асколько я знаю, на том месте собирались воздвигнуть фешенебельный яхт-клуб, да так ничего и не построили.
Время хватает себя за хвост, как старинный алхимический символ. Те, кому нужно было встретиться, но не сложилось, потом крутятся в его водоворотах, приближаясь, разбегаясь…
На слёте КСП Восточного побережья мы спели любительским дуэтом с неким студентом. Я потом задержался у костра с их компашей, где травил разнообразные морские байки. Может быть, они позовут моего сына шкипером летом на Чесапик. Если отцы когда-то неплохо сработали вместе, дети тоже могут.
Недавно в Таиланде на аукционе был куплен новенький катамаран «Леопард-39» и тут же назван хозяином «Золотой Ланью». Если вспомнить кругосветку Френсиса Дрейка, выбор названия не случаен.
Быть может, когда-нибудь мой тысячу раз смененный телефон зазвонит, и, нажав на «ответ», я услышу хриплый инфернальный бас: «Кароче, есть маза рвануть на Минданао. Ты как?» Я, скорее всего, отвечу: «Да». И еще скажу: «С тебя тузик и ведро».
И чокаясь с созвездьем Девы
И полночи глубокой завсегдатай,
У шума вод беру напевы,
Напевы слова и раскаты.
Педагогические шанти
I'm a blue water sailor just came from Hong Kong
To me, way hey, blow the man down
You give me some whiskey, I'll sing you a song
Give me some time to blow the man down
(Blow the Man Down)
Для тех из вас, дорогие читатели, кто не носит в левом ухе золотой серьги, кто не может отличить лисель-спирта от выстрела и никогда не поднимал на краспице флаги «UW», то есть, практически, для всех, кто читает эти строки – моё краткое пояснение. Шанти – это песни, причём обязательно морские и непременно рабочие. Моряки складывали что-нибудь напевно-ритмичное, чтобы легче и не так скучно было делать какую-нибудь работу: грести, поднимать якорь, да хоть и драить палубу. Сочинялись они на лету, распевались хором, а особо удачные оставались в поколениях. О чём говорится в них? Да всё о тём же: о морях, о штормах, о девчонках, что ждут где-то там на твёрдой земле. Залихватские, грустные, боевые.
Как во всяком народном творчестве, в них множество смыслов. Как-то, разбирая одну песенку рыбаков из Нантукета, на поверхности – про всякую морскую живность, с удивлением обнаружил в ней последовательность действий при грозящем шквале. Некоторые, я точно знаю, специально выучивались «салагами», чтобы не путаться в снастях и командах.
Вот и я решил продолжить традицию в том же стиле, благо новичковых экипажей за этот год перебывало достаточно, да и сам я из этой категории не вполне вышел. Хотя, только ли во мне здесь дело? Все мы, живущие – вечные новички перед Великим океаном, неистощимым на чудеса и ужасы. Песнь 1
Welcome aboard, салаги!
A is the Anchor that holds a bold ship,
B is the Bowsprit that often does dip,
C is the Capstan of which we go round, and
D is the Duty to which we are bound.
So merry, so merry, so merry are we,
No matter who's laughing at sailors at sea.
Oh, hi derry, hey derry, ho derry down,
Give sailors their grog and there's nothing goes wrong,
(The Sailor's Alphabet)
Друг мой, пилот-любитель и счастливый обладатель на паях старой 150-й «Сессны», когда-то ухаживал за девушкой. Девушка была красива, поклонники вились вокруг неё в достатке. Но, как рассуждал мой друг, мало кто может вот так вот взять – и прокатить вечерком на личном самолёте. Девушка была того же мнения, и вот в один прекрасный осенний вечер я привёз их на аэродром и потом долго смотрел, как самолётик крутит виражи в изумрудном закатном небе над озером и багряными холмами. После приземления друг спросил у девушки, понравилось ли ей. «Это какой-то ужасный ужас!» – дрожа, отвечала она – «Ничего не видно, болтает, отовсюду дует и тошнит!» Для утешения друг повёз её в ресторан, потом они долго встречались, но совместного полёта так и не повторили. А жаль.
Вот так же и мы, парусный люд. Мы, однажды приняв рундучно-гальюнный яхтенный быт ради красот и свободы океана, теперь воспринимаем его как данность. Самые мудрые из нас, приглашая к себе друзей, напоминают о тесноте и качке, советуют брать мягкие сумки и обувь на светлой подошве. К остальным в марину приходят, цокая каблучами и волоча огромные чемоданы на колёсиках, чтобы потом долго и мучительно избавляться от иллюзий.
Всему виной, конечно же, реклама (так говорят друг другу шкипера). В фильмах и на постерах всегда солнечно, волны ласковы, все яхты не меньше восьмидесяти футов, а в гамаке между грот-мачтой и форштагом лежат красотки в бикини и туфлях на шпильках. Конечно, всем приглашённым высылают обычно планы кают, советуют взять драмамин и непромокайки. Но – реклама! Солнце, ласковые волны! Многопалубный простор и барная стойка на кокпите! «Красивая лодочка! Она нас до яхты довезёт?» – радуется Одна Восторженная Девушка. Узнав, что это и есть наша яхта, и мы всю неделю будем на ней всемером, смотрит на меня, как на изувера. Это она еще не побывала внутри.
