Через неделю сдали очередной груз на базу, приняли топливо и начали готовиться к переходу. Ставрида кончилась, и наш район один за другим покидали траулеры. Первым ушел на юг «Крым», ушли мурманчане, снимался и наш флагман «Омск».
Что мы уходим, я понял поздно вечером, когда, выбрав последние тралы, наши суда сбились вместе и шлюпки замелькали на волнах. Обменивались кинофильмами, делились продуктами и тралами. Суда, которые с грузом снимались в порт, отдавали все, что могли, тем, у кого впереди были долгие месяцы промысла.
В эту ночь я успел побывать на трех траулерах, поговорить со стармехами, узнать, что нового у них, рассказать, как наладили оборудование мы. К утру я так устал, что заснул мертвым сном.
Когда днем я поднялся в рубку, первое, что мне сказал штурман, было:
— Идем на юг, в тропики, вниз по шарику!
На судне никто не проснулся к завтраку, все как вымерло, на палубе было необычно пусто.
В рубку поднялся «дед», он был в майке и в шароварах, тоже, видно, только проснулся.
— Ну вот, а ты боялся, что не попадешь в тропики! — сказал он.
Последние чайки покинули нас, и как-то непривычно без их гортанных криков. Бискай встретил сильным ветром и качкой. Скорость упала до десяти узлов.
Мы меняли воздуходувки в румпельном, подвешенные на талях, они раскачивались, бились друг о друга.
Стармех увидел нашу возню и сказал:
— В такую болтанку только руки поотбиваете. Идите отдохните.
— Да нет, Семеныч, дел много, не успеем все за переход, — сказал Антон.
Я получил радиограмму от Ивана Сергеевича. Он требовал срочного возвращения любым попутным судном. Но вернуться я уже не мог, мы шли на юг полным ходом. Попутные суда это не попутные машины, которые можно остановить поднятой рукой. Я не стал ничего объяснять, сообщил, что вернуться не могу, и просил разрешить быть на «Ямале» до конца рейса. Тем более что осталось меньше двух месяцев.
— Запроси у них чертежи «Кон-Тики», будем строить тебе плот, — пошутил радист, которому я отдал свой ответ.
Через два дня мне пришел ответ из одного слова: «Разрешаю».
Солнце пригревало все сильнее, исчез Бискай с его качкой, начинался долгожданный юг. Я смотрел на океан и понимал, что если бы в первые месяцы я увидел его таким, то восторгам моим не было предела, а сейчас все примелькалось. Четырех месяцев достаточно, чтобы обжиться на воде, привыкнуть, что траулер твой дом и что земля сузилась для тебя до ширины рыбцеха.
Дни становятся похожими один на другой, и работа отвлекает от мыслей о том, что все это совершенно необычно.
И вот переход. Он как десятидневный праздник. Работа заканчивается рано, по трансляции звучит музыка, приодетые и побритые парни выходят на палубу, как на вечернюю прогулку по городу. На судне идет спартакиада. Сделали из труб турник на промысловой палубе, достали из форпика гири. На баке начертили два квадрата, разбитые на клетки с цифрами, и палкой, похожей на острогу, загоняют в квадраты шайбу. Это называется «палубный хоккей». Я попробовал сыграть — неудачно.
— Сразу видно, что на «пассажирах» не ходил, — сказал Сеня.
Эта игра была очень распространена, когда команды подменяли в море: одну команду привозили на пассажирском судне, другую увозили. Переход на «пассажирах» длился суток пятнадцать, можно было тренироваться вволю.
— Игра заядлая, — говорит Сеня, ловко загоняя шайбу в центр, — мы даже по ночам играли.
На палубе собрались играть в волейбол: мяч, чтобы не улетел за борт, привязали бечевкой к мачте. Судит игру Марина, она забралась на бункер и сидит в открытой блузе и очень короткой юбке, и игроки больше смотрят на нее, чем на мяч.
Закончился волейбольный матч. «Дед», подтянутый и стройный, гоняется по палубе за спаниелем. Семеныч бежит совсем как маленький мальчишка, оттопырив руки назад и подняв голову. Он настигает Яшку, хватает его и бросает на развешанный трал, Яшка скользит по тралу, как волейбольный мячик. Пес визжит, наскакивает, клацает зубами, делает вид, что вот-вот укусит.
— Во дает «дед»! — сказал Сеня. — Любитель он животных. Помню, мы с ним как-то в рейс сиамского кота взяли. Громадный был кот, с голубыми глазами, так как заслышит, что лебедка визжит, садится на крышу сетного трюма и ждет, когда трал выберут. Потом хватает рыбешку и играет с ней, как с мышью. А пришли в порт, он и трапа не дождался, как шарахнет на берег и по пирсу катается, визжит, трется о землю. Смех один!
Капитан тоже наблюдает за «дедом», он разделся по пояс и сидит на поручнях мостика. Я впервые вижу, как он хохочет, и вдруг вспоминаю, что он совсем молодой, мой ровесник, а может, даже и моложе меня.
На третий день перехода появились по правому борту острова, они проплыли вдали, как голубые айсберги, потом мы прошли совсем близко от одного из них. В бинокль можно было различить пляжи и стоянки машин вдоль берега.
— Эх, сейчас бы зайти туда, к какой-нибудь островитянке-миллионерше в гости, — сказал технолог.
