– Васька! – тихо окликнул он адмиральского камердинера, когда тот был у мостика.
Васька галантливо приподнял с черноволосой кудластой головы красную шелковую жокейскую фуражку – предмет его особенного щегольства перед баковой аристократией – и приостановился, зевая и щуря на солнце свои бегающие, как у мыши, плутовские карие глаза.
– Встал? – беспокойно спросил Владимир Андреевич, значительно понижая свой визгливый тенорок, и мотнул головой по направлению адмиральского помещения.
– Встает… Только что проснулся. Сегодня бреемся. Вот за горячей водой иду! – развязно отвечал Васька, взглядывая на вахтенного начальника со снисходительной улыбкой, которая, казалось, говорила: «И чего ты так боишься адмирала?»
И, словно желая успокоить Снежкова, прибавил фамильярным тоном, каким позволял себе говорить с некоторыми офицерами:
– Раньше как через полчаса, а то и час, он не выйдет, Владимир Андреевич. При качке-то скоро не выбреешься, какой ни будь нетерпеливый человек. На прошлой неделе щеки-то порезал от своей скорости.
И Васька направился далее, умышленно замедляя шаги.
«Я, дескать, не очень-то спешу для адмирала, которого вы все боитесь!»
Владимир Андреевич немедленно засуетился. Он первым делом озабоченно поднял голову, взглядывая на верхние паруса. Теперь ему казалось, что марсели и брамсели не вытянуты как следует, и он скомандовал подтянуть шкоты. А затем понесся на бак осмотреть кливера.
– Кливера не до места, не до места… Как же это? – с жалобным упреком и с выражением страдания на лице обратился Владимир Андреевич к вахтенному гардемарину, который с самым беспечным видом коротал вахту, разгуливая по баку.
– Кажется, кливера до места, Владимир Андреич.
– Вам кажется, а мне попадет!.. Не вам, а мне!.. Адмирал увидит и… Скорей вытяните кливер-шкоты…
– Есть! – отвечал гардемарин.
– Да снасти… приберите их… Боцман! ты чего смотришь, а?
Подскочивший с засученными до колен штанами пожилой боцман, который с раннего утра усердствовал, наблюдая за чисткой и надрывая горло от ругани, докладывал успокоительным тоном:
– Уборка еще не окончена, палуба мокрая, ваше благородие! Как, значит, справимся с уборкой, тогда и снасть уберем, ваше благородие!
– А ты поторапливай уборку, поторапливай, братец!
– Есть, ваше благородие!
В официально-почтительном взгляде боцмана скользнула улыбка. И он подумал: «И с чего ты зря суетишься?»
– И вообще… – снова начал было Владимир Андреевич.
Но так как он решительно не знал, что еще «вообще» сказать, то, оборвав фразу, побежал назад, покрикивая занятым чисткой матросам:
– Пошевеливайся, братцы, пошевеливайся!
Матросы усмехались и вслед ему говорили:
– Видно, адмирал скоро выйдет, что тетка Авдотья забегала.
Поднявшись на мостик, Владимир Андреевич зашагал, тревожно осматриваясь вокруг. Он то и дело подходил к компасу, чтобы посмотреть, по румбу ли идет корвет, взглядывал на надувшийся вымпел, чтобы удостовериться, не зашел ли ветер, – словом, обнаруживал тревожное усердие. И когда на мостик поднялся старший офицер, который с раннего утра тоже носился по всему корвету как оглашенный, присматривая за общей чисткой, Владимир Андреевич поторопился ему сообщить, что адмирал встает.
– Бриться только будет! – прибавил он.
– Ну и пусть себе встает! – равнодушным, по-видимому, тоном проговорил длинный, высокий и худой старший офицер, с очками на близоруких глазах. – Придраться ему, кажется, не за что… У нас все, слава богу, в порядке… А впрочем, кто его знает?.. С ним ни за что нельзя ручаться!.. И не ждешь, за что он вдруг разнесет! – с внезапным раздражением прибавил старший офицер.
– То-то и есть! – как-то уныло подтвердил Владимир Андреевич.
Расставив свои длинные ноги, старший офицер поднял голову и стал оглядывать паруса и такелаж.
– Что, кажется, стоят хорошо, Михаил Петрович? Все до места? Реи правильно обрасоплены? – спрашивал Снежков с тревогой в голосе, ища одобрения такого хорошего моряка, как старший офицер.
– Все отлично, Владимир Андреич… Не волнуйтесь напрасно, – успокоил его старший офицер после быстрого осмотра своим зорким морским взглядом парусов… – А ветерок-то славный… Ровный и свеженький… Как у нас ход?
– Десять узлов.
– С таким ветерком мы скоро и в Нагасаки прибежим… А «Голубчик» лучше нашего ходит… Ишь, брамсели убрал, а все впереди идет! – не без досады проговорил старший офицер, ревнивый к достоинствам других судов и точно оскорбленный за отставание «Резвого».
Он взял бинокль и жадным взглядом впился в «Голубчика», надеясь увидать какую-нибудь неисправность в постановке парусов. Но напрасно! На «Голубчике», стройном, изящном и красивом, все было безукоризненно, и самый требовательный глаз не мог бы ни к чему придраться. Недаром и там старший офицер был такой же дока и такой же ученик беспокойного адмирала, как и Михаил Петрович.
Старший офицер несколько минут еще любовался «Голубчиком» и, отводя бинокль, промолвил:
– Славный клиперок!
