– Молчать! – гаркнул капитан, встав на ноги.
По лбу у него струился пот, а лицо из просто красного стало багровым – такого я еще не видела. На носу, где слезла кожа, образовались жуткие язвы, губы почернели и потрескались. Стопы, еще в начале нашего плавания на шлюпке абсолютно белые, обгорели до огненно-красного цвета и покрылись волдырями.
– Тот, кто украл еду, должен признаться и понести наказание. Или я буду сбрасывать вас за борт на корм акулам одного за одним.
Повисла мертвая тишина. Было ясно: капитан не шутит. И моряки стали обвинять друг друга. Поднялся общий гвалт. Одни умоляли вора сознаться, чтобы спасти остальных. Другие показывали пальцем на своих соседей и бросали глупые обвинения:
– Он! Это он. Он ближе всех сидел к ящику с припасами.
– Это она! Она на нос шастала ночью.
Я не могла пошевелиться, так и сидела не моргая. Из-за того, что я наворовала трески, пострадает невиновный. И в этот момент у меня перед глазами махнул кошачий хвост. Я выползла из угла и посмотрела на Патронессу.
Она ухмылялась, если это подходящее слово. Ее веселил возникший хаос. И она не сводила с меня глаз. А когда потасовка переросла в безумие, раздался зычный крик капитана. Через мгновение два матроса подхватили Тануку и с воплем швырнули за борт. Нас обдало брызгами, и Патронесса метнулась на нос, забилась там под доску на случай, если последуют еще брызги.
Неужели они дадут мальчишке утонуть? В горле у меня встал ком. Я презирала Тануку за нытье, но не хотела, чтобы он заплатил жизнью за украденную мной рыбу. И не хотела, чтобы сводная сестра больше никогда его не увидела. Получается, я виновата в убийстве? Если так, то я явно свернула не туда на дороге жизни. Чувства переполнили меня, и мне захотелось сознаться.
Но ведь люди не поймут моего признания. И не поверят: ни одна уважающая себя мышь не станет подвергать свою жизнь опасности из-за куска вяленой трески, если речь не идет о лютейшем голоде. Я натерпелась ужаса, пока таскала эту вонючую рыбу в свой тайник! Но! Может, моряки додумаются свалить вину на кошку. Ее-то жизнь меня абсолютно не волнует.
Я постаралась рассмотреть, что происходит.
– Прости, Танука! – шепнула сама себе, когда всплески стали тише.
И в этот же момент на шлюпке поднялся ропот недовольства. Моряки стали кричать на капитана, шум оглушал. Так нельзя поступать! Тануку надо было судить по морским законам! Вот что я смогла разобрать.
Лучия бросила за борт веревку с петлей на конце. Она зацепила ею Тануку, который уже начал захлебываться. Тембе помог втащить мальчишку в шлюпку. Хватая ртом воздух, тот скрючился на дне, наполовину головой в грязной луже. Я смотрела со смесью ужаса и интереса, пытаясь понять природу подобной жестокости. Они с самого начала планировали спасти его в последнюю минуту? Невозможно понять людей, понять, как они причиняют друг другу столь сильную боль, чтобы проучить. Их разговоры слишком часто переходят в скандалы и драки. Мыши себя ведут по-другому. Когда твоему виду ежесекундно грозит гибель в пасти или когтях страшного хищника, ты учишься экономить силы, чтобы уцелеть.
Лучия с одним из матросов склонились к Тануке, а остальные в это время орали, но капитана их недовольство мало заботило. Кто-то обвинял его в жестокости, кто-то взял его сторону, а мне показалось, что назревает еще один бунт. Пока все ругались, не замечая ничего вокруг, я выползла из норки и подобралась к щели в стенке ящика, чтобы рассмотреть происходящее. В следующее мгновение шерсть у меня на спине встала дыбом, потому что ее коснулся кошачий ус. Отпрыгнув, я медленно обернулась: кошка устроилась на носу, прямо надо мной, совсем рядом.
Патронесса придвинула ко мне голову. Я оцепенела.
– Самое время, – проурчала она мне на ухо, – прекрасное время, чтобы принести еще рыбки.
На краю гибели
– Не такая и ужасная идея, – осторожно произнесла я, когда смогла сделать вдох, отойдя от потрясения: со мной разговаривает Патронесса! Но сама возможность попробовать украсть еще трески заставляла меня нервничать. Я выбежала на открытое пространство, и, казалось, мой страх можно было пощупать. Но Патронесса не погналась за мной. И это означало мою первую победу с того самого момента, как случился бунт.
Из-за соли очень хотелось пить, жажда становилась мучительной. Победы быстро меркнут на фоне отсутствия пресной воды.
– Здесь нет мышей, кроме тебя, – заключила Патронесса, когда я вернулась с добычей. Голос ее звучал зловеще.
– И здесь нет кошек, кроме тебя, – парировала я, вкладывая вызов в каждое слово.
– Не вышло с твоим братом.
Она выкинула вверх заднюю лапу, и я почти бросилась прочь, но Патронесса просто принялась вылизывать шерсть и выкусывать грязь с подушечек пальцев.
Мой брат…
– Что? Что с ним случилось?
– Меня схватил офицер, прежде чем я успела сцапать этого мышонка. И кинул в шлюпку, точно я мешок с мукой.
