Агеев вдруг остановился, откинул капюшон плащ-палатки, сдернул с головы подшлемник. Медведев тоже снял фуражку.
Рядом с чуть заметной тропой, полускрытая кустами черники, лежала измокшая, почти потерявшая форму бескозырка с выцветшей надписью на ленте «Северный флот», а немного поодаль — ржавый, наполненный водой германский стальной шлем. Широкий, ребристый край второго пробитого пулей шлема зеленел рядом.
Какая драма разыгралась на этих голых норвежских утесах? Как попала сюда бескозырка десантника-североморца? Где тлеют кости участников неведомой драмы? Загадка! Может быть, разведчик, проникший во вражеский стан, застигнутый врасплох, бился здесь с егерями, дорого продавая свою жизнь, и сорвался, упал в пропасть? Путники знали одно — он не мог сдаться в плен, поддержал честь моряка Северного флота.
— Когда-нибудь, после разгрома врага, здесь памятник поставят неизвестному советскому моряку! — тихо, торжественно сказал Медведев.
Они снова взбирались по камням. Все круче становился подъем, гигантскими ступенями поднимался в небо заросший мхом гранит.
Возле большой нависшей скалы Агеев остановился.
— Товарищ командир, тут бы нам привал раскинуть. Дальше днем итти нехорошо. Обратный скат к немецким наблюдательным пунктам выходит, впереди тундра, вся местность просматривается.
— Самое время для привала, — подтвердил Медведев.
Он тоже очень устал, струйки пота текли по худощавому, гладко выбритому лицу. Сложил оружие и рюкзак на камни. Присев на обломок скалы, пристально разглядывал знаменитого северного следопыта.
Агеев скинул плащ-палатку, сгрузил с себя вещи. Стоял — высокий, очень широкий в плечах, из-под мятого подшлемника, надвинутого почти до уровня тонких белокурых бровей, смотрело круглое лицо с зоркими желтоватыми глазами. Когда улыбался, было видно: среди ровных белых зубов нехватает двух сбоку — может быть, это делало улыбку суровой и немного грустной.
На краснофлотском ремне, стягивавшем просторный серый ватник, висели кобура с тяжелым «ТТ» и кинжал в кожаных, окованных медью ножнах.
— Кульбин Вася, ты? — спросил он, присматриваясь к прилегшему на камни радисту.
Кульбин приподнялся. Всматривался в лицо разведчика.
— Неужто Сергей? Ну, и изменился ты, друг. Никогда бы не узнал.
Радость озарила смуглое лицо Агеева. Он шагнул вперед, потряс Кульбину руку.
— Говорят: если не признал, — это к счастью. А мог бы узнать! Когда на флот пришли, в одном полуэкипаже были, из одного бачка борщ хлебали.
— Да ведь говорили, — погиб ты… на «Тумане»…
— Я-то не погиб, — помрачнев, тихо сказал Агеев, — я-то, друг, не погиб…
Потом, будто отгоняя тяжелые мысли, повернулся к Медведеву.
— Может, глянете, товарищ командир, какой нам путь впереди лежит? Только подходите с оглядкой, чтоб вас немцы не запеленговали.
Согнувшись, пошел к верхним камням. Потом пополз, сделав знак Медведеву лечь тоже. Они осторожно посмотрели через перевал.
Там виднелся спуск вниз: крутой, рассеченный причудливыми трещинами и всплесками гранитных волн. Дальше начиналась тундра, кое-где покрытая тусклыми зеркалами болот, кровавыми пятнами зарослей полярных растений.
И дальше вновь вздымались острые кряжи, окутанные туманом. Один, раздвоенный наверху, залитый утренним светом, казалось, уходил под самые облака бледного высокого неба. Прямо за ним лежала вздутая морская пелена, кольцо тумана вилось вокруг лиловеющей вершины.
— Высота Чайкин клюв! — сказал Агеев. — Не знаю, как ее норвеги кличут, а наши поморы так окрестили. На эту высоту и поведу вас, товарищ командир.
Внезапно схватил Медведева за плечо, притиснул к камням. На одной из окрестных высот сверкнул, погас, снова засверкал белый, ослепительный блик.
— Наблюдатель ихний, — почти шопотом сказал разведчик. — В бинокль или в дальномер местность просматривает. Стекло на солнце блеснуло. Им-то особо маскироваться здесь ни к чему. Кругом свои. Вот если бы нас обнаружили, — устроили бы нам баню…
И, возможно, как раз в эти минуты писалось донесение германской разведки, найденное впоследствии среди трофейных документов:
«…На береговом посту 117 исчез ночью рядовой Герман Брехт. Майор Эберс считает, что Брехт похищен русской подводной лодкой, перископ которой обстреляли на рассвете наши батареи у входа в У-фиорд. Возможно, лодка высадила группу русских разведчиков, ушедших в сторону района Особого назначения. В этом направлении майор обнаружил спичку советской продукции, оброненную русским разведчиком за линией проволочных заграждений…»
ГЛАВА ШЕСТАЯВЫСОТА «ЧАЙКИН КЛЮВ»
— Так до него рукой подать, до этого Чайкиного клюва! — сказал с облегчением Фролов, тоже взглянувший за перевал.
— А не так далеко, — безмятежно согласился Агеев. — Если всю ночь прошагаем на полную скорость, на заре, пожалуй, дойдем. Сопки, они всегда так: к ним идешь, а они отодвигаются, будто дразнят.
Фролов пригорюнился.
