1
Зенитки транспорта еще в чехлах. Несмотря на причудливый камуфляж высоких бортов какими-то зелено-бурыми зигзагами, с вписанными в их сеть синими и белыми треугольниками, у парохода вид мирного пассажирского судна. Да, точно так в незабываемое время службы Федора Силыча на «торгашах» перевешивались за борт пассажиры, что-то горланили провожавшим и размашисто приветствовали их снятыми фуражками.
Клавдия Андреевна не спускала глаз с мужа. Его плечи были почти вровень со стрижеными головами матросов, и она угадывала его скупую улыбку, обращенную, конечно, к ней. Сложила руки рупором и крикнула, чтобы не забывал фотографировать. Пусть эта просьба напомнит ему, что она не боится, смотрит в их будущее с уверенностью и надеждой. Он быстро надел фуражку и взял под козырек: значит, ее голос долетел и поручение принято к исполнению.
Вдруг транспорт показал корму и стал уходить за выдвинувшийся мысок. Разогнанная его корпусом вода приподняла катер и повалила с борта на борт.
— Ушел мой командир, — сказала Клавдия Андреевна, опираясь на руку Наташи, — а я что-то не грущу. Нехорошо?
— Очень хорошо, — сказала Наташа. — Он ведь везучий. Обратно придет еще с боевым успехом.
— Спасибо, Наташенька.
Обе одновременно поглядели на Лизу. Вскочив на бухту каната, вытягиваясь, она продолжала размахивать пестрым платочком.
Наташа помогла Лизе спуститься на трап и предложила:
— К нам пойдем, Лизонька. В Мурманск успеете первым утренним рейсом.
— Что вы! — даже испугалась Лиза. — Андрюшу я подкинула подружке на часок. Ей в ночное дежурство.
— Клавушка, помогите ее уговорить. Пусть посмотрит вас в театре.
Лиза быстро и виновато попросила:
— Нет, уж в другой раз, Андрюша…
— Отпустим, отпустим маленькую маму, — нараспев заявила Клавдия Андреевна. — Тем более вечером я буду в той же роли. Опять буду прощаться с мужем, уходящим в море.
Катер пошел к штабной пристани, выскочил из узкого прохода в скалах на простор бухты, — и Наташа засветилась в радости. «Упорный» с брейд-вымпелом комдива медленно подходил к пирсу другим проливом из-за острова.
— Кому провожать, кому встречать, — шутливо заметила Клавдия Андреевна.
— Некогда, а, правда, очень хочется, — откровенно созналась Наташа.
— На свою «кухню» надо? — И для Лизы, с гордостью за Наташу, Клавдия Андреевна пояснила:
— Ведь Наталья Александровна у нас теперь главный повар погоды. Вот и нашим пообещала, что в Англию дойдут без шторма.
Наташа укоризненно покачала головой. Не следовало при Лизе говорить об этом. На только что оживленное лицо Ковалевой набежала тень. Конечно, она вспомнила о жестоком шторме, отнявшем у нее Андрея. Но Лиза спокойно сказала:
— Мы с Ваней решили, что надо и мне стать ближе к морю. Я хочу поступить в техникум по вашей специальности, Наталья Александровна. Конечно, это уже после войны.
— Можно и иначе, — предложила Наташа, — возьму вас в штат, будете получать практические навыки, и помогу заочно проходить курс. Приезжайте в воскресенье с сыном, потолкуем.
С пирса Наташа быстро пошла в гору, но непрестанно поглядывала вниз, на корабль. Там уже грохотали якорь-цепи, и звук их сливался с шумом проворачиваемых шпилей. Как всегда, швартовка «Упорного» проходила с непередаваемой быстротой и лихостью.
В этот день работы на станции было немного. Новые сводки подтверждали установление надолго равновесия воздушных масс на огромном пространстве от Карских ворот до Исландии. Морякам можно было плавать, а летчикам — летать без опасений, что их работе помешает коварный циклон. Наташа в пятом часу побежала вниз, но уже не увидела брейд-вымпела. Над «Упорным» развевался флаг командира соединения. Значило ли это, что Николай снова в море? Или у Неделяева? «Умный» теперь тоже стоял рядом.