Владимир Андреевич совсем чужд был этим морским ощущениям и, равнодушно взглянув на «Голубчика», спросил:
– А долго мы простоим в Нагасаки, Михаил Петрович?
– Возьмем уголь и уйдем.
– В Австралию?
– Говорят, что в Австралию.
– Разве это не наверное?
– Да разве с нашим адмиралом знаешь наверное, куда кто пойдет?.. Держи карман! Я вот в первое свое плавание у него в эскадре вполне был уверен, что пойду в Калькутту, а знаете ли куда пошел?
– Куда?
– В Камчатку!
– Как так?
– Очень просто. Поревел меня с одного клипера на другой – и шабаш! Вы, Владимир Андреевич, его, видно, еще не знаете… Он любит устраивать сюрпризы! – засмеялся старший офицер.
И вдруг вспомнив, что еще не осмотрел машинного отделения, сорвался внезапно с мостика, стремглав сбежал по трапу и, озабоченный, скрылся в палубе.
Неморяк, который увидал бы в этот момент старшего офицера, наверно, подумал бы, что он сошел с ума или что на судне несчастье.
Тем временем Васька, наполнив кувшинчик кипятком и сказав коку, чтобы готовил кофе и поджаривал сухари, довольно беспечно беседовал у камбуза с молодым писарьком адмиральского штаба Лаврентьевым, который был первым щеголем, понимал деликатное обращение, знал несколько французских и английских фраз, имел носовой платок и носил на мизинце золотое кольцо с бирюзой.
Казалось, Васька мало заботился о том, что адмирал ждет горячей воды, и рассказывал приятелю-писарю о том, что за чудесный этот город Сидней, в котором он был с адмиралом в первое плавание.
– Прежде в нем одни каторжники жили, вроде как у нас в Сибири, а теперь, братец ты мой, как есть столица! Всего, что хочешь, требуй!.. И театры, и магазины, и конки по улицам, и сады, одно слово – видно образованных людей. И умны эти шельмы, англичане. Ах, умны! Особенно насчет торговли… Первый народ в свете!
Адмиральский кок (повар), пожилой матрос, тоже ходивший с адмиралом второй раз в плаванье, заметил:
– Смотри, Василий, адмирал тебя ждет… Как бы не осерчал!
– Подождет! – хвастливо кинул Васька и продолжал: – Слышно, что из Нагасак беспременно в Сидней пойдем… Так уж я тебе, Лаврентьев, все покажу… Прелюбопытно… А барышни – один, можно сказать, восторг!..
– Ой, Василий… Иди-ка лучше до греха… А то шаркнет он тебя этим самым кувшином! – снова подал совет повар.
– Так я его и испугался!.. Я – вольный человек. Чуть ежели что: пожалуйте расчет, и адью! В первом городе и уйду, если будет мое желание… И то, слава богу, потрафляю ему… Знаю его карактер. Другой небось на него не потрафит… И он это должен понимать… Без меня ему не обойтись!
– Положим, ты вольный камардин, а все ж таки побереги свои зубы… Сам, кажется, знаешь, каков он в пылу… Не доведи до пыла… Беги…
– Ступай в самом деле, Василий Лукич! – проговорил и писарь.
Советы эти были своевременны, и Васька отлично это чувствовал. Но желание поломаться и показать, что он нисколько не боится, было так сильно, что он продолжал еще болтать и не представлял себе, что адмирал, в ожидании горячей воды, уже бешено и порывисто, словно зверь в клетке, ходит в одном нижнем белье по большой роскошной каюте, бывшей приемной и столовой, и нервно поводит плечами.
Еще одна-другая раздражительная минута напрасного ожидания, как дверь адмиральской каюты приоткрылась, и на палубе раздался резкий, металлический, полный энергия и закипающего гнева голос:
– Ваську послать!
Владимир Андреевич невольно вздрогнул, словно лошадь, получившая шпоры, и торопливо, во всю силу своих легких крикнул визгливым тенорком:
– Ваську послать!
– Ваську посла-а-ть! – раздался зычный голос боцмана в палубу и долетел до ушей Васьки.
– Дождался! – иронически бросил кок.
– Ишь ведь, не потерпит секунды… Черт! – проговорил Васька и уж далеко не с прежним видом гоголя выскочил наверх и понесся к адмиралу с кувшином в руках, придумывая на бегу отговорку.
Едва только красная жокейская фуражка исчезла под ютом, как через отворенный и прикрытый флагом люк адмиральской каюты послышались раскаты звучного адмиральского голоса, прерываемые тоненькой и довольно нахальной фистулой Васьки.
– Мерзавец! – донесся заключительный аккорд, и все смолкло.
Адмирал начал бриться.
Минут через двадцать адмирал, свежий, с гладко выбритыми мясистыми щеками, в черном люстриновом сюртуке, с белоснежными отложными воротничками сорочки, открывавшими короткую загорелую шею, легкой поступью взошел на мостик и в ответ на поклон смутившегося Владимира Андреевича снял фуражку, с приветливой улыбкой протянул широкую руку и весело проговорил:
– С добрым утром, Владимир Андреич!
И, бросив довольный взгляд на широкий простор океана, прибавил:
– А ведь мы славно идем, не правда ли?
– Отлично, ваше превосходительство! Десять узлов!
– И погода чудесная… Позвольте-ка бинокль.