Внизу замолчали. За окним тянулись промышленные зоны, переплетения стрелок. Навстречу нам с гудением и стуком проносились электрички. Близился город.
А потом был ярчайший рассвет на Центральном вокзале Киева, и весёлая сутолока, и возгласы встречающих. Оставив сумы в камере хранения, я отправился бродить по Киеву и намотал по его улочкам, наверное, километров тридцать. Тропинки, асфальтовые и дикие, вели меня на кручи над Днепром, вниз и снова вверх, среди новых кварталов, среди старых кварталов, между домов совсем уже старинных, чуть не посполитых времён. Шелестел клёнами Андреевский спуск, грели на солнышке старые булыжные кости валы Детинца, вдали звенели колокола Софии. Дальше, дальше – и вот уже Берестов, и Лавра, и ботанический сад… Уже совсем под вечер, на полпути к вокзалу, я приземлился отдохнуть на террасе малюсенького кафе. Там подавали настоящий чай, а не дежурный пакетиковый суррогат, и я смаковал его, отдыхая, а мимо в вечерней дымке плыли в закат невозможной красоты киевлянки.
В Одессе с ночи свирепствовал восьмибальный шторм. Это было первое, что я узнал на вокзале. Вокруг было мрачно: грохот дождя по крыше, тьма за вокзальными окнами и толпа у выхода. На улице было еще неприветливее. Ветер рвал листву, гнал струи дождя, катил по пустынным улицам мусорные баки. Выходить не решался никто. Но вот толпа зашевелилась, и через неё пробрался парень, поглядел вокруг, надвинул на лоб кепарик:
− Эй, кто со мной бегом до трамвая?
И по-спринтерски рванул через ливень.
Я принял вызов, и через полминуты ввалился на трамвайную остановку, мокрый до нитки. В кроссовках гнусно хлюпало и обещало насморк. Подъехавший трамвай приветливо открыл двери: внутри было светло, тепло и сухо. На окне висело самопальное объявление: «Высовывайтесь-высовывайтесь! Один тут уже высунулся». Над выходом красовалось еще одно: «Чтоб вы так доехали, как заплатили!» Да, я в Одессе.
Трамвай шёл медленно, осторожно переходя вброд залитые перекрёстки, искря и покачиваясь от ветра. У автовокзала выпустил единственного пассажира – меня, и укатил на кольцо. Вот он, автовокзал, вот расписание автобусов, вот касса. Не хватает одного. Из порезанной еще в Мосве сумки незадачливый воришка утащил свёрнутую бумагу с телефоном и адресом места. Единственное, что я помнил – это маршрут (за Южным портом в сторону Николаева) и название места – Седьмая площадка. Что ж, говорят, язык до Киева доведёт. Посмотрим, как насчёт площадки.
Через пятнадцать минут распросов вокруг меня была толпа не толпа, но человек десять точно. Все громко вспоминали различные заводы, каких на побережье нашлось удивительно много, водили пальцами по карте, время от времени уличая друг друга в невежестве и небрежении географией родного края. Кто-то посоветовал спросить у водителей автобусов, на что я смог только сардонически улыбнуться. По моему московскому опыту, за пределами маршрута для них были сплошные белые пятна и земли псоглавцев. «А ты не хмыкай, ты спроси!» – парировали мне – «Тут кое-кто по тридцать лет водит». И случилось чудо. Первый же водитель, коренастый пышноусый дед, не только знал точно это место, но и начертил мне кроку прохода от остановки. «Иначе не доберёшься, заблудишься».
Купив билет и переодевшись в единственную сухую сменку, коей были футболка, треники и шлёпанцы, решил скоротать время, бродя по окрестностям и купить съестного в дорогу. Дождь уже перестал, только ветер шумел листвой и погромыхивал жестью на крышах. После визита на близкую Молдаванку желудок и рюкзачок стал заметно тяжелее, а кошелёк, соответственно, легче. Я готов был уже вернуться на автовокзал, как вдруг мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
− Проверка паспортного режима, «Беркут». Ваши документы?
− Я обернулся. Справа и слева редкой цепочкой стояли очень неприветливые люди в камуфляже и с оружием. Ловить было нечего. Убегать не хотелось. У меня была лишь секунда сориентироваться и выкрутиться. Интуиция с неслышным воем вышла на форсаж. Через секунду на беркутовца глядел уже совсем другой человек.
− А щё такое, или уже нельзя вийти из дому без паспорта?
− Вы шо, живёте поблизости?
− Таки да, на Люсиновской, сорок два.
− Это на углу, где химчистка?
− Извините мене, но химчистка в тридцать третьем, напротив. Если хочете, пойдёмте, я усё покажу.
Меня не стали задерживать, только проследили, как молодой человек из хорошей, но, вэй, чуточку бедной, семьи идёт уже домой к мамочке. Осталось свернуть в нужный двор, и переулками – к автостанции. М-да, никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу…
Всё остальное по сравнению с бурным началом дня казалось уже незначительным. Полтора часа на автобусе, километры пешком через бесчисленные промзоны Южного порта, закрытые ворота Седьмой площадки, недоверчивый сторож – всё это было только мелкими преградами на пути к цели. У меня были силы их преодолеть, и даже площадочный цербер при упоминании Дмитрий-Юрьевича (истинное имя Димона, дающее власть над живыми), ворча, удалился. В закатном свете передо мной высился стоящий на киле тримаран, и был он прекрасен. Я взобрался на кокпит, втащил багаж и разложил спальник на нагретой солнцем палубе. До завтра, до нашего выхода в море, оставалось совсем чуть-чуть.