К бортам кораблей были подведены кабели освещения и связи и шланги водопровода. И это значило, что корабли не на часы зашли в Главную базу. Но на причале не толпились, как обычно, матросы, и на палубах тоже было безлюдно. Мерно гудели воздуходувки. Над широкими трубами жаркое дыхание котлов колебало воздух.
Вахтенный у трапа звонком вызвал дежурного офицера. Любезно козырнув, незнакомый лейтенант сообщил, что капитан второго ранга на совещании и докладывать ему он не может, а когда окончится совещание, не знает.
— Но вы внезапно не уйдете? — спросила Наташа и покраснела. Вопрос был неловкий, и отвечать на него не полагалось.
— Приходим и уходим по приказанию, — нашелся офицер. — Всего лучше звоните перед чаем. — Он наклонился к Наташе и еле слышно шепнул: — «Хозяин» у нас…
2
В готовности к походу были все миноносцы дивизиона, но в Главную базу пришли только «Умный» и «Упорный». Командующий, хотя и объявил приказом лестную оценку действий моряков во время шторма, не изменил своей привычке лично встречать всех, кто приходит с моря.
Однако для Неделяева на «Умном» он появился неожиданно. И еще более неожиданно велел проводить артиллерийское учение. Он сам давал целеуказания, придирчиво вслушивался в приказания офицеров и внимательно считал время по секундомеру. Потом прошел к торпедным аппаратам и здесь учинил такую же жесткую проверку готовности к скоротечному бою.
Неделяев шагал за командующим, пытаясь разобраться в впечатлениях адмирала. Но он не был психологом, а лицо командующего было непроницаемо. И потому, хотя задержек в учении не обнаруживалось, он стал ждать разноса. Но адмирал с неожиданной улыбкой, очень громко и отчетливо сказал:
— Благодарю за службу, капитан третьего ранга Неделяев. Надеюсь, встретясь с противником, будете работать так же лихо, грамотно и настойчиво, как в проводке «Ангары».
Нахимовский козырек Неделяева взлетел вверх под толчком дрогнувшей руки. Неделяев знал, что адмирал не делает обмолвок и подчеркнутое обращением новое звание теперь принадлежит ему.
Продолжая держать сжатые пальцы у козырька, Неделяев ответил:
— Экипаж «Умного» к бою готов, товарищ командующий,
Адмирал кивнул головой, сделал несколько шагов в сторону и остался с Неделяевым вдвоем.
— Были основания списать вас с корабля, — тихо сказал адмирал. — Хорошо, что вы перестали мальчишествовать, Неделяев. Еще раз повторяю: теперь я доволен вами.
За плечом адмирала в группе офицеров Неделяев увидел Долганова и Ручьева и взволновался.
— Товарищ адмирал, — сказал он. — Капитан второго ранга Долганов научил меня работать, и он меня защищал, когда я глупо злился.
— Ну вот, глядите же, не подведите Николая Ильича. Он простился и быстро направился по перекинутым с борта на борт сходням на «Упорный». Но вдруг остановился и вскинул голову. С неудовольствием посмотрев на флаг командира соединения, развевавшийся под клотиком, он повернулся к офицерам:
— Разве контр-адмирал здесь?
— Нет еще. Но я на «Упорном», — смущенно выдвинулся вперед Ручьев.
— Вы? Так, так, что ж, пройдем к вам, — проговорил командующий, ступая на палубу. — А вы, Долганов, подготовляйте совещание. Кононов и катерники прибыли?
— Все на корабле, товарищ командующий.
— Прекрасно. Я не заставлю вас долго ждать.
