходимых вещей, ураганная последняя закупка – и вот уже Внуковский экспресс мчит нас с Димоном от «Юго-Западной». Он собирался прибыть на пару дней пораньше нас, оформить все бумаги и принять лодочку. Как всегда, нашлось неотложное последнее дело – Димон лихорадочно вписывал мои паспортные данные в список команды, шипя сквозь зубы при каждом толчке автобуса. Потом, зачем-то, нужны были данные из трудовой книжки, о прописке, еще откуда-то, и в результате мы оказались на высадке во Внуково последними. Я помог Димону дотащить до приема багажа два чудовищных клетчатых баула модели «радость челнока», помахал ему на прощанье, а сам отправился домой. Там меня ждали такие же сумки и билет на вечерний поезд до Киева. Уже когда я садился в автобус, ужасная мысль пронзила меня иглой: паспорт! Я впопыхах забыл его выложить, и сейчас он летел в Одессу в димоновой папке! Бежать в аэропорт в надежде, что рейс задержат или отменят? Скорее всего, без столку: он должен быть уже в воздухе. Связываться с Димоном? Бессмысленно, на пересылку паспорта обратно уйдут дни, меня никто ждать не будет. Что же делать?
В таком сокрушённом состоянии я вернулся домой, сел у сумок в прихожей и задумался. Солнечный луч полз по паркету, отмеряя минуты дня; до отправления поезда оставалось меньше двух часов. Где-то за окном, в невидимой дали, шуршало галькой Чёрное море, и на площадке неведомого завода ждал тримаран. Эх, будь, что будет! В крайнем случае, высадят с поезда, доберусь обратно. Я взял в качестве последней надежды серую ксерокопию первой страницы паспорта, и, навьючившись сумками, закрыл за собой дверь.
Киевский вокзал с непривычки ошарашивает. Это вам не провинциальный Савёловский, не строгий Белорусский, и даже не запутанный-перепутанный Курский. Здесь всё другое – и громкоголосая толпа, и немосковская яркость красок, и вкуснющие запахи из сумок и баулов у приезжих. Всё это бурлит и толпится в узеньких переходах, перекликается, сверкает глазами, ест домашнюю кукурузу… Только цыган с медведем не хватает! Едва я так подумал – вот и цыгане, тут как тут, правда, почему-то без медведя.
Пятьдесят метров до платформы я шёл против мощного напора толпы, которая крутила и бросала как щепку и меня, и мои тяжеленные сумки. Дойдя, долго и недоверчиво себя ощупывал, проверяя, весь ли я дошёл. Оказалось, даже без потерь, хотя кто-то и успел надрезать в одной из сумок верхний карман. С высоты вагонной ступеньки на меня понимающе смотрела повидавшая всё проводница. Я дал ей билет, она протянула руку за паспортом… Но тут из перехода на платформу повалили цыгане, с детьми и вещами, явно нацелившись на киевский поезд. Проводница, быстро пропустив меня внутрь, встала в проходе, как царь Леонид в Фермопилах. Недолгая осада завершилась нашей победой. Ромалэ, лезшие в вагон с пронзительными криками «Ай, дети! Там дети наши! Пустите!» – замолкли, когда я вывел за уши на белый свет двоих успевших проскочить внутрь цыганят. «Вот ваши крошки, держите!» Свирепое лицо проводницы озарилось улыбкой. По вагонам волной прошёл железный грохот. Поезд тронулся.
За пятнадцать лет до этих событий неожиданный ураган разметал яхты, участвующие в гонках «Fastnet Race». Огромные океанские гоночники теряли мачты, переламывались под натиском волн, опрокидывались кверху килем. В то же время нашлись яхточки, которые продолжали гонку сквозь штормовое море, многие и похлипче, и поменьше, чем сокрушенные гиганты. Удача? Меньший риск? Возможно, но еще, в паре случаев уж точно, было и другое. «Я выбрал курс, чтобы ветер был нам попутным. Так его сила ощущалась меньше… Самым трудным было оставаться на волне, не съезжая вниз и не выходя вверх, на гребень. Это чем-то напоминало серфинг. Мы двигались вместе с ветром и волнами».
Через пять лет после этих событий в маленьком додзё в университетском районе Питтсбурга Кагеяма-сэнсэй скажет мне: «Ты борешься, упираясь изо всех сил. Тебе правда так важно остановить мой кулак? Зачем, если он может пройти мимо тебя? Я вот не могу ударить воздух, он уходит с пути».
А я нынешний, я смотрю в окно поезда на уплывающий вокзал. Я еще не читал об урагане Фастнета, еще не заходил в чайный магазинчик в Питтсбурге. Но, уезжая в другую страну без паспорта, потеряв адрес места встречи во взрезанном кармане, я спокоен. Что ж, будем как ветер…
Глава 6
Собственно, дорога, в которой случается всякое
Мне достался билет в «жёсткое купе» – было в то время на некоторых поездах такое, купе без белья и матрацев. На этот случай, и еще на перегон, я вёз с собой старый повидавший жизнь спальник. Клацнув, отошла в сторону дверь.
