»! Не лорды, не князья и не епископы, простые люди, из тех, которых здесь вешали ежедневно по малейшему поводу. И Фёдор подумал: «А что? Очень даже свободно — если у них тут распоследний матрос с жаром говорит: “Мы должны стать и мы непременно станем великой державой!” — станут!»
Он вспомнил, как в России стрельцы идут умирать за страну, которая исполосовала им спины проволочными кнутами, — и с тоской подумал о тех будущих временах, когда главными в мире странами будут Россия да Англия да ещё Китай какой-нибудь: кто был там, сказывают, что народу в Китае столько же, сколько и во всех остальных странах мира, от негритянских до скандинавских... Почему с тоской? Да потому, что ему этого не увидеть. Не дожить. А впрочем, может быть, оно и к лучшему: уж больно мы разные, не вместе будем, а снова перетягивание каната начнётся — кто кого. И тут уж, когда не французы с голландцами или там португальцы с греками, а русский с англичанином схлестнутся — тут уж небу жарко станет! Потому как и те и другие заядлые...
От этой высокой политики Фёдора оторвало оживление в полутёмном «зале ожидания»: то все говорили: «Нет», «Нет», «Не сейчас», — и вдруг пришёл главный клерк с какой-то вестью от мистера Хоукинза. И взяли одного, взяли через человека второго — и, сразу следом — третьего и четвёртого! Сомнений уж не оставалось: братья Хоукинзы засобирались в новую — притом большую — экспедицию! Фёдор успокоился: уж если комплектуют команды — и для него местечко найдётся. Оказалось — зря успокаивался. Когда подошла его очередь — спросили рекомендательные письма, а он не догадался взять. Спросили, какого вероисповедания, — крякнули, глаза выпуча, когда услышали: «православный» и сказали: «К сожалению, мы берём только протестантов, принадлежащих к англиканской церкви. Извините». И, Фёдор ещё выходил, слышно было за спиной: «Православный? А это ещё что? Новая секта? Или как?»
Тогда Фёдор вскинулся и решил, что терять ему теперь нечего, и остановился. И сказал:
— Ладно. С вами, я гляжу, каши не сваришь. А где бы мне повидать хозяев фирмы? Мистер Джон Хоукинз ведь меня знает по предыдущему плаванию... — (Хотя с чего бы ему знать? Но вдруг на эти бумажные души подействует?). Увы, здешние клерки фирмы Хоукинза оказались народом тёртым: они не вздрогнули, не поразились, а сказали равнодушно: «Иди-иди, нечего нам тут заливать. Мистер Джон занят важными делами. И-ди!»
И тогда Фёдор, чисто по-русски осмелев от безнадёжности своего положения, стал пытаться пробиться к как можно более высокопоставленным служащим фирмы. Пока наконец в одной из пыльных комнатёнок клерк не сказал клерку: «Настырный какой русский! А пошлём его к самому мистеру Боутсу! В другой раз неповадно будет!» И другой с понимающим гадким смешком поддакнул: «Давай! Уж кто-кто, а наш мистер Боутс умеет так отбрить — в другой раз и не полезет к нам!»
И его отвели к главному клерку фирмы — как бы дьяку, по-нашенски говоря, — которого все тут боялись.
Надобно вам сказать, что уже вид мистера Боутса был прямо устрашающе недобрым. Громадного роста пузатый дядька в тёмно-коричневой одежде с чёрным крахмальным воротником, чёрными пряжками на башмаках и чёрным широким поясом. Его обвислые щёки скрывались за пышными усами, свисающими ниже щёк и цвет имеющими самый неопределённый. Как бы зеленовато-русый, но иногда, как мистер Боутс голову повернёт, с более освещённой стороны как будто пшенично-светлый... И глаза тоже неуловимого оттенка, пивного какого-то, что ли. Но этот мрачный пузан неожиданно посочувствовал Фёдору и, как бы извиняясь за это перед своими подчинёнными, пояснил им:
— Э-э, я понимаю положение — прямо скажем, незавидное — этого молодого человека: как раз в его возрасте или чуть постарше я испытал в Голландии, в Дордрехте, что это такое — быть «нежелательным иностранцем». Так рекомендательное письмо вам мог бы написать капитан Фрэнсис Дрейк? Хм-м, человек он молодой, но в нашей фирме уже известный. И вы уверены, что мистер Дрейк охотно дал бы о вас благожелательный отзыв?
— Конечно! — воскликнул Фёдор. И, сникнувши, добавил тихо:
— Вот только он сейчас в Ирландии, и я понятия не имею, как с ним связаться. Хотя ведь можно попросить миссис Мэри...
— Хм-м, так вы и в дом мистера Дрейка вхожи?
— Ну да, — сказал Фёдор и честно выдавил (очень не хотелось это говорить, это ж всё равно что на суде против самого себя свидетельствовать!): — Вхож-то вхож, но это, говоря по чести, мало что значит: мы все, кто с мистером Фрэнсисом плавал больше, чем по одному разу, туда вхожи. Хотя я стараюсь там не бывать, пока хозяина нету.
— Не-ет, молодой человек, это вовсе не мало значит. Кстати, правильно ли я вас понял, что вы не один раз плавали с мистером Дрейком?
— Ну да. Три последних плавания подряд, считая от...
— Стоп-стоп-стоп, молодой человек! Не надо пояснять, я вас понял. Мистер Браун, будьте любезны, позовите мистера Доркинга. Пусть зайдёт, как освободится.