В салоне адмирал отодвинул сигареты, искательно придвинутые Ручьевым, и закурил свою папиросу. Его охватил гнев уж при взгляде на назойливо, не ко времени поднятый флаг командира соединения. А сейчас окончательно взорвало, что Ручьев бесцеремонно вытеснил Долганова из его штатной каюты. Долганов даже свою рабочую библиотеку не перенес с корабля. Вот за лакированным штакетником (чтобы в шторм книги оставались на местах) тесно уставлена полка работами по кораблестроению, навигации, астрономии, тактике, морской истории. Не украшения каюты, не праздные друзья для отдыха, а спутники зрелого и ищущего ума.
— Какие причины заставили вас сейчас, товарищ Ручьев, перенести свой флаг на дивизион Долганова? Вас вызывал штаб флота?
— Да, я вчера докладывал. Я по пути… Завтра приходят с моря второй дивизион и наши сторожевики. Но и к вам хотел, товарищ командующий…
— Ко мне? Я слушаю.
Адмирал посмотрел на руки Ручьева. Короткопалые, суетливые, они неумело выбирали бумаги из пухлого портфеля. Вылезали, видимо, не те папки, какие нужны были растерянному капитану первого ранга. Глаз командующего приметил одно за другим названия дел, которые Ручьев втиснул обратно: «О дисциплине на 1-м дивизионе», «О политико-моральном состоянии». Выскользнули какие-то голубые листки, исписанные крупным женским почерком. Ручьев нечаянно смахнул их со стола и бросился поднимать. Покраснев, скомкал и сунул в карман кителя.
— Все — поручения жены. Не отучу совать в портфель.
Командующий не ответил. Всем своим видом он выражал вежливое ожидание. «А черт бы тебя драл, — ожесточенно подумал Ручьев о жене. — Насоветовала, инструкции составила, чем заниматься».
Еще накануне Ручьев не думал являться в Главную базу. Хотел подождать, пока определится отношение адмирала ко всем делам, возбужденным против Долганова. Откладывал даже представление своей оценки доклада Долганова о задуманной операции. Но жена вдруг объявила, что ее лучшие приятельницы в базе точно знают — Долганова отправляют в распоряжение Главного штаба, а его утверждают вместо контр-адмирала. «Ты езжай немедленно, — потребовала она, — тебе положена квартира контр-адмирала, но штабных завистников много: квартира с мебелью, наши матросы работали».
«Ох, жена, жена!..»
— Хотите доложить свое мнение по замыслу Долганова? — помог Ручьеву адмирал.
— Да, товарищ командующий. Если вы позволите…
— Это ваше право…
Ручьеву послышалось в этих словах поощрение. Черт возьми, возможно, адмирал еще сам не знакомился; возможно, он вообще колеблется сейчас давать поручения такого порядка скомпрометированному Долганову.
Ручьев выдернул, наконец, записку, вложенную в скоросшиватель.
— Здесь преимущественно о нарушении требований Боевого устава и оперативных наставлений. На полях для удобства ссылки. Разрешите читать?
— Не беспокойтесь, я сам.
Адмирал положил перед собой листки, надел пенсне, сделавшее его лицо совсем отчужденным. Ручьев сел и тихонько положил руки на подлокотники кресла. Он старался не дышать, наблюдая за адмиралом. Вторая страница… Это там, где он говорит о ненадежности радиолокации и слишком большом разрыве между группами кораблей. Кажется, заставил адмирала задуматься об ответственности. Да, утвердить такую авантюру, когда связь — неизвестная величина, когда взаимодействие с авиацией тоже не проверено в таком крупном масштабе, невозможно. Голубчик Долганов, это ж не на учебном полигоне. Воевать с немцами, вот так, за здорово живешь, по твоей фантазии, никто не рискнет. Третья страница. Тут начинаются общие выводы. Тут его предложение оттянуть противника демонстративной катерной операцией к позициям подводных лодок. Кажется, понравилось. Ну еще бы. Испытанное уже…
Ручьев свободнее откинулся в кресло. А все-таки отлично, что он встретил командующего на корабле. Как-никак из его соединения выходил легкомысленный план, в соединении его и хоронить. Сейчас адмирал скажет: «Вы правы, Ручьев. Этот молодой человек действительно занесся без всяких оснований. Прожектер, пренебрегает всеми наставлениями».
