− Да тут среди огней чёрт ногу сломит! – вполголоса ругался Илья – И, как назло, этот… нехороший человек… бинокль попятил. Народ, ищите мигающее!
Легко сказать, ищите, а что делать, когда среди тысяч мерцающих окон, фар машин и уличных фонарей надо найти огонь маяка? О, вот он! – разве можно просмотреть этот яркий белый огонь, оставляющий дорожку на воде! Теперь взять бы на него пеленг, только увы, мой компас пропал. Но можно сосчитать периодичность и длину вспышек и сравнить с картой. Я так и сделал.
− Илья, слушай, это – не Евпатория!
− То есть, как, не Евпатория?
− А так. Два проблеска, две и пять секунд. Такого маяка на карте нет! Разве что они сигнал сменили…
− Специально, чтобы запутать нас… Фигня какая-то…
Илья ушел в салон и минут пять отсутствовал. Потом вернулся с круглыми глазами:
− Народ, это – Форос. Мы Севастополь прошли!
− Вот и хорошо! – обрадовался Димон – Быстрый он у нас, Пеликаша! Разворачивай, кэп!
− И то верно. Давайте, майнайте стаксель, а я движок заведу.
Только мы успели спустить стаксель, как огни берега померкли и на нас обрушился шквал.
Глава 9,
где в борьбе со стихией приходят последовательно ужас, катарсис, отчаянье и прозрение
На что похож внезапный шквал в ночном море? На пробуждение из кошмара, только наоборот. Еще секунду назад ты шёл под парусом вдоль красиво освещённой береговой линии, ветер доносил с берега музыку и смех, и вдруг всё исчезает в чернильной тьме, в которой что-то воет, визжит и рычит, и палуба становится дыбом, и вода летит со всех сторон сразу.
Стихия застала меня с Димоном на палубе. Димон, бросив стаксель, вцепился в мачту, прильнул к ней, скользя по палубе. Меня хватило на отчаянный прыжок, после чего я пихнул мокрый ком стакселя в салон, скатился сам и выбрался, неся спасики и страховку, в кокпит против льющейся по ступенькам воды. Быстрее, быстрее! – взяв спасики в зубы, задраил люк, прицепил страховку и огляделся. В кокпите, раскорячившись и держась непонятно за что, Илья правил тримаран по ветру. Аккуратненько подобраться к нему, закрепить страховку, а вот со спасиком не выйдет, Илья вцепился в румпель и, вперившись в какую-то невидимую точку, ведёт вставший на поплавок тримаран филигранным курсом между разрывом паруса и опрокидыванием. Только и хватило сил, чтобы кивнуть мне, не отрывая глаз от курса. Теперь Димон: вон он, едва видимый возле мачты. До него три метра по заливаемому волнами пластику. Ползу по встающей на дыбы палубе осторожно, с наветра, таща страховочный поводок. Вот и мачта, вот и Димон. Сидит, обхватив мачту, глаза абсолютно серые, безумные. Он, похоже, решил, что мы потерпели крушение.
− Димыч! Ди-мыч! Это я. Всё нормально. Тебя сейчас страховочным концом обвяжу, пойдём в кокпит.
Легко сказать, пойдём… У Димона руки не разжимаются, закоченели на мачте. Вижу, он что-то шепчет, но ничего не слышно сквозь воющий ветер. Приникаю ухом к его лицу, слышу:
− В к-карм-мане. В-вынь. Д-д-дай мне.
Охлопываю его карманы, в штанах справа что-то есть. С трудом вытаскиваю плоскую флягу, отвинчиваю пробку. Так и есть, коньяк. Подношу, и Димон впивается в горлышко. Через полминуты смотрит на меня уже осмысленным взглядом, отлипает от мачты и мы вместе, как пара пьяниц ползём в кокпит. Вовремя: Илья держится из последних сил. Кричит мне в ухо:
− Держи румпель! Просто держи, прямо!
И оставляет меня держать рвущиеся куда-то под бушующим ветром три тонны «Пеликана». Румпель бьётся под руками, будто и впрямь живое существо. Сверху набегают порывы, раздувают до самых вант вытравленный грот, отчего тримаран ускоряет и без того жутко-стремительный бег. Мы пронзаем разошедшиеся волны, вскакиваем на гребни, и надо держать ухо востро, чтобы, скатываясь с волны, не уйти под ветер, чтобы не накрениться сверх меры… Постепенно начинает получаться, и уже не хаос ощущаешь вокруг, а суровую, безжалостную, но ясную стихию. Вот сейчас дунет – а мы довернёмся к ветру. Вот волна: полого взбежать на гребень, и так же полого – вниз. Ох ты ж! На спуске внезапно дунул ветер, и понёс «Пеликана» вместе с волной, как лёгонькую доску серфингиста, легко и мягко, под самым гребнем. Что-то случилось вокруг… или, может, внутри? Как будто попал в некий фокус, в баланс, в глаз бури. Нет больше борьбы со стихией, а есть невероятно долгое скольжение по волне, похожее на полёт, есть ветер, на такой скорости ровный и не жестокий. Тонкое равновесие, грань, отделяющая ужас от восторга. За этой гранью – соскальзывание с гребня носом в волну, мгновенный кувырок и треск лопающегося корпуса. За ней – потеря скорости, и парус, растерзанный налетевшим ветром, и сломанная мачта. Но я, и «Пеликан», и Димон с Ильёй – по эту сторону. Там, где восторг.
Ветер порвал в лоскуты тучи. Между ними выплыла полная луна и осветила бурное море и натянутые снасти «Пеликана». Димон, оставшийся в кокпите (а я и не заметил!) повернул ко мне восхищённое лицо.