С каждым днем становится теплее, раскаленное яркое солнце все больше уходит в зенит, вода здесь светлее, чем на севере, она то изумрудная, то светло-голубая. На закате ровная красноватая полоса опоясывает водную гладь, все дышит величавым спокойствием простора.
К вечеру, утомленные жарой, матросы собираются на баке, где свежий ветерок, рожденный движением траулера, приятно холодит кожу. Сидят на крыше трюма, на кнехтах, просто на палубе, смотрят на звезды и говорят медленно, говорят о береге, о том, как придут в порт, считают дни.
Прямо у борта судна иногда выпрыгивают дельфины; черные, гладкие, с острыми носами, они плывут наперегонки с траулером. Странно даже подумать, что было время, когда их стягивали тралом. Может быть, лет через десять они будут пасти рыбные косяки и загонять рыбу в тралы, а пока они резвятся в волнах и понимают одно — человек их больше не тронет.
Пользуясь свободным временем, я начал писать отчет о рейсе. Конечно, я мог написать его после прихода, но мне важно ничего не забыть. Я уже заполнил одну толстую тетрадь и начал вторую, здесь все, что надо сделать на наших судах. Все это придется еще доказать, отстоять, но, когда прошло через твои руки — а не схвачено где-то понаслышке, — куда легче.
Во время перехода капитан согласился на переделку морозилок. Он даже возмутился тем, что ему не сказали об этом раньше.
— Вы что же думаете, — обратился он к стармеху, — если капитан — значит, в механизмах ничего не соображает? Когда я в первый рейс пошел, попался мне хитрый такой «дед» на СРТ. Крутит мозги — то поршень завис, то топливные трубки надо менять. Стал я до всего сам доходить, все свободное время в машине проводил. Сначала посмеивались над моей настойчивостью, а во втором рейсе механику провести меня уже не удавалось! А заморозка нам позарез нужна.
Я нашел Васю Кротова в каюте, он слушал транзистор.
— Порядок, — сказал я, — капитан согласен, давай свои чертежи!
— Рейс уже скоро кончится.
— Я что-то не пойму, при чем здесь наш рейс, ведь если получится, на всех судах переделаем, спасибо скажут!
— Когда нормы увеличат, тоже спасибо скажут? — спросил он.
Мне не хотелось с ним спорить.
Я уговорил поработать Сеню и Антона. С утра мы спустились в рыбцех, разметили, как отодвинуть переборки. Сеня притащил сварочный трансформатор, где-то достал трубки, мы провозились до обеда, но у нас ничего не получилось. После обеда не выдержал, пришел в цех Вася Кротов, долго молча стоял в стороне, потом подошел, отодвинул Сеню и сказал:
— Ну и чудаки вы! Кто же так ставит переборку!
Оказалось, что у него давно заготовлены и листы, и трубы, и переходники. Работа пошла совсем по-другому.
— Тоже мне, не мог сразу сказать, — возмутился Сеня. — Мы что тебе, ишаки?!
— Успокойся, — сказал Вася Кротов, — тебя ждет слава, не веришь? Прогремим на весь флот!
— Прогремим, — согласился Сеня, — только каким боком! С вас какой спрос? Чуть что — кто варил? Сеня варил.
Чтобы сдвинуть морозильный конвейер, пришлось отдать, а потом натягивать цепь аппаратов, натяжное устройство было расположено в самом конце туннеля, в тесном закутке, где буквально нечем было дышать. Антон подтягивал с одной стороны, я с другой. Через час я совсем выбился из сил, приходилось наваливаться на ключ с маху, всем телом. Чтобы не было больно ладоням, я скинул промокшую майку и обмотал ею ключ. Антон с другой стороны уже заканчивал. Мы переговаривались через тонкую переборку с решетчатыми отверстиями.
— Силыча бы сюда, — вот вес бы скинул! — сказал Антон.
— Ничего, — откликнулся я, — зато на юге мы всем покажем, как морозить!
— Здорово бы на «Ямал» попасть опять! А то на одном судне все отладишь, вот как здесь мы с вами, а оно дяде достанется, — сказал Антон.
Когда мы вернулись к Сене и Васе Кротову, увидели, что у них появился еще один помощник: Федотыч навалился на переборку и удерживал ее, пока Сеня делал прихватки.
— Давай, Федотыч, давай, — подбадривал его Сеня, — силушки у тебя хватит, за рейс-то как откормился.
— Ну смотрите, деятели. А если ничего не выйдет? — сказал Федотыч.
— Еще как выйдет! — ответил Сеня.
Через час прибежал стармех:
— Заканчивайте, сейчас трал отдавать будем!
— Все уже, заделали, — спокойно сказал Вася Кротов.
Приборы писали рыбу, мы шли над сплошными косяками. Смотреть подъем первого южного трала высыпала вся команда, стояли за портиками, влезли на порталы, как мальчишки на стадионе, кто-то забрался даже на мачту. Владимир Иванович принес кинокамеру. Тралмастер отгонял бездельников к надстройке, поливая струей из пожарного шланга.
Трал оказался отличным, сразу тонн двадцать, но рыба была не из лучших.
— Ничего, — сказал Федотыч, — нам вылов нужен, на муку пойдет!
— Зачем на муку, — возразил я, — теперь мы можем всю заморозить.
— Разве технолог об этом не знает? — спросил капитан.
— Он сам с нами работал, — сказал я.