— А как же, — весело, после молчания, скорее, самому себе, чем капитану, отвечает Малахов. — Это верно, я… под счастливой.
Захватив сумку, фельдшер убегает, бросив на прощание шутливое:
— Гляди тут, не балуйся спичками!..
Покурить бы и верно не мешало. Ну да ведь в каюте, наверное, не курят. Да и залезть в карман брюк, где лежит пачка «Беломора», Малахов не может, и только из-за этого у него впервые навертываются слезы. Нет, лучше уж тогда сидеть и просто думать.
«И откуда у моря такая силища? — удивленно размышляет он. — Ревет и ревет!.. Вот бы запрячь море — никаких тебе Иркутских или там Красноярских ГЭС не нужно было бы…» Четвертый год он служит на флоте, а все не перестает удивляться, наблюдая море: оно, верно, совсем как живое. И в разное время у него настроение разное — совсем как у человека.
С палубы до Малахова доносятся слова боцманской команды: «С правого борта… на катер!» И немного погодя: «Отва-али-вай!..» Слова эти тут же тонут в жестяном грохоте ветра, но Малахов успевает удивиться: кого ж это и куда послали в такую страшную непогодь?..
Он все силится что-то вспомнить, что-то очень важное, а вот что? Ах да: вернемся в базу — надо будет устроить Климачкова в боксерскую школу. Куда ж это годится: здоровый, крепкий парень, а неуклюж и робок, как девчонка. А ведь из него, пожалуй, вышел бы неплохой боксер, у него плотное тело, в тугих мышцах…
Он закрывает глаза и видит: идут они вдвоем с Катей по центральной улице в Костроме, и девушка все удивляется: «Ах, какие у вас тут зеленые улицы!» — «А как же, — снисходительно соглашается Малахов. — Ты еще нашей Волги не видела, погоди — я тебе Волгу покажу…»
Сам того не замечая, он засыпает. Что ему до того, что каюта ходит ходуном и что пустой ребристый стакан, соскользнув со стола, с грохотом бегает по палубе, будто живой, — из угла в угол.
Малахов крепко спит.
Спит ночной город у моря.
Уснули трамваи под каменным сводом депо, прижав, как руки, свои дуги. Им рано выходить на работу, и короток их сон. Уснули автобусы в темных гаражах — им выходить на работу еще раньше. Уснули простуженные портовые катера.
Спят усталые люди в домах, и в спальни заходят на цыпочках сны…
Даже волны в просторной бухте и те словно тоже уснули. Заслоненные рукой широкого мыса, отгороженные ближними и дальними островами, они здесь почти не чувствуют шторма; лишь тихо и мерно покачиваются, то натягивая, то отпуская тяжелые якорные цепи, огромные махины стальных кораблей. Спит город в июньской ночи.
И никому в нем нет дела, что где-то в слепой и качающейся тьме нетерпеливо приглядывается к цепочке далеких береговых огоньков Озерновской базы маленький кораблик «Баклан».
Впрочем, как это никому нет дела? Неправда.
А оперативному флота — молодому, спокойному офицеру? Он через каждые двадцать минут приказывает запросить место «Баклана» и, облегченно вздохнув, отмечает его на карте. Их много сейчас, таких «Бакланов», в штормовом неспокойном море; и оперативному, видно, так и не удастся дочитать последнюю главу запрятанной в ящик стола интереснейшей книги «Война невидимок».
И дежурному по соединению тоже есть прямое дело до того, где находится в эти минуты «Баклан». Дежурный от нечего делать разглядывает свой пистолет «ТТ»: надо бы почистить, да на дежурстве не положено. Он мурлычет под нос неизменную песенку ночных дежурных «Без любви ходить по свету нет судьбы печальнее», потом, спохватившись, крутит диск телефона:
— Старшина Петренко? Из хозяйства Листопадова есть что новое? Посылочки никакой?
Как все дежурные, он не скажет — корабль, а скажет — хозяйство, и не депеша, а посылочка…
И Зинаиде Сергеевне Листопадовой что-то не спится в эту теплую летнюю ночь. Она приподнимает голову, прислушивается: шумит море вдали? Шумит!.. И, покачав головой, вздыхает.
Ей уж, видно, не спать до утра.
И откуда мы знаем, может, тоже из-за этого шторма не спится веселой девушке, по имени Катя? Девичьи думки — не грошики в сумке, не откроешь, не переберешь…
Вот ведь сколько человек думает сейчас о «Баклане».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
У каждого корабля должно быть на берегу свое начальство: какой-нибудь отдел, управление или еще что. Корабль, скажем, вышел в море, — а на берегу считают пройденные им мили, и не просто мили, но тонно-мили, сутко-мили, человеко-мили, еще какие-то мили из тех, что пишутся через черточку. На берегу подсчитывают все: количество съеденной матросами гречки, вес выпущенных по щиту снарядов, срок годности ветоши, которой протирают детали машин, хотя, кажется, она уже давным-давно ни на что не годна.