− А-хре-неть! – сказал он – Братве расскажу – не поверят.
Тримаран продолжал нестись сквозь ночь на гребне волны, лаг давно уже заклинило на пятнадцати узлах. Огни берега пропали за горизонтом, только луч маяка изредка пробивался между гребней.
С трудом протиснувшись в люк, из салона вылез переодетый Илья, уже в спасике и страховке. Огляделся вокруг и обратился к нам:
− Идём прежним курсом, пока ветер не стихнет! Грот смайнать не выйдет. Движок не заводится.
Кажется, мы попали… В неверном свете лампочки дизель блестел металлом и шаровой краской. Он выглядел как новенький, только почему-то не хотел заводиться. Масло, тосол, напряжение на свечах – всё было в норме. Из топливного шланга исправно текла соляра.
После третьей попытки завестись Илья прекратил издевательство над усопшим, и в салоне воцарился траур. Молчание прервал Димон, весьма нетактичным образом. Он отодвинул в сторону Илью, хряпнул на пайолы увесистый ящик с инструментами, витиевато выругался и расстелил возле движка чехол от стакселя.
− Димыч, эй, Димыч! А что ты делать собираешься? – робко спросил Илья.
− Позагорать тут решил, гы! – Димон подмигнул ошарашенному Илье – Двигло смотреть, вот чо! Не боись, хуже не будет, ибо некуда!
− А ты – ты можешь?
− Да чо там мочь? Мой движок, хочу – разберу, хочу, велосипед соберу.
− Интересно… – богатая событиями ночь начала сказываться. Илью тормознуло.
− Раз стоишь, фонарик возьми, посветишь.
Ветер, уже не штормовой, но пока еще сильный, продолжал мчать нас в ночь. Я согрелся в спасике, и даже решил привестись ближе к ветру, чтобы не улететь уже совсем в Турцию. Мало-помалу у меня начало получаться, и «Пеликан», хоть и кренясь, нёсся уже в галфвинд почти строго на восток. В салоне мерцала лампочка и сквозь шум ветра доносились спокойные нотки разговора. Время от времени оттуда взблескивал случайный фонарь, я жмурился, чтобы сохранить ночное зрение, и продолжал вести тримаран по компасу и ветру. Луна поднялась, прошла зенит, всё больше хотелось спать. Когда небо по курсу начало светлеть, внизу подо мной что-то фыркнуло, зарокотало, и в морской ветер вплелась дымная струя. Наружу, обтирая руки ветошью, вразвалочку поднялся Димон. Огляделся, сплюнул за борт:
− Откапиталили они дизель… Шоб их самих так в морге капиталили! Всего ремонта – одна покраска.
− Ты что, его починил?
− Починить не починил, но от говна очистил. Ага, Илюха тоже завис.
Он заржал.
− Пять лет в МАИ – это вам не хухры-мухры! – посмотрел на обалделого меня и ухмыльнулся – А ты чо думал, я – дитя Больших бульваров?
С работающим дизелем мы смогли зарифить, наконец, грот, привестись максимально круто к ветру и продолжить путь на северо-восток. Где-то там, за розовеющим горизонтом, нас ждало Азовское море.
Глава 10,
в которой герои повторяют путь и некоторые деяния аргонавтов
…Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладью
Пред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,
Зорко вперед заглянул он и землю вдали вдруг увидел…
…Двенадцатого октября, через месяц и шесть дней после отплытия с острова Гомера, наблюдателем на мачте была замечена земля. Вот он, Новый Свет, Божией милостью дарованный нам!..
Для нас, между тем, часы шли за часами. Уже давно рассвело, уже взошло солнце. Море просматривалось до самого горизонта. Ветер дул ровно, мы снова поставили стаксель, и «Пеликан» делал хороших десять узлов… но, насколько видел глаз, земли видно не было. Дело в том, что весь первый час вчерашнего шторма никто из нас не смотрел ни на часы, ни на компас. Даже потом мы с Ильёй запомнили лишь примерный курс. Мои якобы непромокаемые часы были залиты и навечно встали на полвторого. Мы находились где-то в Чёрном море между Турцией, Крымом и Кавказом, и это всё, что было нам известно. А над нами простиралось ясное послештормовое небо. Оно дразнило нас заходящей Вегой, блестело Венерой, полной Луной и Солнцем – а у нас не было ни секстанта, ни астрономических таблиц, ни умения всё это применять. Поневоле начнёшь сочувствовать аргонавтам, угодившим до нас в такую же переделку и примерно в этих же местах.
Не имея опыта дальних переходов, никто из нас не озаботился проверить компас на девиацию, так что он мог легко врать градусов на двадцать. Если бы можно было повернуть на север, дойти до земли и потом, сориентироваться… Но как раз с севера дул крепкий ветер и шла волна, и против них скорость была совсем черепашьей. Поэтому Илья решил, что лучше плохо бежать, чем хорошо ползти, и мы мчались в крутой бейдевинд на северо-восток. Оставалось надеяться, что нас не очень снесло.
Начали сказываться последствия ночной борьбы со стихиями. Димон потерял голос, у него получалось только сипеть и булькать. Илья не мог вращать головой, и оглядывался теперь всем телом, как человекоподобный робот. У меня болело всё. Тем не менее Илья погнал меня, как наиболее сохранного, на обход судёнышка. Я вернулся с неутешительной вестью: в шторм треснул люк на левом поплавке, туда мало-помалу затекает вода. Получалось, что единственным для нас оставался левый галс, пока не упрёмся в землю или не стихнет ветер.