Командующий окончил чтение и медленно сложил листки. Ручьев сполз на край кресла, чтобы легче вскочить.
— Разнос… разнос!.. — задумчиво сказал адмирал. — И исходящий номер поставлен.
— Что? — переспросил Ручьев.
— Сами эту, с позволения сказать, критику сотворили? Личное старание?
Вопрос командующего застиг Ручьева врасплох.
— Ваш приказ, товарищ командующий, я не собирался обсуждать. Но эта демонстрация, разработанная Долгановым, на грани задач боевой подготовки…
Гнев адмирала улегся, и он с презрительной усмешкой притушил папиросу.
— У вас будет много досуга на пути в Москву, да и там, товарищ Ручьев. Используйте его с лучшими итогами, чем в этой записке. Если по-вашему рассуждать, то все наши успехи — полное нарушение уставов и наставлений. Вы из них ничего для дела извлечь не захотели да и, по-видимому, не умеете.
— Вы меня отсылаете?
Адмирал кивнул:
— В Москву надо собираться, Ручьев. Главком разрешил вас откомандировать. Управление кадров решит, где использовать.
Он помолчал и продолжил с безжалостной откровенностью:
— Не понимаю, как вас выдвинули на серьезное морское дело. Вам же нельзя доверять людей, Ручьев. А вы еще смеете писать рапорты на Долганова.
— Не я, начальник политотдела… — попытался оправдаться Ручьев, облизывая пересохшие губы.
— Что начальник политотдела? Начальник политотдела разобрался в писаниях своего инструктора, сам просидел несколько дней на «Упорном» и на «Умном» и явился с откровенной повинной к члену Военного совета. Итоги истории с этим гадом Бушуевым и итоги дела Неделяева могут быть истолкованы только в одном направлении. Настоящий советский командир, настоящий воспитатель офицеров и матросов — Долганов! Слышите? И вы должны были гордиться, что имеете честь служить с ним.
— Возможно, я ошибался в нем, — пробормотал Ручьев. — Но интересы службы и дисциплины…
— Заставляли вас отравлять жизнь примерному офицеру?
— Я не знаю, что говорил Долганов, но…
— И я не знаю. Мне он ничего не говорил. Может быть, и собирался, да когда же?.. Он в конвоях был, а вернулся — полетел к катерникам и только свой план операции успел доложить.
Он поднялся, и Ручьев понял, что беседа окончилась.
— Разрешите не присутствовать на совещании и уйти в бригаду? — спросил Ручьев.
— Да, конечно. Кстати, флаг командира соединения можно спустить немедля, — уже в дверях жестко бросил адмирал и вышел.
Собравшиеся на совещание командиры догадывались, что происходит в каюте Ручьева. Все офицеры в кают-компании были насторожены, как всегда бывает, если старший начальник сердится. Но адмирал вошел в самом отличном, даже веселом настроении и, здороваясь, пытливо оглядывал вставших командиров. Многих он знал еще до войны, а в последние три года все, что эти люди делали смелого и творческого, было в его бережливой памяти. Он угадывал их стремления, вел строгий счет проступкам и ошибкам. Он болел за этих людей и неуклонно поддерживал в них чувство созидателей нового флота.
Долганов стоял между Петровым и Кононовым. У обоих над полосками орденских ленточек были Золотые Звезды, и Николай Ильич в рабочем кителе выглядел слишком буднично. Адмирал добродушно подшутил:
— Ишь, хитрец, двух Героев выбрал себе в помощники и расположил так, чтобы наглядна была собственная скромность.
— Что вы, товарищ адмирал!
— А вы не будьте скромником, и себе заслужите Звезду.
