— Вот и осталось нас из всей артели только двое — ты да я, — грустно сказал Голубь, оборачиваясь к Листовскому.
— Ну, это ты брось, — возразил Листовский. — Нас тут еще гляди сколько!.. Помнишь, как Евдоким говорил: главное — найти к сердцу матроса подходящий ключик, а там оно раскроется — только успевай сей в нем правду. Вон ведь какая силища!
И широким взмахом руки он обвел палубу, на которой толпились матросы.
— А что это нынче все какие-то… странные, — удивился Голубь. — Праздник — не праздник, а на кого ни глянь, все радуются, шумят…
— Здрасте! — Листовский изумленно поглядел на Голубя. — Да ты что, Степушка, с луны свалился? Почту с берега привезти должны. Вот все и ждут.
— Почту? — обрадовался Голубь. — Нет, правда?
— Ей-богу!
Почти в ту же минуту кто-то из моряков возбужденно воскликнул:
— Шлюпка идет!
К «Авроре» подходила шлюпка, в которой восседал на банке писарь Коротеев. Вид у него был такой гордый и солидный, что матросы дружно расхохотались.
— Везешь? — враз выкрикнуло несколько нетерпеливых голосов. — Есть или нет?
Писарь важно кивнул головой, и тогда в воздух полетели бескозырки, и десятки голосов слились в восторженном крике.
— Ур-ра! Почта идет!..
Усатые, пожилые люди вели себя точно дети: толпились у трапа, обнимались, выкрикивали какие-то бессвязные слова.
— Качать писаря!.. Качать!..
Коротеева действительно посылали за почтой. Прослышав о том, что в Маниле скопилось много писем для моряков русской эскадры, матросы с понятным нетерпением ожидали возвращения писаря: каждому хотелось получить хотя несколько долгожданных строчек — как там, дома, живы ли, здоровы ли?
Коротеев поднялся на палубу, волоком таща большой брезентовый мешок. На палубе он рукавом форменки вытер вспотевший лоб.
— Видите, какие страдания из-за вас принимаю.
— Ладно, будет тебе. Говори лучше, когда раздавать начнешь?
— Ишь, быстрые какие! — усмехнулся писарь. — Так уж сразу и раздавать…
— Но-но, ты не шуткуй! — возмущенно закричали матросы. — Раздавай да зубы не заговаривай!..
— Да чего вы привязались! — отмахнулся Коротеев. — Мое дело десятое, что прикажут, то и делаю, понятно? Их высокоблагородие, господин капитан второго ранга, приказали всю почту доставить прямо к нему.
— «Приказали», «приказали»! — озлобленно передразнил Листовский. — А ему-то какое дело до наших писем? Пусть своими распоряжается.
— Но-но, ты потише, — предостерегающе крикнул Коротеев и поспешил в каюту Небольсина.
Капитан второго ранга и впрямь отдал такое приказание: всю почту доставить к нему. Предшествовало этому вот что.
Накануне на «Аврору» прибыл американский офицер в пробковом шлеме и коротких, до колен, брюках.
— Капитан Гарпер, — небрежно откозырнув Небольсину, представился он. Не удостоив взглядом других офицеров и матросов, он бесцеремонно взял Небольсина за локоть: — Нам нужно поговорить без свидетелей.
Небольсин понимающе кивнул и повел его к себе в каюту. Там Гарпер снял шлем, обнажив наголо выбритую голову, блестевшую, как огромный бильярдный шар, и, без приглашения устроившись поудобнее в кресле, сказал:
— Послушайте, кэптен, у нас имеется много писем из России, полученных в адрес вашего корабля. Как распорядиться этой почтой?
— То есть как это — распорядиться? — не понял Небольсин. — Я нынче же пошлю за нею человека.
— О, разумеется, — прервал Гарпер. — Но я не об этом. Дослушайте, будьте любезны, до конца.
Он на мгновение, всего только на мгновение замялся, будто подыскивая нужные слова.
— Не тревожат ли вас, что в этих письмах могут оказаться известия об этих… неприятных зимних событиях в вашей столице, о революционных волнениях. Может быть, вы сочтете нужным предварительно…
— Да-да, совершенно верно, — растерянно согласился Небольсин. — Мне, знаете, это и в голову не пришло. Благодарю вас за предупреждение. Я сам лично займусь этой почтой.
Капитан Гарпер одобрительно кивнул: правильное решение.
— Мы, разумеется, не вмешиваемся ни в чьи внутренние дела, — он произносит это с лукаво-почтительным видом. — Однако должен прямо сказать, всякого рода… эксцессы были бы в нашем порту чрезвычайно нежелательны.
Небольсин еще раз заверил, что примет все необходимые меры.
…И вот он третий час сидит, запершись у себя в каюте, и с каждой минутой, с каждым новым прочитанным письмом ему становится все страшнее. Он чувствует, как леденящий ужас охватывает его.
«Милый Петенька, а у нас намедни были казаки, всех перепороли, искали помещичью пшеницу…» «Дядя Ваня вот уже третий месяц безработный, потому как и у них в мастерских тоже произошло сокращение…» «Андрюшенька, сыночек, помолись богу за отца: не вынес он этой страшной муки, умер в тюрьме, там его и похоронили…»
Фразы, выхваченные наметанным глазом Небольсина из разных писем, давно уже переплелись в его мозгу в какой-то кошмарный, чудовищный клубок. Небольсин то поднимется из-за стола и начнет шагать но каюте, зябко поеживаясь, то снова возвратится к этой груде страшных конвертов и, оттопырив мизинец, надрывает их один за другим. Первые прочитанные письма он рвал на мелкие кусочки, потом стал просто разрывать надвое, и бумажная гора все росла и росла в корзине под столом.