Самый юный из трёх клерков, писавших или переписывавших бумаги за барьерчиком, поспешно кинулся в коридор, а устрашающий мистер Боутс невозмутимо продолжал:
— Да, кстати: у нас же ещё одно дельце. Если вы плавали с мистером Дрейком, ваше имя внесено в судовые роли, верно?
И он испытующе уставился на Федю маленькими пивными глазками в сетке морщин разнообразной глубины и направления. Фёдор совершенно спокойно выдержал его взгляд, ибо судовую роль «Лебедя» помнил совершенно точно: чернильное пятнышко у буквы «а» в фамилии капитана, сгиб между фамилиями плотника Кокса и кока Питчера, свою фамилию, имя и прозвище (в скобках). А мистер Боутс, не отрывая цепкого взгляда от Фёдоровых глаз, рявкнул:
— Эй, кто-нибудь там! Бегом в архив! Принести сюда судовые роли «Лебедя», «Паши» и...
— «Дракона», — подсказал Фёдор и по взгляду, почти заговорщическому, почти подмигивающему, понял, что хитроумный мистер Джереми Боутс и не думал забывать название второго судна сверхтайной экспедиции 1569—1570 годов. И закончил, почти уверенный, что этот страховидный добряк знает то, что он сейчас скажет, заранее. Хоть и непонятно откуда:
— Только, вообще-то, это вовсе ни к чему. Я плавал на «Лебеде» и совсем недолго на «Паше», когда капитан перешёл на него.
— Ну хорошо. Подождём. Значит, вы всегда плавали на флагмане, всегда рядом с мистером Дрейком. И если капитан переходил на другое судно, он брал с собою вас. Так?
— Да, так.
— Не слугу, не посыльного, а матроса?
— Да. Вначале — просто юнгу.
— Вам это не казалось странным?
— Не моё дело, мистер Боутс. Я предоставил капитану Дрейку самому решать, кто ему нужен и зачем, — нахально сказал Фёдор. Уж тут-то его не собьёшь, уж что такое флотская дисциплина, он сызмала знает!
Принесли пропылённые свитки. Что ж, мистер Боутс мог из этих бумаг сделать вывод о том, что московит в этом документе значился. Как его... Тэд Зуйофф (Рашенсимен). И, как водилось в фирме братьев Хоукинзов, после каждого рейса рукою капитана ставились против каждой фамилии членов экипажа цифры: оценки за рейс по десятибалльной системе. Против фамилии Зуйоффа стояли три цифры: 6, 7, 8. Это означало не только то, что молоденький русский морячок действительно участвовал и в последнем вест-индском плавании Дрейка, и в обоих подготовительных, с особою миссией, плаваниях. Это ещё и то означало, что мнение капитана Дрейка, известного своей привередливостью к экипажам и слабостью к парням из Девоншира при видимом отсутствии иных слабостей, об этом щенке был неизменно высокого мнения. Более того, мнение его об этом щенке улучшалось тем более, чем лучше он его узнавал!
У мистера Джереми Боутса был почти научный склад ума: он, к примеру, каждый год тщательно записывал (и никогда эти записи не терял) дату первого снегопада и первого весеннего дождя, день зацветания вязов и появление на рынке первых примул. И он подумал вот о чём: иноземец, совсем юный, которого уже ценит мистер Дрейк, — а уж кто-кто, а мистер Джереми Боутс умел разбираться в людях, ибо перевидел их на службе отцу и сыновьям Хоукинзам многие сотни. И он предвидел великую будущность капитана Дрейка.
Разумеется, о том, сколь высокого мнения капитан Дрейк об этом юном иноземце, мистер Боутс сообщать мальцу не стал.
Но вот тот ли это Зуйофф-Рашенсимен? Чтобы твёрдо убедиться в этом, нужна была ещё одна, последняя, проверка. Её-то и надлежало произвести мистеру Доркингу, вызванному, а точнее — приглашённому минут сорок пять назад.
5
Доркинг вошёл не как подчинённый, а как равный к равному. Надо сказать, что место этого молчаливого джентльмена в служебной иерархии фирмы Хоукинзов, а тем более, выполняемые им функции, оставались загадкой для коллег. Сидел мистер Доркинг один в узкой каморке, до потолка заваленной бумагами и тёмной. Обед приносил с собой и съедал в одиночестве — так что по съедаемому им ежедневно никто не мог определить, богат он или беден, женат или холост. Судя по манерам — холост и к тому же пьянчуга. Но судя по внешнему виду — какая-то довольно домовитая женщина о нём заботилась-таки.
Итак, в кабинет мистера Боутса вошёл тощенький, плоховато побритый брюнет с прилизанными волосами, закрывающими уши, и с воспалёнными глазами пьяницы. Впрочем, неожиданно пристальный и умный их взгляд заставлял усомниться в том, да точно ли перед вами пьяница, — хотя дрожание всех членов мистера Доркинга как будто подтверждало общее мнение о пьянстве мистера Доркинга.
Доркинг молча выслушал задание главного клерка: «Будьте любезны, установите, тот ли перед нами парень, что плавал с капитаном Дрейком в последние три заокеанских плавания», кивнул и недоверчиво переспросил:
— Что-что? Во все три? Я не ослышался?
— Да-да-да.
— В три подряд, включая... Надо же! — почти восхищённо сказал Доркинг и, подняв глаза к белёному, неровно оштукатуренному потолку с чёрными дубовыми балками, погрузился в неподвижную задумчивость на пару минут. И вдруг резко спросил: