Часы шли за часами. Всё так же шуршала под днищем вода, ровно дул ветер, молотил тихонечко на холостых оборотах дизель. Солнце совершало свой вечный путь по небу. Мы уже освоились передвигаться по-крабьи, держась за леера и поручни, уже не отворачивались, когда ветер швырял в лицо брызги и пену. Толково и без спешки работали парусами. «Еще пара дней перегона» – думал я – «и никто не назовёт нас салагами». Только кто бы нам дал эти два дня…
Илью лихорадило, болела голова. Он уже не мог стоять на румпеле и ушёл вниз, в салон. Я потрогал ему лоб: жар, и градусник не нужен. Обследование выявило жуткий, донельзя запущенный, тонзиллофарингит. Я скормил ему из аптечки лошадиную дозу антибиотиков, обязал полоскать горло и ушёл на румпель сменять Димона. Уже через минуту из кокпита потянуло горелым спиртом и хриплый «димонический» бас произнёс: «Ну, кто тут самый тяжелобольной в мире человек?»
Они еще о чём-то говорили, но я уже не слушал. Я вглядывался в тёмную полоску на горизонте. Еще несколько минут назад это было просто облако. Теперь я различал крутые склоны, долины, спускающиеся к морю… Земля!
Двумя часами позже весь наш невеликий экипаж, включая выползшего из кокпита Илью, осматривал горную цепь. Она занимала почти весь восточный горизонт, мы шли на самую её оконечность. Дальше от берега горы становились выше, круче, а справа по борту уходили вообще под облака. «Братки» – просипел Димон – «Братушки, это ж Кавказ! Нас мотануло канкретна!». К тому времени ветер отошёл, подослаб, и мы могли спокойно двигаться на север вдоль обрывистого берега. «Нутром чую» – прошептал Илья – «Там, где эта цепь кончается, есть бухта». Тут он замолчал, вглядываясь куда-то вдаль, глаза его прояснились. «Народ, идём тем же курсом. Прямо по ходу – трамвайчик». И действительно, в паре миль от нас чикилял прогулочный теплоходик, из тех, что катают возле порта туристов. Они принципиально не отходят дальше радиуса начала морской болезни. Как чайки для моряков Колумба, для нас он означал скорый конец пути. Вслед за ним мы обогнули мыс, и перед нами в лучах вечернего солнца открылся приморский курортный город с белыми домиками и кривыми улочками, сбегающими к набережной. Вот мол, на молу – маяк. Вот пристань, на пристани старики и мальчишки удят рыбу. Мы смайнали паруса, подошли ближе и я, единственный, сохранивший голос, крикнул им:
− Добрый вечер! Как ваше место называется?
− Малая Бухта – донёсся ответ.
− К чёрту подробности! – проревел Димон внезапно прорезавшимся хриплым басом – Город какой?
− Анапа – хором ответили с пристани.
Илья повернулся к нам с Димоном. Бледный, красноглазый, с синяками под глазами, он был велик и горд.
− Дошли! – прошептал он, и уполз в кокпит переодеваться к швартовке.
Ветер уже совсем стих и не мешал нам швартоваться к дощатому пирсу на столбах. С другой стороны пирса сушились рыбачьи сети и чья-то одежда, лежали вёсла. Всё указывал на то, что народ тут стоит спокойный и доброжелательный. Впрочем, это не мешало аборигенам подойти к нам сразу после швартовки. Они подошли с третьим сакраментальным русским вопросом: «А какого?», и без ответа уходить не собирались. Почувствовав себя в родной стихии, Димон, отодвинув нас, перебрался на пирс, и уже через пять минут, потрясённые димоновым напором и новообретённым басом, местные отступили. А еще через пять, привлечённый шумом и толкотнёй, пришёл Олег Егорыч, долговязый и жилистый дядька неопределённого возраста, «старший над всем этим гамузом», как он отрекомендовался. Он посидел с нами в кокпите, обговорил с Димоном плату за швартовку и посоветовал мастера, к которому можно обратиться для починки дизеля. Осмотрев в вечернем свете треснувший люк, сказал, что с утра посмотрит, обмеряет и, если металлическая рамка уцелела, может взяться за ремонт и сам.
Как всегда на юге, быстро упала ночь. На столбах пирса зажглись неяркие лампочки. Я заварил чай для нас и для гостя. На кормовой койке спал, намучившись, Илья (кажется, антибиотики и полосканья начали действовать). Я и сам с трудом держал глаза открытыми: целый день и целая ночь под парусом сморят кого угодно… Вокруг было тихо, сухо и безопасно. Спать… Спать…
Глава 11
О тихой гавани
Перед рассветом по настилу топали рыбацкие ботинки. Волокли сети и другие нужные в морском деле вещи, удивительно громко и разнообразно. Обменивались мнениями и шутками, в полный голос, от полноты чувств и щедрости души. Заводили ревущие движки, более подходящие танкам, чем мирным рыбачьим судам. Среди всего этого бедлама мы спали мирно, как дети, за тонкой стеклопластиковой обшивкой «Пеликана». Только потом, когда взошло солнце и с берега зашумел город, я проснулся. Это было удивительное ощущение – просто лежать и не бежать на вахту, не осматриваться, вообще не спешить. Можно спокойно разжечь горелку, заварить чаю для себя и для болящих. Порыться в продуктовых запасах, сообразить яичницу «с чем бог послал». Пожелать доброго утра проснувшимся от вкусного запаха Илье с Димоном… и осознать, что день, как обычно, несёт с собой хлопоты.
Димон, едва проснувшись, проглотил свою порцию завтрака и, взяв документы, убежал: по бюрократам, на таможню и регистрацию, только его и видели! Илья был еще слаб после вчерашнего, и на меня легли все работы по лодочке. Дел было не так чтобы много: развесить сушиться всё вымокшее, постирать просоленное. Выкачать воду из поплавка ручной помпой. Гальюн, вода и топливо тоже были на мне. Убираясь в кокпите, я всё боялся обнаружить какую-нибудь недостачу, досадуя на себя, что заснул в салоне, вместо того, чтобы бдеть. Приятным сюрпризом для меня была подвешенная к гику связка вяленых таранек, подарок от рыбаков.
Закончив со срочными делами, сходил на ближний пляж. Быть в Анапе и не искупаться – немыслимое дело! Вернулся освежённым, усталым и опять голодным. Издали заметил на «нашем» пирсе уже вернувшийся рыбачий баркас и каких-то людей на палубе «Пеликана». Впрочем, что значит, каких-то? Вон Димон, только он так машет руками. А вот, худой и сутулый – это Олег Егорыч. Добежал до лодочки, отметил стоящие возле неё на досках снятые ботинки (уважают, не ходят по мытому!), разулся сам – и окунулся в визг болгарки, запахи резины и эпоксидки. Когда заново прилаженный люк уже встал на место и Олег Егорыч, вежливо отказавшись от обеда, ушёл, Димон обратился к нам с Ильёй.
− Кароче, братки. Я тут прикинул палец к носу, и, наверное, здесь оставлю Пеликашу. Ну его, Ростов!
Заметив сомнение в наших глазах, а может, чтобы еще раз убедить себя, продолжил:
− Море хорошее, зимой не мёрзнет – раз. Народ деловой и жизнь понимает, канкретна. Два. Сочи рядом, мотай – не хочу. Ялта опять же. Три. Чо думаете?
Илья пожал плечами:
− Ты же знаешь, мы не ходили ни там, ни здесь. Тут, конечно, приятно. Горы, сосны, субтропики. Море чистое. Если есть где оставить «Пеликан» – так и хорошо.
− Замётано! – Димон скатился в салон и позвал уже оттуда: – Давайте за новый пеликашин дом, по маленькой!
В салоне на столе обнаружились завёрнутые в фольгу вкусно пахнущие шашлыки, салат и лепёшки. Димон достал из рундука одну из бутылок, разлил по пластиковым стаканчикам:
− Из Одессы, контрабандное. По-нашенски!
Его голос дрогнул.
− Ну чо, за перегон! Огромное вам спасибо, братки!
Что оставалось? Недолгие сборы, путь до вокзала на отловленном частнике-бомбиле, чудом нашедшееся место в купе для Ильи. Я «по-хорошему договорился» с проводницей и смог устроиться в том же купе на третью полку, на которой в чтении и сне провёл время до Москвы. Так закончился наш анабазис, и пути команды разошлись, чтобы никогда больше не пересечься.
Скажем так, почти. Я время от времени переписывался с Ильёй, но он двигал научную карьеру, потом женился, и всё как-то не хватало времени то у него, то у меня. А однажды я, придя на работу, обнаружил на столе толстый картонный конверт. В конверте был мой компас, тот, с визиром, что я купил когда-то на Митинском рынке, и который похитил среди прочих вещей незадачливый капитан Изумрудов. Там еще было письмо, но что-то помешало мне тогда его распечатать, и я сунул конверт в бумаги, где он и пробыл без малого двадцать лет. Глава 12
О том, что дальше
У всех путешествий бывает «а дальше», хоть у Одиссея, хоть у мальчишек с острова Неверлэнд. Само наличие этого «дальше» как-то успокаивает, мирит со странными трансформациями людей под действием времени. Мои герои, будучи людьми абсолютно реальными, тоже этого не избежали.
Илья теперь доктор наук и лауреат. Я частенько вижу его на фото с конгрессов, где он, с седой гривой волос и в угловатых очках, даёт хорошую фактуру для иллюстраций. Он женат на весьма эффектной и тоже научной даме; их дети, мальчик и девочка, учатся где-то в Америке. На его многочисленных фото – ни одного под парусом.
Димон круто пошёл в гору в конце 90-х, даже одно время мелькал по телевизору во втором эшелоне младореформаторов, а с какого-то момента полностью исчез, смолк, как отрезало. Где он? Что с ним? Даже вездесущий Интернет не даёт зацепок, его записи в социальных сетях закрыты за неактивностью.
Среди новостей недавней поры я вдруг мельком углядел Изумрудова. Он, с поредевшей бородой, похожий на усталого от жизни Конфуция, рассказывал о нелёгкой работе их фонда помощи кому-то далёкому и страдающему. Этому голосу, этим глазам и рукам хотелось верить.
Андрий тоже оказался в новостях. С того вагонного разговора он заматерел, еще раздался в плечах. Как и говорил тогда старый характерник дядько Васыль, он научился многому. И много где побывал. На его ладно подогнанном камуфляже специально для такого случая блестели медали. «Защитник Свободы» Ичкерии, боснийский «Златни Лилян», Медаль Чести Грузии, еще какие-то. Он смотрел в объектив камеры, словно в прицел. Эмоций в речи у него не было вовсе.
«Пеликан» сгорел вместе с причалом в девяносто восьмом, когда серьёзные люди взялись прибирать к рукам курортные города. Н