Глава 7,
в которой тримаран получает имя, выходит в море, а в сюжете на краткий миг мелькает капитан Изумрудов
Просыпаться можно по-разному. От трезвона будильника и крика: «Рота, ПА-АДЪЁМ!». От плача ребёнка и его же хихиканья, тут как повезёт. От крика петуха в ночи и тявканья шакалов за эфемерной стенкой палатки. Но мало что может сравниться с пробуждением в свете раннего утра под бирюзовым куполом неба. Ветер доносит до тебя запах моря и степи, с лёгким привкусом дыма из порта. Над тобой гомонят чайки, вдали плещут волны.
В салон проникнуть не удалось: проход был тщательно закрыт. Фундаментальный замок начисто отрубал всякую надежду. Оставалось ждать. В ожидании я прошёл по лодочке, проверил снасти. Затем, распаковав сумки, начал подвинчивать слегка разболтанные леерные стойки.
− Илюха, смари, кто приехал! А ты: «Не приедет, побоится!». С тебя Хеннеси, лошпет!
Вопль Димона не спутаешь ни с чем. Я спрыгнул с борта навстречу ему, и Илье, и еще какому-то бородатому красноносому дядьке, чем-то похожему на растрёпанного Санта-Клауса.
− Вот, Викторпалыч, познакомьтесь, тот самый матрос. Прибыл в запломбированном вагоне из Германии. Виктор Палыч Изумрудов, наш капитан.
− Очень приятно! – цепкие глаза Изумрудова обежали меня с головы до ног, затем сощурились в улыбке – Наслышан, наслышан. Что ж, рад прибытию и, раз команда в сборе, можно спускать судно на воду.
Пока ждали подъёмник, Димон отвёл меня в сторону. Он до сих пор не мог отойти от встречи:
− Ну, братан, ты молоток! А то Изумрудов уже плешь проел – и он притворно застонал, издеваясь: – Ой, как же так, а вдруг приедет, а никого нет; ой, давайте я со своей командой пойду… Типа, добрый.
− А что, у него и команда есть?
− Ага. Прикинь, я приехал, покупка, бумаги, туда-сюда – а он, хопа! – нагнал каких-то муфлонов, типа: вот, перегонная команда. Ну, я с ним перетёр канкретна, он всё понял, тока вот ноет.
− Зачем это ему, как ты думаешь? Он что, нам не доверяет?
− Ну и это тоже, но это как бы пофиг. Еще бабок хочет срубить по-лёгкому. За одного его башлять, или с гоблинами – есть разница.
Тут подполз наконец кран, и тягач, и на следующие два часа у нас появилось занятие. Мы страховали тримаран во время спуска на воду, швартовали его к стенке, сновали бурундуками между берегом и кокпитом, набивая лодочку всем необходимым в плаваньи, раскатывали шланги и наполняли танк водой, а потом заправлялись солярой из тяжеленных армейских канистр («В порту заправка – дикий геморрой!» – тоном знатока заметил Илья, уже знакомый с местными обычаями). Напоследок Димон с таинственным видом выстроил нас на пирсе. В руках у него появилась четвертушка шампанского.
− Щас, народ, тут это, надо. Чтобы чисто грамотно всё.
Он посерьёзнел и подтянулся.
− Служи нам верой и правдой, а мы тебя будем беречь и чинить, если что. Крещу тебя именем «Пеликан»! – и с размаху запустил в якорь. Хлопнуло, брызнуло на корпус пеной, осколки блеснули в тёмной воде канала. Слева от меня шумно сглотнул Изумрудов.
− Ничо, кэп, я для нас тоже приберёг всякого. Илюха, молчи! Я знаю, сухой закон и вооще. Так это на конец путешествия. Ну что, вы на борт, а я за важным!
Капитан Изумрудов бодрым колобком перекатился с пирса на тримаран, а вслед за ним – мы с Ильёй, готовиться к отчаливанию. Дизель завёлся не сразу: почихал, выбросил густое сизое облако и только после этого забормотал на низких оборотах. «Странно» – почесал бороду капитан – «вроде же, только что откапиталенный… Присматривайте за ним, ребятки!». Тут к бурчанью двигателя добавился еще одни звук, гораздо тоньше. Это с кормы на утлой моторочке, собранной, казалось, из фанеры, подъехал Димон.
Кроме него в лодочке уместилась пара пластиковых канистр с водой и набитое льдом ведро, из которого торчали букетом разноцветные горлышки. «Ну вот, тузик есть, ведро есть, теперь можно и в плаванье!»
Ведро занимает особое место в арсенале яхтсмена. Обычное, пластиковое, оно является столь же непременным атрибутом настоящей яхты, как руль и паруса. Практическая ценность его неоспорима. Им зачёрпывают забортной воды для утреннего омовения (от банального умывания до коварного облития соседа по кокпиту). В него опускают бьющихся рыб свежего улова. Плеснув из него на горячую палубу, делают ее прохладной и дышащей морем. Набив льдом, превращают в дополнительный холодильник для разнообразных морских напитков. Ведро можно поднять на мачте как заменитель сигнала «чёрный шар»; сбросив в воду на прочном лине, красиво оттормозиться у причала; в шторм использовать, как плавучий якорь; и даже, если оно после этого всё еще держит воду, использовать, чтобы надраить пал