Боевой приказ, наставления, походный порядок были размножены и предварительно разосланы. Участники совещания не сомневались в том, что их ожидает успех, если будет проявлена настойчивость. И командующий это знал, но он почти каждому командиру задавал вопросы, хорошо понимая, что документы можно прочитать по-разному и потом будет поздно доказывать, что А. поступил неверно, Б. поторопился, а В. опоздал.
Но в этот раз документы, проработанные Николаем Ильичом с каждым офицером в отдельности, были освоены одинаково четко, и командующий сдержанно, но удовлетворенно улыбнулся.
В первый, но не в последний раз собирались представители самых различных родов флотского оружия на крупном корабле. Комбинированными ударами авиации и катерников флот уже начал новую главу своей истории, и это совещание было отправным в развитии более сложных действий.
Масштабы меняются. Когда молодой флот будет иметь в первой линии дивизию крейсеров и возросшие силы в воздухе, операция, от которой сейчас зависит престиж североморцев, покажется маленьким эпизодом. Но он, командующий, никогда не сможет забыть, сколько потребовалось трудов, чтобы такая операция стала реальностью. Гигантские усилия народа и моряков — пионеров флота студеного моря! Давно ли текущий ремонт миноносца и подводной лодки был здесь проблемой? Давно ли выход катеров-охотников в открытое море казался страшным неопытной молодежи? Для того чтобы в уютной кают-компании «Упорного», словно и не пережившего на минувшей неделе шторма предельной силы, собирались эти уверенные люди, надо было учить и строить, строить и учить. Потом надо было выдержать напряжение сорок первого года — почти без самолетов, с немногими кораблями; бросать моряков на сушу, сводить их в ударные батальоны, пройти долгую школу войны, уже на ходу осваивая новую технику и проводя на новых кораблях подготовку к бою.
Это был внутренний монолог. Вслух адмирал подчеркнул, что масштаб операции и новизна ее характера вызваны самой обстановкой войны. Конвой, который немцы сейчас собирают в фиордах выше Гаммерфеста, много больше того, который побит катерниками в Варангер-фиорде. Там было тридцать вымпелов. А сейчас разведка уже насчитала до сорока. Кроме тральщиков и сторожевиков — не меньше шести эсминцев. Будет, конечно, достаточное прикрытие с воздуха.
— Даже при успехе во внезапности одним ударом не обойтись. Повозитесь с врагом. Но, так или иначе, победу надо завоевать полностью. Нанести немцам потери можно и без такого сложного плана. Смысл комбинированного удара заключается в том, чтобы конвой разгромить и уничтожить. — Он дважды повторил эту фразу строго и даже жестко, потом улыбнулся. — Наши летчики умеют настойчиво действовать. На этот раз их задачу облегчите вы, Кононов (сидите, пожалуйста). Сможете оценивать обстановку на месте. Ведь ваше положение будет относительно неподвижное. Тридцать узлов — это не десять километров в минуту. Катерники! В этот раз вы тоже по-другому будете воевать. Хоть и дальше от своего берега, но под крылом Долганова. Взаимодействие — великое дело! Если вы не будете горячиться, оно обеспечит решительный успех…
— Вот еще Анастас Иванович Микоян обижается, товарищи, — улыбнулся адмирал. — Прибрежный лов мы, правда, обеспечили. Но траулеры хотят далеко ходить. Иначе нерентабельно топливо жечь. Надо врагу в Баренцевом море все дороги заказать. Надо стать полными хозяевами своего моря. Начнем это дело всерьез. — Он встал. — А теперь рекомендую вам отдыхать. Место конвоя сейчас уточняют. Наверно, к началу суток вам придется выходить. Желаю успеха и жду к себе со славными сообщениями.
Бекренев предложил командующему чаю. Адмирал взглянул на часы и отказался.
— Давайте, командир, не стеснять друг друга. Вас ничто не привлекает на берегу? А вот Долганов ждет не дождется, когда я уйду, чтобы побежать к телефону. Впрочем, — с усмешкой добавил адмирал, — ему нужно погоду выяснить у главного синоптика.