Все новички, оказавшись впервые на яхте, испытывают лёгкий шок. Таков закон природы. В обычной жизни мы страдаем, когда за стеной кто-то храпит или капает вода из крана. Теперь представьте, каково это, разместиться в кормовой каюте, где под тобой – гальюнный танк, над тобой – место весёлых посиделок в кокпите, слева плещет вода, а справа тарахтит дизель… При этом толщина условной фиберглассовой стенки – два сантиметра максимум. Шкипер, собрав команду на беседу, рекомендует: «Есть носовая каюта: высокая, тихая, но тесная и там качает. Есть кормовая – пониже и пошумнее, зато на волне спокойнее». «А можно высокую, тихую и без качки?» – робко просит еще недавно Восторженная Девушка. «Как вам будет угодно, сударыня!» – отвечает галантно шкипер – «Можно устроиться в салоне или на кокпите! Теперь давайте проследуем в гальюн, я научу вас им пользоваться».
А вы как думали! Переключатель, насос и отсекающий клапан, и всё в последовательности, а ошибёшься – вся неделя будет, так сказать, с душком. И это если не зальёт на волне или в крен.
После экскурсии в гальюн на лицах наименее подготовленных членов команды появляется тень сомнения, странное чувство, что неделя на яхте начинается как-то не так. Тут самое главное – поймав этот момент, напомнить команде, для чего мы здесь собрались. Хорошо помогает разложенная на столе в салоне морская карта.
− Я смотрел метеосводки: в ближайшие два дня ясно и ветер слабый. Будем ходить пока под дизелем. Вот, посмотрите, куда мы сегодня можем дойти.
Нас ждёт путешествие. Острова, обитаемые и не очень, уединённые бухты и толкотня в городских маринах, рифы и скалы с таинственным подводным миром, затонувшие корабли. Всё это лежит перед нами на столе в салоне на расстоянии протянутой руки, и глядя на него, можно радостно обживать каюты, распихивать припасы и одежду по рундукам, приближая тот миг, когда будут убраны сходни, отданы швартовы, и морская волна подхватит нас, превратив из людей – в мореплавателей.
Песнь 2
Свистать всех наверх!
One damn tough life
Of toil and strife
We whalermen undergo.
And we don't give a damn
When the whaling's done.
How hard the winds still blow.
(Old Maui)
«Мореплаватели?» – скажете вы – «А как же роскошь? Где же нега? Мне, вроде как, обещали?» А вы посмотрите, какой лист заполняет на вас шкипер, прежде чем отправиться в плаванье. Скорее всего, он заполняет «Crew List» а, значит, вы – команда, а не пассажиры. Разница между ними огромна, несмотря на то, что и те, и другие соседствуют на одном и том же судёнышке. Жизнь пассажира скучна и размеренна, роли расписаны: он плывёт, его развлекают. Если развлекают плохо – это повод погрустить в социальную сеть. Если хорошо – туда же уходят картинки. И вся разница.
Команда спит в таких же каютах, ест ту же рыбу, и пьёт то же, что послал им бог через кока и прибрежные магазинчики. Но для них возможно пробуждение в четыре часа особенно мерзкого утра под шкиперское: «Пойдём, поможешь! У нас якорь не держит». Для них падают метеоры в невозможно звёздном небе над Кикладами, когда пассажиры, наотдыхавшись, спят в каюте. Они, ныряя в хрустальной чистоты воду Карибов или Средиземки, нет-нет, да осмотрят гребной винт: не намоталось ли там что. И в час, когда стонет, ломаясь, корпус и палуба встаёт дыбом, а пассажиры со слезами ждут своего места в шлюпках, команда эти шлюпки готовит, спускает и, если уж совсем не судьба, играет до последнего вальс на рушащемся в волны корабле.
Поэтому и установки на плаванье у тех и у других разные. Я, например, пассажиром могу взять кого угодно. В команду беру тех, кого знаю по разным трудностям и непривычным обстоятельствам.
Было дело, сплавлялись мы по Клязьме, тремя байдарками и тремя семьями с малюсенькими детьми. Тёплый летний дождь, оросивший начало нашей экспедиции, все дни потом так и не переставал, превратившись в обложной. Он лил на нас, пока мы шли по реке, теряя друг друга из виду за водной пеленой. Он нахлёстывал, когда мы спешно ставили палатки. Он моросил, когда мы пытались разжечь костёр из дров сырых, очень сырых и вконец раскисших. Он не переставал, когда поздно ночью мы латали свежие пробоины в днище одной из байдарок, и в свете фонариков толклись зудящие стаи комаров. Мы не выдерживали график, наши припасы и дети промокли насквозь. В конце концов мы снялись с маршрута и, доползя до ближайшей станции, вернулись домой. В электричке детки уснули сидя, чуть не первый раз в тепле и сухости, и пар поднимался от их розовых ушей. С этими людьми, что с детьми, что со взрослыми, я готов в любой момент хоть в Атлантику, хоть в кругосветку.
Разница в установках намечается уже на первый день плаванья, и дальше только растёт. Там, где для пассажира «Ну вот, пасмурно!», для команды – долгожданный повод гордо надеть непромокайку. Пассажир уходит с палубы, спасаясь от ветра – команда радуется и ставит паруса. Для пассажира качка – это страдание и драмамин, команда же отважно сидит в кокпите под брызгами и уписывает за обе щёки макароны по-флотски, приправленные для желающих тем же драмамином. Дельфины, рассветы, закаты, тайные бухты и красивые острова достаются в равной пропорции и тем, и другим.