− Добрий вечiр!
− И вам добрый вечер!
Три места в купе занимали «заробитчане», возвращающиеся домой с какой-то московской шабашки. Два здоровых парня, Андрий и Левко, и старший над ними, длинноусый серьёзный мужик, загорелый в цвет старого кирпича, представившийся как Дядько Васыль. Как опоздавшему, мне досталась задняя верхняя полка, где я и расположился со всем удобством, с трудом разместив своё добро на третьей между тюками попутчиков. Кажется, я понял, для чего они путешествуют в купе: тут элементарно больше места.
Слово за слово, завязался обычный железнодорожный трёп, в традиционном русско-украинском антураже, разве что вместо белобокой курицы были ломти жёлтого духмяного самосольного сала (э-эх, хлопче, да разве это – сало? Ни перца, ни вкуса. Вот у нас в Виннице…). Я выпросил у проводницы не положенный в жёстком купе чай. Когда я появился в купе с гремящими подстаканниками, да еще и с блюдечком тоненьких лимонных долек, мой невидимый вес в обществе заметно вырос, а когда я, решась, объяснил мои трудности с паспортом, вообще взлетел. Парни отчего-то решили, что на катамаране ждёт меня зазноба, о которой я умолчал из рыцарских чувств. Дядько Васыль, подумав, вынес вердикт:
− Нэ журысь, хлопче, мы тебя в ящик над дверью спрячем и сумками заставим. Еще с проводницей договориться, но тут уж ты сам. Сможешь? – и поглядел на меня испытующе.
Договориться с проводницей после совместных Фермопил оказалось не особо трудно. Серая ксерокопия паспорта убедила её, что я не опасный преступник, а обычный человек в трудных обстоятельствах. Вот так и вышло, что возглас «Громадяне, увага! Митниця!» застал меня скорчившимся в три погибели в тесном и невозможно пыльном ящике, забаррикадированном сумками. Попутчики постарались на совесть – я едва видел отблеск фонарика и еле слышал бубненье голосов:
− Так, а шо у вас здесь? Ваша сумка?
− Моя – ответил голос Дядьки Васыля. Холодок пробежал по спине: я услышал звук расстёгиваемой молнии на моей суме.
− Та-а-ак. Это шо такое? – в незнакомом голосе послышались нотки возбуждения.
− Жилет это, рабочий. Светоотражающий. Личные вещи.
− А это шо?
− Где? А, это – страховочные ремни, для работы на высоте.
− Ага. Ну, закрывай. – и свет фонарика стал ярче. Я понял, что таможенник, встав на полку, светит прямо в ящик – Так, здесь у нас шо?
− Личные вещи. Больше ничего нет.
− Доставай, посмотрим!
Меня пробил холодный пот.
− Пане лейтенанту, там ничего. Нет. Совсем Ни-че-го.
В голосе Дядьки Васыля послышались прямо-таки джедайские нотки. Луч фонарика дрогнул, ушел, свет погас.
Дождавшись, пока шаги удалятся по коридору я, с трудом разогнувшись, вылез из-за тюков, от души поблагодарил соседей по купе. Потом, когда таможня неспешно, вразвалочку удалилась в соседний вагон, прокрался в туалет и долго плескался там, отчищаясь от пыли и какой-то непонятной трухи, которой был щедро усыпан ящик. Приведя себя в человеческий вид, проскользнул в уже спящее купе и, едва взобравшись на полку, сам рухнул в тёмный колодец сна.
Проснулся я, когда за окном серый цвет уже сменился розовым, а поезд, сбавив ход, постукивал по стыкам в дальних предместьях Киева. Мои попутчики, проснувшиеся и одетые, сидели за столом и вели очень тихую беседу. Говорил Андрий:
− Я, дядько, ездить больше не хочу. Ломаешься там как батрак, полгода, и всякий прыщ с деньгами тобой помыкает. Думал, на дом себе заработаю, на машину… А не выходит на дом. На сарай, разве что.
− Не умеешь еще, вот и зарабатываешь мало. Как научитесь, станете зарабатывать, дальше – больше. У тебя получится, я знаю. А машина – вот зимой съездим в Польшу, вернёшься уже на своей. Там они дешевле, да и я там механика знаю, из честных.
− А я, может, сам хочу. – с каким-то отчаяньем произнёс Андрий – К нам вербовщик приезжал. В наёмники звал, в Боснию. Там жолняру по тысяче долларов в месяц платят. Кормят бесплатно, одежда, сброя… Ну и что взял – твоё.
− Вот радость-то – громыхнуло дальним громом из-за стола – таких же, как ты, грабить. А тысяча долларов – попадёт тебе осколок в живот, вот сюда (за столом кто-то громко икнул), и чем они помогут? Жизнь ты на них купишь?