Небольсин задыхался от бешенства, удушьем подступавшего к самому горлу. Казалось, вся Россия, далекая и жуткая, двинулась на него языками пожаров, лесом острых, отточенных кос, шеренгами молчаливых рабочих из заводских решетчатых ворот…
Расстегнув ворот кителя, Небольсин крикнул хрипло:
— Архипов!..
Вестовой матрос Архипов молча возник на пороге.
— Убери все это… в топку! — приказал Небольсин, пнув ногой плетеную корзинку. Он достал большой клетчатый платок и дрожащей рукой с облегчением отер лоб. Ах, ну какой нее умница этот Гарпер! Ведь это подумать страшно, что было бы…
Между тем в кочегарке Архипов начал перегружать бумагу из корзины в распахнутую настежь топку, удивляясь: за сколько же это времени у их высокоблагородия накопилось столько писем, что он решил их рвать и жечь? И вдруг рука матроса, снова потянувшаяся в корзину за бумагами, остановилась. Вестовой увидел надорванный конверт, который был надписан знакомым, слишком знакомым почерком.
«Ни-ко-диму Ар-хи-пову», — с трудом, по складам прочитал матрос и вскрикнул. Он начал лихорадочно рыться в корзине.
Так, с корзиной в руках, бледный, потрясенный, он и выбежал на палубу.
— Бра-атцы! — едва переведя дыхание, закричал он. — Братцы, что же это делается! Небольсин наши письма изничтожает!..
— Как — изничтожает? — Архипова обступили недоумевающие матросы.
— А вот как!..
И Архипов вытряхнул на палубу содержимое корзины. Ошеломленные матросы стали быстро сортировать разорванные письма, подбирая одну к другой половинки конвертов.
Ропот негодования прокатился по кораблю:
— Небольсина! Старшего офицера сюда!..
— Пусть ответит за самоуправство!..
— Хватит издеваться над нами!..
Небольсин вышел из каюты не сразу. Он распахнул дверь и с порога крикнул на всю палубу:
— Мо-о-лчать! Бунт?!
Но его никто уже не слушал.
— За борт, шкуру! Напился нашей крови!.. — раздавались выкрики из напиравших задних рядов.
Небольсин попятился и торопливо захлопнул за собой дверь. Трясущимися руками он достал из стола револьвер.
В каюту к нему, однако, никто не ворвался. Толпа матросов растекалась по верхней палубе, пытаясь подобрать разносимые ветром обрывки почты, которую они так ожидали…
— Степа, пора! — шепнул Епифан Листовский Голубю и взбежал на ступеньку трапа. — Матросы! — выбросив руку вперед, зычно выкрикнул он. — Слушайте меня!.. В России революция, а от нас это держат в секрете!..
Бочком, стараясь, чтобы его не заметили, Небольсин прошмыгнул из каюты. Через несколько минут над «Авророй» взлетели сигнальные флаги: «На корабле бунт», а еще через мгновение черные жерла орудий американского броненосца, стоявшего невдалеке, описали полудугу и уставились в «Аврору».
Гарпер прибыл на крейсер минут через пятнадцать. Не глядя на матросов, он торопливо прошагал в каюту капитана второго ранга, — впрочем, матросы и не обратили на него внимания.
Как и Небольсин, Гарпер был не на шутку перепуган происшедшим.
— Вот видите, кэптен, — раздраженно проговорил он. — События опередили нас… Адмирал прислал меня уладить это досадное недоразумение.
Небольсин подавленно молчал.
— Что же делать? — прошептал он наконец. — Ведь эти… бунтовщики разнесут весь корабль!
— Положим, — жестко усмехнулся Гарпер, — до этого мы не допустим. Тут уж речь будет идти о престиже Соединенных Штатов, а в таких случаях мы пощады не знаем!.. — Он выдержал паузу. — Адмирал просил заверить вас, что во имя вашей безопасности и спокойствия мы ни перед чем не остановимся.
По правде говоря, американскому адмиралу было в высшей степени безразлично, произойдут ли какие-нибудь волнения на «Авроре». Пусть матросская орда хоть перебьет всех своих офицеров — он даже пальцем не пошевелит для их спасения. Больше того, подобный инцидент, если уж на то пошло, был бы ему даже на руку: тогда имелись бы все основания отнестись с полной строгостью к этим разбитым в бою, но по-прежнему гордым морякам. О, этих гордых русских он ненавидел давно и последовательно.
Пугало его другое: пример русских мог губительно повлиять на местное население и в особенности на гарнизон, с которым и без того в последнее время стало нелегко управляться. Нет, бунт на русском корабле ничего хорошего не сулил.
Так думал адмирал, а значит, так должен был думать и он, капитан Гарпер. Мысли адмирала — всегда и его мысли, а как же иначе?
Гарпер покусал нижнюю губу и, словно размышляя, поглядел на Небольсина.
— Видимо, все-таки придется, — сказал он бесстрастно, — раздать остатки почты. Как это у вас, русских, есть пословица: «Шило в мешок не утаишь».