Я сглотнула слюну, безумная радость и ужас боролись во мне. А еще нужно было ответить так, чтобы она не поняла, как невыносимо я ее боюсь. Я должна доказать, что я та самая супермышь, которой и пытаюсь себе казаться.
– Не сомневаюсь, что ты приземлилась на лапы, – съязвила я, медленно отступая к укрытию.
Патронесса нашла клок свалявшейся шерсти между пальцами и вырвала его.
– Бесспор-р-рно, – промурчала она.
Спор на шлюпке улегся. Следующий день выдался безоблачным. И у нас не было ни капли воды. Моряки обугливались под безжалостно палящим солнцем. Тембе скрючился на дне шлюпки, задрав рубаху на голову, чтобы защитить лицо. Лучия разорвала пустой мешок по шву и накинула его на голову и плечи Тануки. И, казалось, только одного капитана совершенно не беспокоят превращающиеся в открытые раны солнечные ожоги.
Патронесса приходила и уходила. Меня она не трогала, но ее отвратительная лживая кошачья натура никуда не делась. В полдень солнце раскалило стенки моего ящика, я, задыхаясь, заживо поджаривалась внутри. А сверху свисал кошачий хвост. Патронесса устроилась на моем ящике, в тени угловой лавки. Но через некоторое время и она, держась борта, перебралась на корму.
В этот раз я внимательно проследила, куда именно она прячется. Невероятно, но она встала на задние лапы и полностью исчезла под бимсом – поперечиной, которую со своего места я рассмотреть не могла. На нее никто не обращал внимания: явное преимущество кошачьей породы. Представляю, какой бы поднялся шум, проделай я то же самое. Кошка появилась спустя совсем короткое время – с мокрыми усами и мокрым носом! В каплях влаги играли солнечные лучи. У меня язык опух только от одного этого зрелища. Осторожно, украдкой, она вернулась к моему ящику. Я уже хотела было спрятаться в норку, как она прижалась зловонной мордой к крышке ящика, да так, чтобы не коснуться ее усами.
– Быстр-р-рее, – не разжимая зубов, прорычала она.
Я растерялась, потому что не сразу поняла, что задумала кошка. И вдруг пришло осознание: она же принесла мне воду! Несколько крошечных капель на усах.
– Я… я… – только и сумела произнести я от нахлынувших эмоций.
Но неужели она и правда думает, что я готова оказаться настолько близко к ее зубищам? А вдруг это морская вода? Я сделала робкий шажок, потом еще один. Хотелось вести себя как раньше, демонстрируя, кто из нас главный. Хотелось показать, какая я крутая, хоть мое бесстрашие и было напускным.
Мы были извечными врагами, но что-то изменилось, когда моряки отказались выделить кошке пайку. Что-то изменилось, когда они обвинили Тануку в воровстве. Когда они так орали и дрались, что полностью утратили контроль над собой. А после того, как капитан приказал бросить поваренка на корм акулам, эти изменения стали еще ощутимее.
Патронесса оказалась умна. Чарльз Себастьян, будь он рядом, сразу бы это понял. А я начала осознавать только сейчас. Кошка больше не считала капитана своим хозяином. Она перестала повиноваться ему, когда случился бунт. Перестала служить ему, когда ей отказались выделить паек. А ведь кошка – живое существо, ей нужны еда и вода, поэтому теперь они с капитаном превратились во врагов. На этой шлюпке все были врагами друг другу.
Горькая правда состояла в том, что никто не хотел кормить кошку, отрывая от себя еду. Патронесса была животным, поэтому ее интересы ничего не значили по сравнению с интересами людей. Ее жалобы никто не слышал, ее голод никто не замечал, и ее страдания были ничтожны по сравнению со страданиями людей.
И кошке пришлось взять мою сторону.
При такой острой нехватке еды и воды, при том, что суша еще не появилась на горизонте, до трагической развязки оставалось недолго. Патронесса нуждалась в союзнике, который будет блюсти ее интересы. В невидимом союзнике. А без воды наше плавание могло закончиться гораздо раньше, чем кто-либо мог предположить.
Я по-прежнему была беспомощной мышкой, а она хитрой кошкой, так что я ей не доверяла и вряд ли когда-либо стану. Мы не объявляли перемирия. Но, как бы я ни старалась, воспроизвести вчерашнюю браваду мне не удалось. Как же мне хотелось ощутить на языке те несколько капель воды, которые она принесла! Лапки предательски дрожали.
– Я боюсь тебя, – шепнула я, раскрывая карты, переставая притворяться супермышью. А что еще оставалось делать?
Патронесса сжала губы, пряча зубы. Хвост она обернула вокруг бедра и не двигала им. Уши стояли на макушке – я восприняла это как знак того, что она ведет честную игру. Глаза кошка прикрыла и подалась вперед. Она принимала мой страх.
А я приняла ее дар. Капли падали на язык, стекали в горло.
Когда я отошла на безопасное расстояние, кошка рассказала, что это дождевая вода, скопившаяся в поперечине на носу шлюпки. Через щель дождь залился внутрь, образовалась лужица. В тот день она еще трижды приносила мне воду, пока я не утолила жажду.
– Спасибо, – поблагодарила я.
В ответ Патронесса недобро прищурилась, будто злилась на себя за добрый поступок.