«Идем мы на войну, — вполголоса читала она. — Кто знает, вернусь ли живым-здоровым… Но ты верь, что все обойдется хорошо… Жизнь у нас матросская — сама понимаешь, не из легких…»
Так и забыв раздеться, Катя опустилась на стул. «Кто знает, вернусь ли…»
И тут ей припомнились слова отца: эта война долго продолжаться не может; никому она не нужна, всем опротивела, ненавистная! Вот нынче утром, когда Катя бежала на работу, на углу Садовой какой-то барин начал читать вслух только что вывешенную на афишной тумбе сводку с фронта. Ну толпа, конечно, собралась. Он и обрадовался.
— Братья! — кричит. — Будем биться до победы!.. Япония будет поставлена на колени!..
Люди слушали его молча, угрюмо. Многие отходили, покачав головой.
— Экось что мелет! — в сердцах сплюнул какой-то рабочий. — Брат… нашелся!
Сквозь толпу протиснулся солдат на костылях.
— А ты что ж не идешь, господин хороший… биться? — тихо произнес он. — Кричать кричишь, а в Маньчжурии небось кровь другие проливают! — И замахнулся костылем: — Прочь, не то зашибу!..
Барин еле ноги унес: обозленная толпа что угодно с ним сделала бы…
«Ах, Аким, Аким, вот и дождалась я первой твоей весточки, а нет радости на душе!»
Катя поднимается со стула и говорит ровным, словно чужим голосом:
— Однако пора ужин собирать.
За ужином она — ни слова. Митрофан Степанович виновато-недоумевающе поглядывает на дочь: столько ждала этого письма, а получила — и как в воду опущенная! Он пробует о чем-то заговорить, но Катя будто и не слышит его, и Митрофан Степанович понимает: сейчас она мыслями далеко-далеко отсюда…
А ночью он слышит, как беспокойно ворочается она с боку на бок; как бормочет что-то, приглушенно всхлипывая в подушку. И только под утро, когда уже рассвет начинает пробиваться сквозь разрисованные морозом стекла, она забывается чутким, неспокойным сном.
Осажденный Порт-Артур доживал последние дни.
Вскоре после поражения русских войск под Ляояном, когда в грандиозной битве все преимущества были на стороне русской армии и японцы готовы были вот-вот отступить, но Куропаткин своим предательским приказом об отходе опередил их, — русская армия начала готовиться к новому контрнаступлению. В Петербурге возлагали на него особые надежды, только и разговоров было что о реванше. Однако и сражение на реке Шахэ — сражение, в котором русская армия потеряла свыше шестидесяти тысяч человек, — не принесло ожидаемого облегчения Порт-Артуру.
Отрезанная от главных сил русских войск, обескровленная, истерзанная крепость держалась только на самоотверженном мужестве солдат и матросов.
В Порт-Артуре считали часы до Подхода русских кораблей, возлагая на них все надежды и чаяния. Вера в то, что скоро придут «наши», то есть эскадра, умножала силы защитников далекой крепости, поднявшей свои орудийные стволы над вспененными волнами Желтого моря.
…А эскадра в это время продолжала идти и идти вперед — исхлестанная штормами, бессмысленно перегруженная углем, растянувшаяся на много миль в неровном двухколонном строю.
Свирепым, невиданной ярости штормом встретил эскадру неприветливый океан на подходе к острову Сент-Мари, что вблизи Мадагаскара.
Тяжелые, взлохмаченные волны дыбились справа и слева от кораблей, ветер срывал их вспененные верхушки, почти до самых туч поднимал черно-зеленые валы и обрушивал их на корабли; даже огромные броненосцы казались игрушечными рядом с этими почти вертикальными стенами живой, стремительно движущейся воды. Корабли то взлетали кверху на гребнях волн, то проваливались в темные дымящиеся пропасти; грохот океана, завывание ветра, вода, небо, туман — все перемешалось и все обрушилось на эскадру. Казалось, не будет конца этому дикому неистовству природы…
Вторые сутки Егорьев не покидал мостика. Он то вглядывался в ревущую темень, то посылал узнать, не принято ли по беспроволочному телеграфу новых приказаний, то шел к рулевым и подбадривал их.
В середине ночи с седьмого на восьмое декабря, когда шторм достиг наибольшей силы, Егорьев вызвал на мостик капитана второго ранга Небольсина, а сам отправился в обход по кораблю.
Несмотря на поздний час, в жилых палубах никто не спал. Комендоры сидели не раздеваясь, готовые вскочить по первому сигналу. В роте лейтенанта Дороша маленький ясноглазый матрос — Евгений Романович так и не вспомнил его фамилию — рассказывал что-то веселое; матросы хохотали, слушая его, и лишь время от времени кто-нибудь поднимал голову, прислушиваясь: не утихает ли штормяга?
А он все нарастал и нарастал. Уже на палубах и в жилых помещениях вода переливалась каскадами; уже воздух в кубриках сделался от перенасыщения влагой невыносимо тяжелым; уже внизу, в кочегарках, стало темно от пара и угольной копоти, а ничто не предвещало ослабления шторма.
Лишь к вечеру третьего дня понемногу начало стихать. Стали поступать вести с других кораблей. На «Суворове» во время шторма загорелся уголь. С «Дмитрия Донского» волной смыло катер. Вышел из общего строя кораблей буксир «Русь».