3
Когда командующий вспомнил Наташу, Кононов смутился. Он даже не сразу расслышал, что адмирал спрашивает у него о состоянии раны.
— Заживает, заживает, — ответил он поспешно, забыв, как три дня назад уверял, что рана уже зажила.
— А все-таки после этого дела в отпуск прогоню, — сказал командующий. — Проветриться надо. Сразу хотел послать, но Долганов так за вас просил, что мы с генералом не устояли.
— Я очень благодарен, товарищ командующий.
— Хотелось, чтобы именно вы приобрели опыт руководства ударами авиации в море, — сказал адмирал.
Его взгляд и быстрое пожатие руки не позволили Кононову сказать, что он ценит дарованное ему прощение за гибель машины, но сам себе этого не простит. Он вздохнул и проковылял в коридор, к каюте, которую занимал вместе с Петровым.
Катерник устраивался на ночлег и рекомендовал последовать его примеру.
— Как выйдем, тут уж будет не до сна.
Но, растянувшись на койке, Петров передал Кононову привет от Игнатова, а потом стал рассказывать, как Игнатов его выручил. Кононов мог бы тоже перечислить десятки случаев выручки, но у Петрова в манере вспоминать было что-то особое, и он заслушался, не перебивая рассказчика. И вот Петров уже уснул, а Кононов продолжал сидеть, вытянув больную ногу, и все думал о рассказанном Петровым.
Да, вот они как! Катер горел и оседал на нос, теряя ход, и уже Петров простился по радио с друзьями, и упорные советские люди обливали палубу бензином: пусть скорее настанет гибель, только бы немцы не захватили катер. Но товарищ Петрова прорвался сквозь огонь нескольких кораблей, и враг не взял ни Петрова с экипажем, ни катера… А Игнатов казался ему легкомысленным юношей.
— Виктор, — неожиданно позвал Николай Ильич, заглядывая в каюту. — Наташа на причале и послала меня за тобой. Ну! Полно тебе бирюком сидеть…
Долганов вслед за командующим покинул корабль и поспешил к Наташе. Они расстались всего два дня назад, но молчаливо, жадно и тревожно разглядывали друг друга. Николай Ильич искал в Наташе перемен и не находил. Ему почему-то казалось — Наташа должна была подурнеть, на лице появятся пятна, но этого не было. Может быть, ошиблась? Он растерянно спросил:
— Не шевелится?
— Что ты? — засмеялась Наташа. — Еще рано.
Она вгляделась в милое лицо: два дня назад Николай Ильич был утомлен штормом, поездкой к катерникам, какими-то планами, какими-то придирками Ручьева. Но сейчас она чувствовала в муже, кроме озабоченности, какое-то чересчур торопливое стремление все-все сразу узнать о ней. Это было предпоходное. Не случайно она почувствовала, едва подойдя к кораблю, особую строгую торжественность. Наташа приучилась к спокойной выдержке, никогда не позволяла себе расспрашивать мужа, но сегодня ей было особенно тяжело.
«Все же легче, если бы он сказал: «Завтра я буду в бою». Но он не скажет. Придумает что-нибудь правдоподобное, обманет».
— Завтра начинается хлопотливое учение, — бодро сказал Николай Ильич, — но на неделе я, возможно, буду дома.
«Так и есть. Солгал. Перед обычным выходом на сутки он никогда так не предупреждал».
Наташа провела пальцами против волны волос, коснулась его лба. И Николай Ильич почувствовал, что Наташа ему не верит, и совсем не надо было упоминать об уходе. Но он упрямо продолжал:
— Ужасно хлопотливо. И катерами командовать и авиацией. Знаешь, Кононов со мной идет.
— А его ранение?
— Пустяки… для такого случая… Прогулка в море, я хочу сказать, даже полезна.