Кому и зачем все это нужно — чаще всего никто не знает, но упаси бог напутать в подсчетах…
Для «Баклана» береговым начальством является ОВСГ — отдел вспомогательных судов и гаваней, а в нем — подполковник Федор Федорович Тыря. Пеструю жизнь прожил этот пожилой, тучный и малоподвижный человек с багрово-сизым отечным лицом. Изобрази такого в повести — небось еще скажут: нетипично. А между тем сам он всех меньше думал о типичности или нетипичности своего опыта жизни. Был он и начальником учебно-курсового комбината, и главой Военторга, и кем-то в администрации флотского Дома физкультуры; а теперь вот — приходится ему нести всю полноту ответственности за всевозможные «Бакланы», «Гагары» и прочую рухлядь.
Нельзя сказать, чтобы Федор Федорович был врагом Листопадова, хотя он и недолюбливает командира «Баклана». Ему в Листопадове не нравится решительно все: спокойствие, холодная усмешка, не нравится то, что тот наперед знает, что ему будет сказано. И все-таки нет никаких оснований утверждать, будто подполковник Тыря — враг командира «Баклана».
Правда, он режет всевозможные сметы и заявки, представляемые Листопадовым; он держит его в звании, явно не соответствующем возрасту и опыту: болезнь болезнью, а Тыря Тырей; и не однажды Федор Федорович собственной рукой начертывал на пустых заключительных строках бланка аттестации командира «Баклана»:
«От присвоения очередного звания целесообразно временно воздержаться…»
Правда и то, что Федор Федорович любит устраивать самые придирчивые экзамены матросам, обученным на «Баклане». Ну, за матросов Листопадов спокоен: они и основы баллистической теории расскажут, и морской узел сумеют завязать — позавидуешь, они и на шлюпке пройдут — хоть любуйся ими.
Разговорись Листопадов со своим береговым начальством хоть однажды, он понял бы, что все дело в том, что Федор Федорович терпеть не может тех, кто его беспокоит. Всем долголетним опытом, всеми годами пусть не славной, но вполне устраивавшей его службы Федор Федорович был приучен к спокойному, неторопливому ритму работы, к тому, чтобы не дергать себя, не беспокоить пустяками, но решать все лишь после долгих размышлений и взвешиваний, решать не вдруг, не тут же, а, скажем, завтра, через недельку, через полмесяца… Однако за корабельные сметы Листопадов умеет постоять где надо. Так что, если разобраться, выходит — ему Федор Федорович и не очень-то страшен. Но он еще плохо знает подполковника Тырю, ох плохо.
Он не может знать, что начальник отдела вот уже третий месяц вынашивает в голове и в сердце гениальный в своей простоте план: отправить корабль Листопадова на слом. В разговоре с начальником тыла флота, инженер-контр-адмиралом Дубовко он уже заметил однажды вскользь, что слишком дорого обходятся государству эти старые калоши, всяческие там «Ары — Гагары», и что лучше иметь один новый корабль, чем расходоваться на бесконечные ремонты старых. Он даже взял на себя смелость намекнуть, что, мол, это несовременно — увлекаться надводными кораблями.
Но Дубовко тогда не согласился с подполковником: этак мы, чего доброго, вообще без вспомогательного флота останемся. А он хоть и называется «Дивизион Куда Пошлют», но в жизни флота играет не самую последнюю роль. Небось эсминец не пошлешь с картошкой в какой-нибудь отдаленный гарнизон…
Подполковник Тыря слушал, чуть склонив лысеющую голову. Что ж, начальству виднее; и он решил изменить тактику, — ему торопиться некуда.
Вот почему в середине мая на «Баклане» внезапно появилась большая группа военных и гражданских инженеров. Листопадов не мог помешать им; они излазали весь корабль, даже забирались в помещение, где проходит гребной вал, — по доброй воле туда ни один чудак не полезет — и через неделю объявили командиру корабля, что в капитальном ремонте на «Баклане» не нуждаются разве одни только настольные лампы.
— Вот как раз лампы я собираюсь сменить, — усмехнулся Листопадов. — Это давно надо было сделать. Полагается заботиться об удобстве офицеров… Но дефектные ведомости вы все-таки пока оставьте у меня, я их изучу.
Он знал, что без его подписи никто этот перечень неисправностей, обнаруженных на корабле, даже не станет рассматривать. Два вечера они сидели втроем в каюте у Листопадова: сам командир, Шамшурин и Остапенко. Почему Остапенко? А потому что у Листопадова тоже созрел свой план, прямо противоположный плану Тыри. Одно для всех троих было ясно: на «Баклане» действительно в ремонте не нуждались разве что одни настольные лампы.
Первого июня Листопадов положил на стол начальника тыла подробный рапорт, в котором говорилось, что все без исключения ремонтные работы на «Баклане» могут быть произведены силами личного состава корабля и что это будет только полезно для боевой выучки матросов и старшин: одно дело изучить механизм или какое-нибудь устройство по чертежу и схеме, совсем другое — если дать матросу подержать в руках каждую деталь.
Дубовко с интересом прочел рапорт Листопадова.
— А что, знаете, это неплохо придумано, — сказал он. И нажал кнопку звонка: — Подполковника Тырю ко мне.
Входя в кабинет, Федор Федорович лишь покосился в сторону Листопадова: он не мог предполагать, что между вызовом его к начальству и присутствием этого капитана третьего ранга есть какая-то связь.