«Аврора» поплатилась вельботом.
— Ну вот, — сказал Егорьев. — Вот мы с вами, Аркадий Константинович, и получили возможность на деле проверить мореходные качества экипажа. Ваше мнение о них?
— Что ж, в общем… — осторожно произнес Небольсин.
— Не «в общем», дорогой Аркадий Константинович, не «в общем»! Превосходные качества, доложу вам. С таким экипажем можно смело идти в бой!
Небольсин отмолчался.
Шестнадцатого декабря, в седьмом часу утра, при ясной, тихой погоде, на облачном небе открылся по носу берег Мадагаскара и лежащего по его восточную сторону небольшого острова Сент-Мари. Эскадра взяла курс в пролив между островами и, медленно и осторожно продвигаясь вперед, около полудня достигла места якорной стоянки. Чистое, чуть тронутое облаками небо, прозрачная сине-голубая гладь моря, диковинная пышная зелень на берегах, ширококрылые неторопливые чайки… И невольно приходило на ум: да было ли все это — шторм, ночь, грохот ветра?..
Они были похожи на стаю огромных взъерошенных птиц, утомленно приникших к воде, — корабли, только что вышедшие из шторма.
На «Авроре» прошел слух: в Сент-Мари эскадра задерживаться не будет — примет запас угля и тотчас пойдет дальше.
Но слух этот не подтвердился, и вот уже третьи сутки стоят корабли на внешнем рейде, чуть покачиваемые легкой зыбью.
Выход из Сент-Мари в Носи-бе был предположительно назначен на послеполуденное время, но шли часы, а приказа от флагмана все не поступало.
— Не знаешь, в чем дело? Почему задерживаемся? — Дорош остановил проходившего по палубе Терентина.
— Говорят, послали какой-то из кораблей разведать новости в Таматаве — там есть почта и телеграф, — объяснил всезнающий мичман, останавливаясь возле Дороша. — Эх, Алеша, благодать-то! Ты только оглянись вокруг!..
Он показал глазами в сторону острова.
— Зелень какая великолепная! Вот уж не думал никогда, что есть на земле такие райские уголки.
И широким жестом он обвел панораму берега.
— Райские? — усмехнулся Дорош. — Все зависит от того, какими глазами смотреть. А я вот тоже гляжу и думаю о том, что где-то здесь, говорят, среди этой самой райской зелени находится знаменитая мадагаскарская каторжная тюрьма. К слову замечу, это — единственное, чем знаменит остров: каторга, с которой еще ни одному человеку бежать не удалось. — Дорош снова жестко усмехнулся: — А ты говоришь — райский уголок…
— Н-да, — смущенно крякнул Терентин, возвращая Дорошу бинокль. — А у тебя, Алексей, редкостная способность портить настроение.
— Нет, зачем же, — спокойно возразил Дорош. — Констатирую факты, только и всего. А каторга — это, к сожалению, факт. — И тотчас заговорил о другом: — Никак не привыкну к тому, что здесь все не по-нашенски. Середина декабря, а жара — словно бы наш июль. — Он пошутил: — Жив останешься — непременно книгу напиши о том, что увидел в дальних странах. Юношеству — полезное чтение.
— А что думаешь? — отозвался Терентин. — Может, и напишу.
— Вот-вот, — согласился Дорош. — И насчет тюрьмы не забудь.
…Наконец-то на четвертый день стоянки стало известно: завтра поутру эскадра двинется дальше.
В полночь командир «Авроры» был вызван на «Суворов», к адмиралу Рожественскому. Егорьев возвратился примерно через нас и сразу же приказал пригласить к себе Небольсина.
— Вот что, Аркадий Константинович, — сдержанно сказал он, когда тот вошел в каюту командира и плотно закрыл за собой дверь. — Сбылось худшее, что мы могли предполагать. Час назад вернулась из Таматавы «Русь» и привезла известие о том, что Порт-Артур пал.
— Пал? — почему-то вдруг шепотом переспросил Небольсин.
— Да, и я прошу вас позаботиться, чтобы весть эта по возможности не сразу дошла до нижних чинов. Конечно, удержать в абсолютном секрете это невозможно, но все-таки… Матросы и без того напряжены, возбуждены… Могут быть неприятные последствия.
Он задумался, хрустнул пальцами.
— Адмирал получил телеграмму из Главного морского штаба, — продолжал он через минуту, — В ней говорится, что после падения Артура на нашу эскадру возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать японскую армию от сообщения с метрополией. — Егорьев хотел добавить: «Это при наших-то силах!». — но, как обычно, удержался. — Рожественский ответил, — заключил он, — что с теми кораблями, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем. И что единственно разумное при создавшихся обстоятельствах — попытаться прорваться во Владивосток, а уж оттуда действовать на коммуникациях неприятеля.
— Попытаться прорваться?.. — вновь побледнел Небольсин. — Выходит, мы сами идем… в ловушку?
Егорьев молча пожал плечами.
— Знаете, Аркадий Константинович, — снова заговорил он после долгой паузы, — к известию о падении Порт-Артура я как-то внутренне был подготовлен, и все-таки… страшно. Да-да, именно — страшно! Страшно становится, как только представишь себе, чего стоила России эта заведомо бессмысленная затея…