Отточенным, как бритва, кинжалом с цветной наборной ручкой Агеев пропорол тонкую жесть консервной банки. Кульбин вынул галеты, разложил жирное мясо, пахнущее лавровым листом. Роздал каждому по куску шоколада.
Агеев сбросил ватник. Обнажились костлявые мускулистые плечи, охваченные узкими полосами заштопанной во многих местах тельняшки.
— Морская душа-то на вас поношена крепко, — пошутил Фролов. Пошутил не очень уверенно: еще чувствовал себя виноватым.
Разведчик не ответил. Кончив есть, вынул из кармана нарядную маленькую трубку, с мундштуком, покрытым множеством однообразных зазубрин, не закуривая, сжал обветренными, жесткими губами.
Остальные закурили. Фролов радушно протянул Агееву свой кожаный, туго набитый кисет.
— Угощайтесь, товарищ старшина. Табачок мировой, до печенок пробирает.
— Не нужно, — отрывисто сказал Агеев.
— Закуривайте, у меня много. Чего зря воздух сосать.
Ему хотелось сойтись с разведчиком. Был немного пристыжен происшествием со спичкой. Но прямо-таки отшатнулся, увидев блеск ярости в белесых зрачках Агеева под смуглым нахмуренным лбом.
— Не приставайте, товарищ краснофлотец, — сказал, будто ударил, разведчик. — Не нужен мне ваш табак. Вы лучше следите, чтобы снова мусор не разбрасывать!
Резко встал, отошел, сося незажженную трубку.
— За что это он так на меня, Вася? — Фролов беспомощно взглянул на Кульбина.
— Не знаю… Может, чем обидел его раньше… — Кульбин тоже был удивлен.
— Да ничем не обидел. Только табачку предложил, уже второй раз. Просто придира и грубиян!
— Одним словом — боцман! — улыбнулся Кульбин. — Это он на тебя, видно, за ту спичку сердится. Боцманы — они все такие. Для них главное — аккуратность.
— Да ом разве боцман?
— Боцман. И на «Тумане» боцманом служил и до этого еще, в дальних плаваньях.
— Так чего ж он на сушу пошел тогда?
— А это уж ты его самого спроси…
Кульбин замолчал. Агеев вернулся, накинув свой протертый на локтях ватник.
— Товарищ командир, придется нам до темноты здесь отдыхать. Только ночь падет, дальше пойдем. Может, соснем пока?
— Отдыхайте, старшина, — сказал Медведев. — Я первым вахту отстою. Потом разбужу вас…
Поверх ватника Агеев завернулся в плащ-палатку, прилег под тенью скалы…
Они отдыхали весь день, а ночью шли тундрой, по лишайникам и мхам. Дул резкий ветер, чавкали болотные кочки, снова ныли плечи под тяжестью оружия и грузов. Пошел мелкий, косой дождь. Все кругом заволокло чернильной темнотой. Четверо шли, скорее угадывая, чем видя друг друга.
— Это для нас самая погода, — услышал Кульбин голос Агеева. — Чем гаже, тем блаже! — Он взглянул на ручной компас, — мелькнуло в темноте и скрылось голубое фосфорное пламя румбов.
— А мы так, вслепую, на немца не напоремся?
— Нет, здесь не напоремся. Я сам, как первый раз по вражьим тылам пошел, удивлялся: что за чудеса! Думал: фронт — это сплошная линия, дзоты да проволока. Ползком крался, из-за каждого камня выстрела ждал. А потом вижу: где нужно ползком, а где и нормально пройти можно. Немцы берег заняли, окрестности просматривают с командных высот, а тундра — она пустая…
Снова светлело небо, становилось травянисто-зеленым на осте, а казалось, пути не будет конца. Было видно, из всех четверых один Агеев идет своим обычным, легким, скользящим шагом. Совсем сгорбился под грузом рации Кульбин, то и дело оступался среди остроконечных скользких камней. Медведев подошел, взялся за чемодан с аккумуляторами.
— Товарищ командир, не нужно, — слабо сопротивлялся радист.
— Не спорьте, Кульбин! — резко сказал Медведев, ухватывая чемодан. В этой излишней вспыльчивости тоже угадывалась большая усталость. — Что, если упадете? Вы сейчас не сами за себя — за рацию отвечаете. Ясно?
— Ясно, товарищ командир, — Кульбин, молчаливый всегда, теперь окончательно потерял вкус к разговору.
— Старики сказывают, товарищ командир, — обернулся к Медведеву Агеев, — не было раньше в этих местах земли, бушевало здесь студеное Мурманское море. И ходили по тому морю разбойничьи чужеземные корабли, грабили мирных рыбаков, их баркасы на дно пускали. И тяжко стало морскому дну, заволновалось оно, поднялось к небу застывшими волнами, а все разбойничьи корабли, что в море были, так в горах и остались. Еще сейчас, говорят, в сопках всякий такелаж можно найти.
— Как бы теперь эти горы от обиды назад не провалились, поскольку в них война началась, — подхватил Фролов, — а по мне, хоть бы и провалились, совсем здесь ноги оттопал.
Он шутил больше по привычке, обычной веселости не было в голосе. Он тоже почти падал под тяжестью багажа.
Тундра кончилась, начался резкий подъем. Гладкие крутые граниты исполинской лестницей вели к светлеющему небу. Они громоздились слева и справа, образовывая глубокое ущелье, по дну которого моряки шли выше и выше.
Легкие, как лебяжий пух, плыли вверху желтовато-розовые облака.