Наташе стало страшно. Она повторила про себя: «Такой случай». Она понимала, что Николай идет в море сражаться. Но, зная, что об этом нельзя говорить, молча склонила голову к его плечу.
От Наташи веяло весной, клейкими березовыми листочками, какими-то простенькими цветами. И Долганову поэтому представилось, как после войны они съездят к отцу под Минск. Их мальчик будет сидеть в горячем песке, а старик сварит уху, угостит медом и баснями о том, каким был он победителем женщин в молодости. На самом деле он прожил однолюбом, но почему-то стыдится этого.
— Письмо получил: цела наша ленинградская квартира, и даже вещи остались, — сказал он вдруг.
— Тебя пошлют в академию, конечно. А меня пустят отсюда?
— Смеешься, Наташа. Кто же нас разлучит? Да и какая служба после родов!
— И до, и после я не собираюсь расставаться со службой. Я бы стала тогда завистливой и ревнивой.
— Ну?!
— Все ревнуют, — сказала Наташа. — Так уж создан человеческий род. Это мы выдумали какую-то другую жизнь, а ты в нее поверил.
— Кто выдумал и почему я поверил? — спросил Николай Ильич смеясь. — Разве я с тобой только об умных книгах разговариваю?
— Спасибо, — значит, со мной неинтересно об умном говорить?
Он зашептал:
— Ты самая интересная из книг. Лучшая из всех героинь. Да, да, — повторил он, мешая ей возразить. — Я никогда не понимал толстовской Наташи. Увлечься этим болваном Курагиным, изменить настоящему большому человеку. Ты никогда бы не смогла…
— Перестань, — сказала Наташа с укором и даже с каким-то испугом, словно он совершил святотатство.
Она высвободила свои руки из его пальцев и прошла к воде. Николай уже забыл о своей ревности. Принимает ее стойкую любовь, как непреложный дар жизни. А если бы Кононов был осторожнее, тоньше в выражении своих чувств? Куда могли завести ее жалость и любопытство?! Разве что-то не тянуло ее навстречу летчику в тот первый вечер, когда они танцевали? Она боролась за свою любовь к Николаю, боролась с чужой волей и победила ее, а Николай этого никогда не оценит, не поймет.
«Ну и что? — спросила она себя. — Разве это так важно? Лишь бы жил, жил…»
Наташа вскрикнула от внезапно охватившего ее страха.
— Что ты, Наташа? — Долганов неслышно подошел и обнял ее.
— Ничего, ничего! Это нелепо, о чем мы говорим перед твоим походом!
— Дался тебе этот поход. Ведь на несколько часов, — деланно беспечно сказал Николай Ильич. — Когда будет опасно, я с тобой вместе составлю завещание. Хорошо? А сейчас одевайся, проводи меня на корабль. На счастье…
По улице они шли молча, но у причала Наташа неожиданно спросила:
— Сережа Сенцов тоже идет?
Она старалась говорить спокойно, но он угадал какой-то скрытый скачок ее мысли и ответил:
— Тоже. Идет, но на «Умном». Инспектирует.
— Жалко, что не вместе с тобой. Он — преданный друг, правда?
— Сережа? Чудесный парень. Но чуть-чуть тугодум. Знаешь, мы с ним, пари заключили. На его холеные усы. Быть Сережке с бритой губой.
Но Наташа отклонила неуклюжую попытку увести ее на путь легкой болтовни, укрывающей душевную тревогу.
Она вдруг крепко сжала руку Николая Ильича, остановилась и пытливо вгляделась в его лицо:
— Я не понимаю, почему с тобой Кононов? Вы оба этого хотели? Он какой? Сильно изменился? Стал серьезнее?
На все вопросы сразу ответить было нелегко. Он сказал:
— Вряд ли я знаю Виктора до конца. Может быть, он и сам не знает себя. Но он честный, предельно искренний. И очень дельный. Как самолет в воздухе не стоит, так и Виктор тоже должен быть постоянно в движении. Поэтому сейчас я в нем уверен. Но каков будет в других обстоятельствах? Сплошает еще? Нет, наверное, будет жить и работать хорошо.
— Коленька! — голос Наташи дрогнул, и, как бы опасаясь не успеть и не суметь выразить свои чувства, она сбивчиво попросила:
— Коленька, пойми меня правильно. Я очень виновата. Я хочу повидать его, но чтобы ты был со мной. Потому что все же боюсь…
Он успокоил ее, усадил на кнехт, бросив свою шинель.
— Я схожу. Думаю — это нужно Виктору.
Небо в багряных и фиолетовых тонах на востоке обозначало приближение нового дня, но запад был угольно-черный, и ночь еще цепко держалась на воде. Где-то за сотни миль были чужие корабли, и на них иные люди, совсем иные в своих радостях и горестях. Туда уйдут через какой-нибудь час эти тревожно и сильно дышащие эсминцы. Бой. Сражение. Это необходимо? Мысли Наташи были бессвязны и перемежались словами, какие она должна сказать Кононову. Что победит и окрепнет мир хороших и светлых людей, таких, как погибший Ковалев… Мало отдать борьбе свой ум и знания. Надо душой быть в ней.
Последние остатки скованности и неловкости как-то вдруг исчезли. Пусть пошляки зубоскалят, что она посылала Николая за Кононовым. Пусть кому-то взбредет считать ее поступок неправильным, а все ее поведение в этой истории извращенным. Она встретит летчика, как хорошего и верного друга. Она не сомневалась и Николай и Кононов не оскорбят ни словом, ни мыслью это желание сидеть их свободными от мелочных обид и собственнического эгоизма…
В первый раз Наташа назвала летчика Виктором, но произнесла его имя так просто, будто всегда знала его добрым товарищем, не становившимся между ней и Николаем.
— Виктор, я была резка. Но теперь мы друзья? Да?
Николай Ильич без всякого сопротивления подчинился желанию Наташи. Он без смущения вызвал Кононова, и сейчас у него даже тени недоверия не было к Наташе. Однако со словами, которые Наташа произнесла, явилось странное и неприятное ощущение. Будто все они, все трое, стоят друг перед другом голыми. «Что-то есть в нас такое, что невозможно высказывать, что должно быть понято с намека, или лучше пусть совсем не будет понято», — подумал он.
Надо было послать Кононова, а самому задержаться на корабле. Он хотел отойти и, чтобы сделать свое движение естественным, вытащил трубку и стал осматриваться, где ветер не потушит спичку. Но Наташа продела свою руку между пуговицами его шинели и попросила:
— Нет, Коленька, не уходи, ты тоже должен услышать, что я скажу Виктору. Да, мне было очень трудно уберечь нашу любовь. Ты этого не понимал. И могло быть очень плохо для всех нас. Ведь правда?
— Правда, — сказал Кононов. — Обоим вам спасибо. И думайте обо мне что хотите, но мне теперь стыд глаза не ест. Да, я опять чувствую себя отличным парнем и вот завтра это докажу.
— Ну, пустился в обобщения, запутаешься, Виктор, — шутливо остановил его Николай Ильич. — Да и что говорить о завтрашнем. Обыкновенный поход.
Но Кононов не услышал в этих словах предупреждения и горячо воскликнул:
— Обыкновенный?! Не верьте ему, Наталья Александровна. Тем, что Николай задумал, долго будут восхищаться. И не только военные. Ей-богу…
— Ну ладно, не кажи гоп, пока не перескочишь, — оборвал его Долганов. — Наташа теперь будет воображать всякие ужасные картины, чуть ли не абордаж. Ты да я, с кортиками…
— Нет, нет. Не беспокойся. Виктор не испугал меня. Наоборот. Я буду ждать вас спокойно. — Она мокрой от слез щекой прижалась к руке Николая Ильича. — Я вас встречу. Будет очень, очень хорошо. Ни пуха ни пера… Так ведь надо напутствовать?